Вячеслав Рыбаков - Письмо живым людям
Коль помолчал.
— Кабарга у меня была, дружили очень. Красивая, как ты вот. В холода ее волки порешили.
— Расскажи.
Коль стал вспоминать. Глаза Симы влажно заблестели, она вслушивалась жадно и грустно.
— Спасибо, я поняла…
— Ну вот, — сказал Коль, — распечалил я тебя, старый дурень…
— Дед, — сказала она вдруг. — Ты ведь не дед. Ты Коль Кречмар, звездный пилот. — И она несмело коснулась кончиками пальцев его плеча. Произнесла чуть удивленно: — С кем свела судьба…
Все.
— Честное слово, я не нарочно подслушивала! — с отчаянием сказала она. — Пожалуйста, поверь! Я просто ждала, когда Мак уйдет!
Все.
Он проиграл опять. Он с самого начала знал, что проиграет, вот и проиграл. Наконец-то. Скоро снова будет покой, они уедут.
Она слышала его.
— Хочешь, уедем? — Ее голос дрожал.
— На чем? У вас же скорди сломался.
— Мы его сами сломали, решили поробинзонить… Мы даже не знали, что ты здесь, Коль.
— А сказали, сломался. Меня, значит, обманывать можно?
— Да нет же! Мы еще до тебя просто сами так договорились: сломался, и все. Цию вынул интераптор, мы завязали ему глаза, он отошел и закопал вслепую, чтобы труднее было найти. Мосты сожжены, мы в дремучем лесу одни-одинешеньки… Мы не врали! Но если хочешь…
— Что ж ты словами спрашиваешь, красавица? Али я нечетко мыслю?
Она помедлила, будто прислушиваясь.
— Ты и хочешь, и не хочешь. Разве мне… нам выбирать?
— Тебе, — честно сказал он.
Она не нашлась, что ответить словами. А что она подумала — знать ему было не дано.
— Ты знаешь, как я к тебе отношусь? — спросил он.
— Да, — ответила она мгновенно.
— Как?
— Как Макбет.
Коль закашлялся смехом. Да если бы он был способен чувствовать то же, что этот мальчик!
Она слышала его.
— Я для примера сказала… Чтобы не называть словами. — И вдруг храбро разъяснила: — Я знаю, тебе нужно все… всю… прямо сразу.
Запнулась. Конечно, уже услышала, что он хочет спросить. Но ждала, когда спросит вслух, — из вежливости? Из сострадания к его уродству? Из уважения? Пес их разберет…
— Из уважения… — едва слышно сказала она.
— У тебя уже было это? «Все… всю»?
— Нет.
— Хотела бы?
Она пожала голыми плечами, и он вдруг всполошился: майка, юбка коротенькая, так легко девчонка одета ночью, — но она ответила сразу:
— Нет, что ты, не замерзла… Как можно хотеть этого отдельно? Полюбить хотела бы… Так, чтобы с ума сойти, чтобы стлаться…
— Зачем?
— Ты разве не знаешь? — Она посмотрела удивленно. — Потому что станет для чего жить. Потому что все начнет получаться. Потому что даже то, что и так получалось, станет получаться вдесятеро лучше.
— Откуда ты знаешь, раз не было?
Она опять пожала плечами:
— По другим вижу.
У него дернулись, кривясь, губы.
— Красиво говоришь. Но даже если и так — это дела молодые. В моем возрасте и положении все иначе. Надо притиснуть девушку, побарахтаться чуток… и — по делам. Чтобы излишнее возбуждение не препятствовало надлежащей колке дров.
Она вздрагивала от каждой фразы, словно он ее хлестал. Как Светка. Долго не отвечала.
— Если бы ты чувствовал, Коль, какая это боль… Просто самая обыкновенная боль — слышать душой не то, что слышишь ушами. Это рассогласование… кажется, душа взорвется от какого-то отчаяния. Я не могу объяснить… Пожалуйста, говори что думаешь!
— Я не знаю, что я думаю!! — заорал Коль на весь лес и даже ладонями ударил себя по вискам. — Не знаю!!
— С той женщиной, Светкой…
— Ты и про нее знаешь?!
— Но ведь ты сам только что это вспоминал…
Он даже застонал, замотал головой от муки. И без сил опустился на мягкую хвою, засыпавшую землю. Сима сразу же села рядом с ним.
— Не садись на холодное, дурочка. Сыро.
Лучше сядь ко мне на колени, непроизвольно подумал он, но, конечно, вслух не сказал.
А она, глядя ему прямо в глаза, легко пересела к нему на колени.
Ягодицы были упругими и теплыми. И несмотря на то что в горле пересохло от этой невероятной, ошеломляющей близости ее «всего-всей» к его сразу напрягшемуся телу, где-то в водовороте мыслей успело мелькнуть едва ли не отцовское: да, вроде бы не замерзла… Он запрокинулся, отстраняясь; обеими руками оперся на землю позади себя. Хрипло сказал:
— Вот это зря…
— Сама не знаю… — невнятно пробормотала она, и ему показалось, что она задыхается так же, как он.
