Избранное. Том 1 - Станислав Константинович Ломакин
МИНУВШЕЕ ТРЕВОЖИТ
Блеск воды, её прозрачность, жужжание пчёл, разносящих сладкий аромат клевера, цветов черёмухи, яблонь побуждал думать о вечном, о постоянно меняющимся облике природы. Михаил Сергеевич, расположившийся с удочками, окружённый густыми кустарниками тальника, тянувшимися вдоль реки думал о душе – вечной страннице, отблесках мгновений прожитой жизни, всматривался в облака, напоминающих розовые перья, плывущие в никуда и отражающиеся в синей глуби воды. Несильный ветер доносил приглушенные голоса мужчины и женщины. Михаил Сергеевич прислушался к разговору, вернее к монологу мужчины и стал невольным слушателем двух пожилых людей.
– Понимаешь, Нина, – говорил мужчина, – я только после инфаркта начал понимать жизнь во всех её проявлениях, ценить время, каждая минута сегодня для меня самоценна. Моё пребывание на земле приобрело какой-то иной смысловой ряд, когда время стало важнейшей составляющей моего бытия. Да, ты стал философом, Андрей, а что раньше не ценил время до инфаркта? Дело в том Нина, здоровый человек не думает о болезнях, не задумывается о прожитых годах, о самоосуществлении своих замыслов и его время, текущее в одном направлении, очень субъективно. Я жил, как живут растения, соотнося время со всеми четырьмя периодами года. Но приходит такое состояние духа, когда минувшее начинает тревожить, когда начинаешь задумываться о том для чего ты пришел в этот мир, что оставишь после себя? Это состояние не минует ни одного человека. Все маломальские события, сохранившиеся в эмоциональной памяти, просыпаются с такой силой, и особенно годы детства, которые окрашены в яркие тона и полутона. Нина, я сейчас начинаю осознавать, что самые счастливые годы моей жизни связаны с периодом детства и отрочества. Расскажу тебе одни эпизод, связанный с послевоенным временем, которое, несмотря на лихолетье и голод было мучительно и, по-своему, прекрасно. Наши матери, в отсутствии мужей, погибших в Великую Отечественную, день и ночь работали в колхозе. Мы, ребятня почти не видели своих родителей и были предоставлены самим себе, но как могли помогали своим матерям. Будучи ещё дошколятами, мы с вечера занимали очередь за хлебом, который на следующий день утром выдавали по карточкам и нужно было в течение всей ночи, через каждые два часа, отмечаться в списке очередников. Ночевали мы в пожарке где дежурил добрый старик, дававший нам кров и будивший нас через два часа. Однажды нам крупно повезло, мы пошли собирать землянику, надо сказать дети испытывали постоянное чувство голода и ели все, что двигалось, росло из растений, пригодных для еды. Втроём мы вышли за околицу села и шли неторопко по просёлочной дороге, углубляясь в лес.
Посредине дороги увидели мешочек плотно завязанный суровыми нитками, в котором оказалось около семи килограммов манной крупы. Нина, неожиданно я вспомнил повесть: «Смех за левым плечом» прекрасного покойного писателя Владимира Солоухина. В ней он поведал о голоде 30-х годов. Мать писателя последнюю горстку муки истратила, чтобы покормить своих семерых детей. Их всех ждала голодная смерть. И в это время, напротив их дома останавливаются три подводы с мукой. С одной подводы сваливают два мешка муки. Это родственники из Полтавы послали помоществование и семья Солоухиных была спасена. Этой муки хватило до нового хлеба. Наверное, это Божий Промысел. Конечно, мешочек манной крупы не сыграл такую роль, как два мешка муки для семьи Солоухиных, время уже было другое. Несли мы его, сменяя друг друга, как великую ценность. Донесли. Вечером наши матери по-братски разделили крупу и кормили нас, готовя манную кашу на воде, т. к. молока не было. Это было великое блаженство, сопоставимое с наслаждением, которое человек не часто испытывает в своей жизни.
Михаил Сергеевич, слушая исповедь незнакомого человека, подумал: тот, кто открывает душу перед близкими людьми, тот выказывает глубину своей души, глубокие тайны, ибо в них содержится всё ценное, а это ценное, благоразумное, целебно. Судьба превратна к людям. Человек чувствительный к добродетели, к исповеди и сам раскрывает свою подлинную учтивость, душевное состояние, плоды разумного делания, усердия для близких ему людей.
ТРИБУН
Игорь Андреевич Матвеев был очень искусен в умении говорить и отстаивать свою точку зрения. Этому способствовала его огромная эрудиция; его знания простирались от античной философии и культуры до современной рок– музыки. Он в равной мере мог спорить с математиками, химиками, аграриями, философами и литераторами. Но чтобы речь слышалась, Игорь Андреевич должен был поразить воображение слушателей. И он иногда придумывал необычные вкрапления в свои монологи, которые были малопонятны, но вызывали восторг у людей. Например: «Всяк человек у себя в голове своими мыслями суждений строит». Или ещё одно афористическое суждение; «Счастливый человек тот, который осознаёт, что счастье на земле не существует, как тангенс 90 градусов».
Была у Игоря Андреевича «ахиллесова пята»: он очень волновался перед большой аудиторией во время серьезных диспутов и торжественных мероприятий. Конечно, получив приглашение в дискуссионный клуб или на презентацию книги, Матвеев до мелочей продумывал своё выступление. Он понимал в речи важна неожиданность. Его феноменальная память (поражала даже завзятых эрудитов) удерживала тысячи оригинальных фактов, цитат мыслителей, стихов, которые появлялись в нужный момент. Ритор, а таковым он считал себя, никогда не пользовался написанным текстом. Ему казалось, что начни читать с листа, он тут же споткнётся и замолчит.
Итак, вернёмся к его «ахиллесовой пяте». Игорь Андреевич на трибуне начинал говорить здраво, умно, нестандартно, но где-то через пять минут начинался сбой; выстроенная конструкция выступления начинала рушиться, его заносило иногда совсем не в ту, как говорится, степь. Слушателям было незаметно, что разыгрывался спектакль, где действующее лицо теряло контроль, и в данном случае это был удар молотком по подвешенному обрезку рельса: удар не звук, однако рождает его...
Слушатели аплодировали, а оратор, недовольный собой, покидал зал для домашнего разбора умственных полётов. Вот тут и начиналось: Игорь Андреевич перебирал в памяти всё, что наговорил, чего не сказал, упустил. Матвеев страдал, терзал себя за многословие, строил заново речь так, как нужно было сказать, звонил коллегам, которые участвовали в дискуссии; те успокаивали ритора и пели ему дифирамбы за прекрасную речь, но мучения и бессонные ночи, связанные с анализом, продолжались несколько суток, а иногда неделю... Наконец он успокаивался и твёрдо решал, что больше не будет высовываться и, соответственно, мучиться, а будет принимать участие только в кулуарных, небольших аудиториях, где будет мало людей и где будут специалисты в той или иной сфере деятельности.
