Константин Симонов - Разные дни войны. Дневник писателя, т.2. 1942-1945 годы
Отдышавшись, он повторил обстановку, уже доложенную артиллеристом.
Мехлис снова, показывая на карту, повторил, что передовой танковый батальон, но данным танкистов, находится вот здесь.
– Не может быть, – сказал Григорьев. – Нет у нас таких данных.
– То есть как это нет? Они же докладывают, – с доверием пунктуального человека к пунктуальности других людей сказал Мехлис.
– Разрешите вам доложить, товарищ генерал-полковник, – сказал Григорьев, – пока наша пехота там не будет и не доложит мне, что она там, я не могу вам докладывать, что этот пункт занят.
В комнату вошел Бондарев. Вид у него был усталый. Как выяснилось, он ходил в две свои дивизии, туда и обратно пешком.
Бондарев был почти такой же, каким я его видел на Курской дуге в сорок третьем году, с печальными глазами и устало сбитой на затылок тогда фуражкой, а сейчас – папахой. Только еще немножко похудел и постарел с того времени.
Разговор сразу же зашел о докладе танкистов. Бондарев махнул рукой и сказал:
– Пока хоть одна мина будет лежать, никуда они не пройдут. А если болванка над головой свистнет, так такой крик на весь свет поднимут! Сколько я ни воюю, не помню никогда случая, чтобы танки в бой впереди меня шли. Всегда моя пехота впереди танков идет. Уж как хотите, а так! Точно так.
Помолчав, добавил:
– Не понимаю, что же это такое? Танки торчат на дорогах, где-то впереди столпились, стреляют по немцам из колонны, по своему маршруту идут не в срок и не точно, а командир корпуса и начальник штаба сидят здесь, в хате, вместо того, чтобы протолкнуть свои танки своим авторитетом и приказом. Может, не мое это дело, но не понимаю я этого, вы меня уж извините.
– Тогда, может быть, мы вызовем командира корпуса сюда, – сказал Мехлис.
И приказал позвать Д.
Пока его ждали, Бондарев, продолжая говорить о танкистах, вспомнил о двух своих разговорах с Петровым.
– Вчера, уже к вечеру, командующий фронтом сказал мне: если к ночи возьмете такие-то и такие-то деревни, то, очевидно, будем вводить мехкорпус на вашем направлении. Мы все эти деревни к ночи взяли, а под утро он мне позвонил: «Скажи мне, Бондарев, откровенно твое мнение. Пришло ли время сейчас вводить у тебя танки?» Конечно, мне было бы легче воевать, если бы в этот момент у меня были танки. Но я ему по совести ответил, что нет, по-моему, танки вводить у меня на участке еще не время. Они потом, конечно, будут помогать, – продолжал Бондарев, – но, пока они стоят на твоих коммуникациях, сколько же они крови перепортят! Иногда кажется, хоть бы их и вовсе не было! До тех пор, пока они тут с нами, до тех пор, как они своими танками в прорыв не пройдут, пока стоят на всех дорогах, артиллерия продвинуться не может, обозы застряли, пушки не протолкнешь, машины не протолкнешь – чистое бедствие.
Вскоре появился Д. и вместе с ним полковник из АБТ фронта.
Мехлис в довольно мягкой форме сказал им, что они должны сами проследить за тем, как двигаются и как вступают в бой их танки.
Полковник из АБТ фронта до этого, когда я его увидел у Д., показался мне по первому впечатлению человеком симпатичным и интеллигентным, с одной только возбуждавшей сомнение черточкой. Он по разным поводам как-то очень уж быстро вспоминал разные свои прежние, храбрые поступки.
А это, как я успел за войну заметить, довольно редко сочетается с прирожденной или твердо выработанной в себе храбростью.
По моим наблюдениям, люди, которые слишком часто вспоминают о своих даже действительно храбрых поступках, делают это тогда, когда сами очень высоко их ценят и тщательно помнят. Но истинно храбрые люди обычно не склонны не только переоценивать, но даже не склонны и особенно замечать собственные храбрые поступки, а уж тем более говорить о них по всякому поводу. Впрочем, конечно, всяко бывает!
Так вот, когда Мехлис сделал замечание насчет танков полковник неожиданно преобразился и каким-то не своим, рыкающим голосом сказал, вернее, прокричал:
– Все будет сделано! Я лично проверю! Все будет в порядке! Я сейчас же пойду!
– Возьмите с собой начальника политотдела, – сказал Мехлис. – Он здесь?
– Здесь.
– Возьмите его с собой.
– Есть! Все будет сделано! Все будет в порядке! Протолкнем! – продолжал рыкать полковник.
И я подумал о нем, что, наверное, это один из тех людей, чей секрет успехов перед лицом начальства заключается в умении без паузы, сразу же громким, уверенным голосом выразить готовность сделать все, что угодно, даже и не делая этого впоследствии.
– Я вам советую просто по-товарищески, – неожиданно тихо после этого рыка сказал Бондарев, обращаясь к Д., – поехать самому. Увидят своего генерала и пойдут вперед! Поезжайте, и все. Пропихните их, попросту говоря.
