Генри Киссинджер - Дипломатия
Вот почему по окончании Тегеранской конференции американский народ не воспринял как нечто необычное заявление своего президента, подытоживающее достигнутое через оценку советского диктатора:
«Могу сказать, что я „великолепно поладил" с маршалом Сталиным. Это человек, в котором огромная, не знающая устали решимость сочетается с добрым в своей основе нравом. Я полагаю, что Сталин воистину воплощает в себе душу и сердце России; и еще я полагаю, что мы великолепнейшим образом найдем общий язык и с ним, и с народом России — самым что ни на есть великолепнейшим образом»[536].
И когда в июне 1944 года союзники высадились в Нормандии и двинулись с запада на восток, Германия оказалась обречена. А поскольку положение на фронте необратимо переменилось в пользу Сталина, тот стал завышать свои требования. В 1941 году он просил лишь признания границ 1941 года (допуская возможность их корректировки) и выражал готовность признать базирующихся в Лондоне свободных поляков. В 1942 году — стал предъявлять претензии по поводу состава польского правительства в изгнании. В 1943 году — создал ему альтернативу в виде так называемого Свободного Люблинского комитета. К концу 1944 года он признал Люблинскую группу, возглавляемую коммунистами, и отверг лондонских поляков. В 1941 году главной заботой Сталина были границы; к 1945 году ею стал политический контроль над территориями, находящимися за пределами этих границ.
Черчилль понимал, что происходит. Но Великобритания стала слишком зависимой от Соединенных Штатов, чтобы предпринимать единоличные инициативы. Да и не была Великобритания достаточно сильной, чтобы противостоять в одиночку все более и более решительному формированию Сталиным сферы советского влияния в Восточной Европе. В октябре 1944 года Черчилль отважился на почти что донкихотское предприятие — решить напрямую со Сталиным вопросы будущего Восточной Европы. Во время визита в Москву, продолжавшегося восемь дней, Черчилль составил проект договоренности о разделе сфер влияния и вручил его Сталину, Там он обрисовал разграничение в форме процентов: Великобритания получала 90% в Греции, а Советский Союз — 90% в Румынии и 75% в Болгарии; Венгрия и Югославия были поделены по принципу «50:50». Сталин принял этот проект с ходу — хотя Молотов, в лучших советских традициях торга барышников, во время диалога с Иденом сумел-таки урезать британские проценты, выцыганив для Советского Союза большую долю в каждой из восточноевропейских стран, исключая Венгрию[537].
В британской попытке просматривалась доля дерзкого отчаяния. Никогда еще сферы влияния не определялись в процентах. Не существовало никаких критериев соответствия или средств контроля за соблюдением принципа долевого дележа. Влияние всегда определялось присутствием соперничающих армий. Вследствие этого Греция подпадала под влияние Великобритании, с соглашением или без, а все прочие страны — за исключением Югославии — стали советскими сателлитами независимо от отведенного им процента. Даже свобода действий у Югославии проистекала не из соглашения между Черчиллем и Сталиным, а из того факта, что эта страна находилась в условиях советской оккупации весьма короткий срок, до тою освободившись от германской военной оккупации собственными усилиями посредством массовой партизанской войны.
К моменту начала Ялтинской конференции 1945 года от соглашения между Черчиллем и Сталиным ничего не осталось. Советские войска занимали все спорные территории, превращая вопрос о границах в нечто зыбкое и неопределенное. Более того, уже началось крупномасштабное вмешательство Советского Союза в вопросы внутреннего устройства оккупированных стран.
Будучи серьезно болен, Рузвельт должен был лететь с Мальты в крымский аэропорт Саки, а оттуда ехать на машине девяносто миль до Ялты в течение почти пяти часов по тяжелой, заснеженной дороге. Его апартаменты размещались в трех комнатах Ливадийского дворца (в XIX веке Ливадия была любимым зимним курортом царей: в 1877 году именно там Александр II планировал вторжение на Балканы; а в 1911 году царь Николай II выстроил белый гранитный дворец на утесах, возвышающихся над Черным морем, и именно этот дворец стал местом конференции «Большой Тройки»).
