Фридрих Горенштейн - Дрезденские страсти. Повесть из истории международного антисемитского движения

– Если то, что вы говорите, правда, – сказала Надежда Степановна, – то это правда только для нашей Руси… Это у нас еврей изнасиловал невинный русский социализм… На Западе социализм сам бросился в объятия к еврею… О Европа, окаянная ненавистница славян… Англия, отвратительная, предательски-барышная… Немцы, которые помогали туркам лить потоки родной славянской крови. Потоки, которые должны были омыть, но не омыли наши души от многих скверн нашего материализма, неверия, безбожия… Разве можно надеяться, что Европа поможет нам, русским, избавиться от еврейской саранчи. Ведь именно Европа у нас ее и распространила.

– Это вы верно изволили заметить, – произнес молчавший всю дорогу Купец. – Именно так и было в газете сообщено: «В настоящее время на Нижегородской ярмарке имеется до двух тысяч голов этой пархатой саранчи». – Купец засмеялся. – Язвить, конечно, можно, но весь западный край в руках этой саранчи. А почему? Помощи от русской власти нет русскому купцу… Понадобилось, например, вам купить несколько пар манжет или воротничков, обойдите все магазины, нигде не найти чисто льняных… Либо бумага, либо мадеполам. По льну нас еврей обойти не может, а по мадеполаму обходит.

– Так ведь дороги ваши льняные манжеты, – заметил Путешественник, – вот русский покупатель и идет к еврею. Вы б сами научились мадеполамом торговать.

– Это мы-то, – сердито сказал Купец, – мы испокон века лен продаем, а вы нам предлагаете грубый, плохой выделки мадеполам. Heт, тут нужны антиеврейские законы. В России только русский должен иметь право на торговлю.

– Ну тогда уж вы, русские, сорвете с нас, русских, три шкуры, – добродушно засмеялся Путешественник. – Например, блюдечко икры на Нижегородской ярмарке стоит 75 копеек, тогда как весною за эти деньги можно купить фунт, а то и полтора икры… Вся торговля икрой в русских руках, вот вы и назначаете цену.

– Вопрос не так прост, как вам кажется, – сказал я. – Очевидно, истина лежит где-то посередине между вашими суждениями. Думаю, что вопросы экономики будут играть важную роль на нашем конгрессе, когда закончится общая дискуссия по организационным вопросам… Хочу лишь предварительно заметить, что в политической экономии основоположника научного социалистического антисемитизма Дюринга об этой проблеме говорится весьма подробно, когда речь идет о производстве и распределении в будущем социалистическом обществе и взаимоотношениях между производителем и потребителем.

– Ах, не верю я вашему Дюрингу, – сказала Надежда Степановна. – Какое-нибудь очередное европейское жульничество против нас, славян.

– У вас нехорошее состояние духа, Надежда Степановна, – сказал я, глядя на ее воспаленное, покрытое нездоровым румянцем лицо. – Да и у Павла Яковлевича усталый вид. Я по себе знаю, что от усталости человека все может печалить и раздражать.

– Уже третий день нет писем из Ялты, от Марьи Васильевны, – призналась Надежда Степановна. – А ведь сейчас осень, возможны обострения. Да и вообще день сегодня прекраснейший, светлый, теплый, жизнь идет, а что душа вносит в нее…

– Пойдем действительно отдохнем, Надя, – сказал Павел Яковлевич и взял ее об руку. – В картинную галерею уж в другой раз попадем.

– Да, да, – сказала Надежда Степановна с какой-то виноватой улыбкой, – я немного устала, хочется поваляться на диване, подремать и помечтать о моих дочерях. Дочери мои сейчас в Харькове, гостят у брата моего Ивана Степановича… Я совершенно начинаю забывать их лица… И вообще я дурная мать… Господь да благословит, Господь да помилует, Господь да управит пути их пред лице свое, – она перекрестилась торопливо и неистово.

Мы смотрим Павлу Яковлевичу и Надежде Степановне вслед, пока они не скрываются в глубине узкой дрезденской улочки.

– Какие замечательные русские люди, – сказал Путешественник, – они красивы даже в слабостях своих. И раз уж мы здесь с определенной целью, то хотелось бы чисто научно сравнить этот тип русского, славянского, арийского человека с евреем, с семитом, меркантильным и рациональным… Дарвин предсказывает, что человечество по закону наследственности должно со временем остаться без левой руки, деятельность которой все более атрофируется. Евреи в организме человечества – все та же левая рука, евреев ждет и физическое, и психическое вырождение.