– Мы с вами об этом потом поговорим, – с нотой обиды сказал Д.
Но мне показалось, что он не поедет.
– А вы тоже поедете? – должно быть, подумав о том же, о чем и я, спросил Мехлис.
– Я тоже сейчас поеду проверить, – сказал Д. – Разрешите идти?
– Идите.
Он и полковник ушли, а Мехлис остался.
– Прямо Волховский фронт, – сказал Григорьев, показывая на карте синие пятна озер и синие штрихи болот.
– Да, болот здесь много, – сказал Мехлис. – Но только там, на Волховском, было тяжелее. Приходилось орудия ставить на деревянные платформы, чтобы не тонули.
– А я, когда вы были там членом Военного совета, много донесений вам посылал, – сказал Григорьев. – Хотел сам туда попасть, но не пустили.
– А вы кем тогда были? – спросил Мехлис.
– Начальником штаба Архангельского военного округа.
– А… – сказал Мехлис. – Да, от вас оттуда много пришло народу.
– Старались все лучшее, что имели, для фронта отбирать. Одних олене-лыжных батальонов одиннадцать послали. Они не к вам попали?
– Нет, не к нам! Какие уж там, на Волховском, олене-лыжные батальоны. Их, наверное, на север послали, на Карельский.
– Две морские бригады к вам послали, – сказал Григорьев. – Прекрасные бригады.
Мехлис промолчал, и разговор зашел о потерях.
– Всего за три дня, считая сегодняшний, примерно тысячу двести пятьдесят человек потеряли, – сказал Бондарев. – Из них человек триста убитыми…
– А немцев много убитых? – спросил Мехлис.
– Порядочно, – сказал Бондарев. – Наших порядочно лежит, и их много набито. Их, пожалуй, даже больше!
– Много, – сказал Григорьев и еще раз повторил: – Много! Я тут первые два дня командира дивизии заменял, шел почти с передовыми цепями, так что навидался немецких трупов. Вот тут, за этим лесом, их навалили очень много, – показал он по карте.
– Что, сами видели? – спросил Мехлис.
– Нет, этого я как раз не видел. Это мне докладывали сегодня.
– Да, много, – сказал Бондарев, – я сегодня сам видел.
– Сколько орудий захвачено? – спросил Мехлис.
– Вчера около пятнадцати, сегодня еще не знаю сколько, – ответил Бондарев.
– А в первый день ни одного, – сказал Мехлис.
– Да, в первый день не взяли. А вообще мы их не считаем, – сказал Бондарев.
– Напрасно, – заметил Мехлис. – По количеству захваченных орудий можно определить степень успеха прорыва. Прорвались ли на артиллерийские позиции? Успевает ли противник оттаскивать артиллерию или не успевает?
– Это верно, – сказал Бондарев, – но мы считать не привыкли. Вот в Явлинской операции в конце концов триста пятьдесят орудий насчитали трофейщики в пользу нашего корпуса. А мы по ходу дела сами не считали.
После этого Мехлис уехал на наблюдательный пункт к Москаленко, туда, где мы были позавчера, а я остался у Бондарева Мне хотелось поговорить с ним.
Он меня сначала не узнал. Узнал, только когда я напомнил ему, где и когда мы с ним встречались. Было видно, как он устал. Еще раньше, при Мехлисе, как только вошел, сразу же сам попросил разрешения сесть.
Вошел его адъютант.
– Приготовьте что-нибудь покушать, – сказал Бондарев.
– Сейчас. Но вам уже вашу квартиру здесь поблизости оборудовали.
– Ну раз так, поедем туда, на квартиру, – сказал Бондарев, обращаясь ко мне.
– Нет, нет, – всполошился адъютант. – Минуточку! Вы лучше минут через пятнадцать… Я пойду туда вперед.
– Зачем же вам идти, возьмите машину.
– Я и пешком дойду.
– Зачем же пешком? – повторил Бондарев.
– Там еще не все готово, – сказал адъютант.
– Ну вот, так бы и сказал, – засмеялся Бондарев. – Отправляйся проверь, а мы подождем.
Пока мы ждали, Бондарев связался с командиром одной из своих дивизий. Суть разговора сводилась к тому, что тот не решался смело идти вперед, боясь за свои фланги. Его соседи отстали, а его тыл простреливался немцами. Сначала Бондарев говорил с ним спокойно, но закончил раздраженно:
– Какое ваше дело, что у вас справа и слева? Я же не спрашиваю у своих соседей, таких же, как я: что у них там? Почему они в линейку со мной не равняются? Мне до этого нет дела, у меня свой участок. Двигайтесь, как вам приказано, и все! Выполняйте мой приказ. О том, какой будет дальнейшая ваша задача, не беспокойтесь. Вам дана задача на всю жизнь – наступать! Боится за свои фланги, – положив трубку и обращаясь ко мне, сказал Бондарев. – А у меня такая привычка, я лично никогда не смотрю ни влево, ни вправо. Учить соседей не мое дело. Как со снарядами? – обратился он к начальнику артиллерии.