Тактика участников встречи не переменилась от перемены места встречи. Черчилль жаждал обсуждать вопросы послевоенного политического устройства, однако против этого возражали двое его коллег, каждый из которых действовал по заранее продуманной схеме. Рузвельт стремился к решению вопроса о порядке голосования в Организации Объединенных Наций и к обязательному привлечению Советского Союза к войне с Японией. Сталин с огромной радостью принял участие в обсуждении этих проблем, поскольку затраченное на них время отнималось от дискуссий по Восточной Европе и потому, что он очень хотел вступить в войну с Японией (а не отмахивался от нее, как полагали некоторые американцы), ибо это давало ему надежду воспользоваться плодами и этой победы.
Черчилля больше всего тревожило европейское равновесие сил. Он хотел вернуть Франции статус великой державы, противостоять расчленению Германии и ограничить чрезмерные советские требования относительно репараций. Хотя Черчилль с успехом справился со всеми этими тремя проблемами, они носили всего лишь второстепенный характер по сравнению с восточноевропейским урегулированием, решать вопросы которого с каждым днем становилось все труднее и труднее вследствие действий Красной Армии. К этому времени Сталин уже был готов отвергать мольбы Рузвельта, опасавшегося гнева внутренней оппозиции из-за отсутствия уступок со стороны Советского Союза: когда Рузвельт попросил оставить город Львов в составе Польши, чтобы умиротворить критикующих его в Америке лиц польского происхождения, Сталин ответил, что хотя ему бы очень хотелось сделать Рузвельту приятное, но у него самого тогда возникнут непреодолимые проблемы с его собственным украинским населением[538].
В конце концов Черчилль и Рузвельт согласились на границы 1941 года для России, что было болезненным шагом для Черчилля, чья страна вступила в войну, чтобы сохранить территориальную целостность Польши. Они также согласились о перемещении западной границы Польши по линии рек Одер и Heйcce. Но поскольку существовали две реки, носящие название Нейссе, то окончательная линия границы была не определена. Черчилль и Рузвельт признали созданное Москвой люблинское правительство с условием, что оно будет расширено за счет включения в него отдельных демократических деятелей из базирующегося в Лондоне польского правительства в изгнании.
Уступкой Сталина союзникам явилась совместная «Декларация об освобожденной Европе», где давалось обещание о проведении в Восточной Европе свободных выборов и установлении там демократических правительств. Сталин явно полагал, что дает обещание в отношении советской версии свободных выборов, поскольку Красная Армия уже оккупировала данные страны. Именно это и случилось, хотя Сталин в серьезнейшей степени недооценил уважение, которое американцы традиционно питают к документам юридического характера. Позднее, когда Америка решилась организовать сопротивление советскому экспансионизму, она это сделала, исходя из того, что Сталин не сдержал своего слова, данного в Ялте, в том виде, в каком это понимали американские руководители и американская общественность.
Реакция Сталина на призыв Рузвельта вступить в войну против Японии иллюстрирует, как отличны от рузвельтовских были правила игры и взгляды Сталина на коалицию. На переговорах, к участию в которых Черчилль допущен не был, несмотря на то, что Великобритания одной из первых стала жертвой японской агрессии, ничего не говорилось о единстве союзников, а лишь о потенциальном вознаграждении, и не затрагивались политические вопросы реализации идеи «четырех полицейских». Сталин ни чуточки не стеснялся требовать для себя особых выгод, пока война еще шла, стремясь, чтобы эти выгоды носили стратегический, а не эмоциональный характер. Требуемое им quid pro quo восходило еще ко временам царей.
Сталинские претензии на южную часть Сахалина и на Курильские острова, положим, хоть как-то соотносились с вопросами советской безопасности и имели опору в русской истории. Но требование свободно распоряжаться портами Дайрена и Порт-Артура и получить право на управление маньчжурскими железными дорогами бралось прямо из царско-империалистических прописей начала века. И потому наименее доступным пониманию является решение Рузвельта в Ялте пойти на удовлетворение всех этих требований и оформить их секретным соглашением, которое предусматривало возвращение Москве господствующей роли в Маньчжурии, утерянной в результате русско-японской войны; роль эта сохранялась до тех пор, пока китайские коммунисты не заняли Пекин в 1949 году.