– Вот эту интересную мысль вам и следует высказать на конгрессе, – заметил я, – пора уже нашей русской делегации заявить о себе… Пора наконец действительно показать, что в противоеврейском международном движении мы, русские, не подмастерья и не безгласные ученики.

Разумеется, в этот день мы уже в картинную галерею не попали. Слишком велика была затрата физических и духовных сил. Да и времени на ее осмотр оставалось мало, ибо, напоминаю, закрывалась она в три часа дня.

V

18 сентября 1882 года было днем, когда разные группировки устами их вождей начали излагать свои взгляды на программу движения. Первым выступил вождь реформеров Пинкерт с изложением своего программного обращения к народу под названием «Чего мы хотим?». Вот краткое конспективное изложение этого документа:

«Мы хотим фактического для всех равного права, которое нам было обещано, но не предоставлено так называемыми либералами, истинной свободы вместо ее ложной внешности, истинной справедливости для малых и больших, устранения привилегий движимого крупного капитала, покровительства государства для экономически слабого против давления со стороны сильного и могущественного (в этом месте наш Купец зааплодировал), равного участия в законодательстве всех питающих (nährenden) классов с потребляющими, возвращения к порядку, нравственности и религии, одним словом, нравственного возрождения. Кто хочет противодействовать лживости и продажности значительной части нашей ежедневной печати как главной причине лености мысли, застоя и разврата всех классов населения, кто еще не потерял своего мужественного сознания в грязном реализме и эгоизме нашего времени, у кого есть достаточно души, чтоб чувствовать себя частью целого, кто думает о будущем своих детей, тот будет, почти должен быть нашим поборником в борьбе за священные права народа и противником чересчур развившегося влияния и преобладания чуждого, более и более высасывающего элемента, который никогда с нами не сольется и не желает слиться».

Едва Пинкерт окончил чтение своей программы, как порывисто встал Генрици. Этот пламенный политический оратор с первых же слов и первыми же острыми жестами, сопровождавшими его слова, как бы отбросил и разорвал чуждый ему документ.

– Господа, – сказал он, – теперь вы понимаете, почему я и мои сторонники в прошлом году на съезде реформеров голосовали против этой программы. Да можно ли назвать политической программой этот полный литературных красот фельетон, в котором нет к тому же ни одного конкретного предложения, где ничего не названо своим именем, где лишь сплошные намеки, где расплывчатость и неопределенность являются главным методом в изложении мысли? Кому адресован этот документ? Может ли он тронуть сердце фабричного рабочего, крестьянина, мелкого чиновника? О капитализме в нем лишь сказано, что следует устранить привилегии движимого крупного капитала и нужно покровительство государства для экономически слабого. Здесь, очевидно, намек на то, что евреи действуют главным образом в сфере банковского движимого капитала. Опоздали, господин Пинкерт, евреи давно уже выступают в качестве совладельцев и недвижимого крупного капитала, который вы в своей программе оставляете в их полное распоряжение. Да и вообще евреи прямо нигде не упомянуты в программе, а лишь стыдливо названы «чуждым и высасывающим элементом». Более того, в завершение своей программы господин Пинкерт жалуется на то, что евреи не желают с нами слиться. Нет, господин Пинкерт, это мы, арийские народы Европы, не желаем с ними слиться.

После этих слов Генрици раздались бурные аплодисменты большей части пивного зала. Иван Шимони в короткой реплике с места заявил:

– Венгерские антисемиты полностью поддерживают государственных социалистов-антисемитов в их стремлении сразу войти в глубину еврейского вопроса и выяснить для публики все его значение.

– Еврейский вопрос, – продолжал Генрици, выждав, пока шум в зале утихнет, – еврейский вопрос – это вопрос не религии, а расы, – в этом месте он снова сделал характерный для него короткий острый жест рукой, выбросив ее вперед и как бы подчеркивая сказанное, – все проистекающие для нас от евреев неудобства и опасности суть прежде всего рефлексы характера чуждой нам расы. Поэтому наше спасение только в полном выделении, я повторяю, – в полном выделении евреев из нашего государственного и общественного организма.

Снова пивной зал разразился аплодисментами. Однако сразу же за этими словами встал Штеккер, консерватор, правый политический антисемит и берлинский придворный проповедник.