Он не знал, что делать дальше. И тут опять мелькнуло: все-таки их прислали. Но Сима закричала в ужасе:
— Нет, Коль, нет!
Вскочила. Встала над ним, прижав кулаки к щекам и опять вздрагивая всем телом.
— Зачем?..
Эн тоже поднялся. Откинулся спиной на сосну. Ноги дрожали после этого мимолетного почти обладания.
Сима глубоко вздохнула, успокаиваясь понемногу. И вдруг, словно заботливая мама, провела рукой по его голове.
— Какая глупость…
— С ума сойдешь с вами.
— Почему ты так боишься?
— Потому что невозможно быть хуже всех. Невыносимо.
— Да что такое хуже? С той женщиной… — Она вдруг осеклась и сказала через секунду: — Наверное… Так бывает.
Потому что Коль подумал: как они похожи, Светка и Сима.
— Ей я сказал, что она на кого-то там похожа. А вы действительно… не по внешности, нет… Я не вру!
— Я знаю, Коль. Я хотела сказать, — проговорила она настойчиво, — что у тебя с нею было это… как ты говоришь… притиснуть и… облегчиться. Но ты и на колени готов был встать перед нею. И защитить был готов, когда чувствовал, что ей больно, только не понимал отчего. Неужели ты этого не помнишь? Почему замечаешь только плохое?
— Наверное, потому, что хорошее как бы само собой разумеется.
— Ой, далеко не само собой!
— Ну, как бы. А плохое — стыдно, фиксируешься на нем, надо, чтоб его никто не заметил…
— Да почему? Ведь так самому тяжелее!
— Вот! — Коль даже пальцами прищелкнул. Они наконец добрались до сути, до сердцевины. — Послушай. Есть масса вещей… не только в делах любовных, просто я тебя хочу зверски, поэтому мы на них зациклились…
Она вдруг словно засветилась в предрассветной мгле:
— Ох, Коль… какое счастье, когда ты говоришь как есть!
Он на секунду даже с мысли сбился.
— Не перебивай старших.
— Не буду, не буду. Но — правда, ты запомни это…
— Есть масса вещей, которых про человека никто, кроме него самого, знать не может… не должен!
— Почему, Коль?
Он ответил не сразу. Для очевидного не находилось слов.
— Потому что, если будут знать, станут относиться хуже.
— Почему?
— Как почему? Ты что, издеваешься надо мной? Потому что такие вещи делают или думают только плохие люди!
— Но если их делают иногда все люди, значит, это неправда. Все люди не могут быть плохими. Они — люди, и все!
— Ну нет, не так просто! Вот Всеволод. Отличный мужик! Серьезно. Можешь ему это передать при случае. А я в девятом классе с толпой, что называется, себе подобных ходил стекла бить в русском посольстве. Думаешь, ему это приятно знать? Думаешь, простить — раз плюнуть? Да и ты… — вдруг сообразил он, и слова застряли в горле.
— Человеку ничего не надо прощать. Человека надо принимать.
— Или не принимать.
— Ну как же можно человека не принимать?
Он только крякнул, мотнув головой. Она спросила:
— А теперь пошел бы?
— Нет.
— Помешал бы другим пойти?
— Н-нет. Эти московские мудрецы тогда…
— Остался бы в стороне?
— Чего ты хочешь от меня? — заорал Коль со злобой — но больше на себя, чем на девочку. Он потерял нить разговора. То, что для него было сутью, для нее будто вообще не существовало, она не понимала, о чем речь.
— Это ты от меня хочешь! А я делаю, что ты хочешь! Помогаю тебе! Потому что ты очень хороший! — Она даже ногой притопнула. — В человеке не может не быть того, что он в себе не любит! В этом можно захлебнуться, но без этого человека нет! Когда ты не любишь свое плохое — это и есть твое хорошее! Тебе со страху кажется, что все относятся к тебе так, как ты относишься к своему плохому. А на самом деле все относятся к тебе так, как ты к нему относишься!
Несколько секунд Коль честно пытался уразуметь. Потом не выдержал — захохотал. Сима растерянно повела ладонями по щекам.
— Ой, что-то я очень умное сказала…
— Да уж, красавица. Без пол-литра не разберешь.
— Я хотела сказать, что…
— Все, хватит. Ну хватит. Дурь прет.
— Тебе кажется, — теперь она тщательно подбирала слова, пытаясь, видимо, найти математически точные определения, — что все не любят тебя так, как ты не любишь то, что считаешь в себе плохим. А на самом деле все любят тебя ровно настолько, насколько ты не любишь то, что считаешь в себе плохим. И у всех так, и ты ничем в этом смысле от нас не отличаешься. Только мы все унижены по сравнению с тобой, потому что не можем открыться тебе так, как хочется… и как надо. Ведь если не знать, что есть в человеке плохого, то никогда не узнаешь его отношения к этому плохому!
