Газета День Литературы - Газета День Литературы # 111 (2005 11)
И всё шепчет одно позабытое имя!
И уходит, почувствовав в горле першенье...
Подолом прошуршав по репьям и осоту.
И кидается, зная одно лишь спасенье,
Головою и сердцем — в работу, в работу!
А в ночи налитым белым телом горячим
Согревает постель, и простынка льняная,
Её груди тугие, как есть, обозначив,
Льнёт к соскам её горьким, их горечь смиряя...
И от женской от ласки её неизбытой —
Лунный свет изнывает и словно густеет...
Только лунному свету объятья открыты.
Только он лишь на свете обнять её смеет!
Он целует все годы её и жалеет.
И она с ним в обнимку стареет, стареет...
ГОСПИТАЛЬ, 1945
Наливается алым закат,
И роса усмиряет траву.
На приступке — безногий солдат
Жадно воздух вдыхает: "Живу!"
А в халатике продувном
Чуть поодаль белеет сестра.
Все-то думы его об одном:
Ну зачем вы спасли, доктора?!
Дух земли и хмельной и густой
Колобродит в больничном саду,
А солдатик — совсем молодой,
И сестра молода на беду!
И халатик — слепящий до слёз,
И колени — ознобно-круглы,
Под косынкою — тяжесть волос,
Влажны губы, и руки белы.
Мир на свете, и лето, и жизнь!
Зубы стисни, глаза отведи...
Эй сестричка, к солдату склонись
И прижми к своей белой груди!
БАЛАЛАЙКА
Балалайку берёт мой отец —
И по детству, по годам, по струнам!
(Не кончал музучилищ, но — спец!)
И далёким становится, юным.
И я, пряча неясный испуг,
Не свожу с него долгого взгляда.
Словно вот и откроется вдруг,
Что и видеть-то сыну не надо:
Как он шёл, весь от жизни хмельной,
В кирзачах, в порыжевшей шинели,
С полустанка ночного домой.
И медали при шаге звенели.
С ветром в ногу шагал он легко.
С ясной думой, что выжил и молод,
Всё гадая — кто встретит его.
А встречали — разруха и голод.
Как сидел он в родимом дому,
Наклонясь над победною чаркой,
Освещая сиротскую тьму
Фронтовою своею цигаркой.
А потом — появилась она...
Кареглазая девушка — мама!
Жизнестойкое слово — жена
В его сердце ударилось прямо!
И они вскоре стали — семья!
Когда "горько" на свадьбе кричали,
То меж ними витал уже я,
А они про меня и не знали!
У ВОКЗАЛА
Много было их, молодых,
У Голутвина тарахтевших
На подшипниках жутких своих,
Снизу вверх на прохожих глядевших.
Мы робели, но, помню, глупцы,
Удивлялись (как было нам просто!),
Что вот катятся чьи-то отцы,
А мы — дети, и выше их ростом!
Где нам было подумать о том,
Что не все они станут отцами,
Что вокзальная площадь — их дом.
Упираясь в асфальт кулаками,
Они странно смотрели нам вслед,
А в глазах столько боли сквозило...
Как давно их в Голутвине нет,
Будто горя и не было...
Было!
ЖАЛОСТЬ
Он мучился в госпиталях,
Израненный и молодой.
Но выжил и на костылях,
С медалью вернулся домой.
А ей — показаться не мог.
Курил всё и в поле смотрел...
И там, где был правый сапог,
Теперь — только ветер шумел.
Раз кто-то в плечо задышал,
Когда он вздремнул на крыльце.
Он, вздрогнув, сквозь сумрак узнал:
Она... тлеет жалость в лице.
И пальцы — цигарка прижгла,
Дремуче заныло в груди.
Во сне он заплакал: "Пришла..."
Но вслух ей ответил: "Уйди!"
Он люто вдруг вспомнил войну.
Поднялся привычным рывком,
Задев костылями луну, —
С крыльца
да о звёзды —
виском!
ПАМЯТИ ОТЦА
Вот и кончился скорбный твой путь
На земле, золотой мой отец.
Дай глоток твоей славы хлебнуть,
Твой терновый примерить венец!
Разведрота твоя столько лет
Заждалась в занебесном краю.
Непосильно, что всё — тебя нет.
Что один, пред собою стою!
Я — себя половина теперь,
А другая — тоскует в тебе.
Как жестоко захлопнулась дверь,
Отче мой, в нашей общей судьбе!
Ни полслова, и ни прости,
Ни прощения, только — прощай!
Лишь свеча в онемевшей горсти
Точит слёзы: "Христос — воскресай!"
Марина Струкова СОЛДАТ ИМПЕРИИ
***
— У них имперские амбиции! —
визжит завистливый нацмен,
и наши бывшие провинции
трясут знаменами измен.
А сами втихомолку грешные
порою жаждут всей душой
простора, как у нас — безбрежного,
и доли как у нас — большой…
У нас имперские амбиции,
они нужны, чтобы сберечь
и рода русского традиции
и цель великую, и речь.
Не жадность и не злость кромешная —
имперскость. Не жестокий спорт.
Империя — лишь неизбежная
броня от приграничных орд.
И пусть опять над нами властвуя,
они ведут трофеям счет.
Империя — не дума праздная.
И ложь от правды отсечет.
У нас имперские амбиции,
они нужны, чтобы сберечь
и рода русского традиции
и цель великую, и речь!
СвЯтослав
— Иду на вы! — и руку вскинул к тучам
с Востока. — Так и скажет пусть гонец.
— А если просто к дани их примучим?
— Княгиня, я воитель — не купец.
Иду на вы, на вы — на тьму — так значит.
Ура — у Ра, у солнца мы с тобой…
Гонец в простой одежде черной скачет,
лишь засапожный нож везет с собой.
Иду на вы! — хазарам вызов бросит,
Живым не взять, и рабством — не грози.
А наши души — сокол в рай возносит.
А наша слава — громом по Руси!
***
Святослав ответил Ольге просто,
вариантов в летописи нет.
"Вера христианска — есть уродство".
Топором не вырубить ответ.
"Надо мной дружина засмеется,
божий раб — не вольный человек".
Верил князь в Перуна, Ладу, Солнце,
а не в сети, что закинул грек.
Пусть во имя Рода сердце бьется,
Русь зовется Родиной досель.
…И любая вера — есть уродство
если из-за тридевять земель!
