Литературная Газета - Литературная Газета 6560 ( № 29 2016)
Теги: Наринэ Абгарян , Зулали
Наринэ Абгарян. Зулали. – М.: АСТ, 2016. – 315, [2] с. – 14 000 экз.
«Зулали» – сборник рассказов российской писательницы с армянскими корнями Наринэ Абгарян, получившей известность благодаря грустным и смешным историям о девочке Манюне. «Манюня», к слову, начиналась как интернет-проект и зародилась в виде дневника на небезызвестном «Живом журнале», однако впоследствии выросла в полноценную и весьма популярную книгу, тиражу которой можно позавидовать.
«Зулали» в чём-то перекликается с «Манюней» – это тоже переплетение печального и забавного: на страницах рассказов соседствуют семейные трагедии и весёлые поучительные истории, детское любопытство и горький опыт взрослой жизни, гордость и стыдливость, милосердие и жестокость.
Привлекает книга и особенным слогом – по-восточному напевным, с цветистыми метафорами: «Утра мои будут начинаться с крика петухов, полдни сочиться сквозь пальцы медовым зноем, вечера будут прохладны от тумана, неизменно спускающегося с Хали-кара»; «Ах, Назарос, Назарос, солнце моё и луна, умытое росой моё утро, дождь мой ливневый и долгожданный, мой Назарос»; «Там, откуда ты родом, небо ниже гор, а в тени домов дремлет время. В окне кусочек ночного неба, в чёрной воде дождевой бочки плавает круглая луна. Подует ветер, пойдёт вода рябью, разобьёт луну на мелкие осколки – ни склеить потом, ни собрать». «В начале было слово, и слово это нам напели», – так говорит о языке сама писательница устами одного из своих героев.
Ещё одним достоинством книги, к слову, являются иллюстрации, выполненные по принципу «Просто, но со вкусом»: каждому произведению соответствует одно изображение, которое чаще всего выражает основную суть рассказа, «останавливая мгновение» для читателя.
Однако нельзя не отметить, что две повести, открывающие сборник, – «Зулали» и «Салон красоты «Пери» – значительно превосходят по уровню рассказы и отодвигают их на второй план. Самое сильное в обеих повестях – характеры, прорисованные скрупулёзно и правдиво. В «Салоне красоты «Пери» появляется, например, образ современной провинциальной восточной женщины: она больше не является приложением к мужу; это самодостаточная и гордая женщина, которая ищет смысл жизни за пределами семьи, а главное – сама принимает решения и сама же отвечает за них, – словом, почти ничем не отличается от современных европеек. На фоне этих ярких, запоминающихся героев и их сложных, исполненных трагедией судеб рассказы об упрямом осле и его преданности хозяину выглядят мелко и даже как-то неуместно.
А о самой Наринэ Абгарян можно сказать, что она, пожалуй, является редким и приятным исключением среди интернет-авторов и подтверждением того факта, что в литературу можно прийти и через блог, если у тебя имеется писательский талант.
Пётр Калитин: «Мы учимся дышать в невесомых условиях»
Пётр Калитин: «Мы учимся дышать в невесомых условиях»
Литература / Литература / Ракурс с дискурсом
Ермакова Анастасия
Теги: Пётр Калитин , философия , критика , литература
«ЛГ»-досье
Пётр Вячеславович Калитин (1961 г.р.) – философ, критик, прозаик, поэт. Окончил философский факультет МГУ им. М.В. Ломоносова в 1987 году, доктор философских наук, профессор НИЯУ (МИФИ), председатель Комиссии по критике и литературоведению МГО СП России. Автор книг «Распятие миром» (1992); «Мёртвый завет» (1998); «Пётр Первый – православный император» (1999), «Уравнение русской идеи» (2002, 2006); «Россия – не для «нормальных» (при-части безумно-истинной русскости)» (2008); «Крещёная бездна» (2012); «Метаморфозы современной России» (2015); «Генезисный шик» (стихи, 2016).
Финалист премии «Нонконформизм» (2013, 2016), лонг-листёр премии им. Антона Дельвига (2016).
– Одно из ключевых понятий в вашей концепции мира – понятие юродивости. Как оно связано с творчеством?
– Действительно для меня это ключевое понятие, и оно очень многогранно. Прежде всего речь идёт об особой категории антиномичности, связанной с безумной логикой, как её называл Апостол Павел в Первом послании к коринфянам. Речь идёт о постоянной противоречивости суждений, противоречивости мыслей. И хотя мы привыкли ещё со времён Аристотеля считать противоречие признаком лжи, но со времён Канта, противоречие было реабилитировано на пути к истине. Это принципиальный момент, и я хотел бы его подчеркнуть. Я исхожу из классический традиции, связанной с реабилитацией противоречия как такового. Следует уточнить, что имеется в виду не диалектическое противоречие, перед нами противоречие, которое не разрешается в ту или иную тезу, в тот или иной однозначный смысл.
– То есть это некий плодотворный парадокс?
– Всё-таки именно антиномия. Парадокс – нечто поверхностное. Хотя в западной традиции парадокс стал наиболее органичной формой антиномии. И если взять западную литературу ХХ века, то там практически все были мастерами парадокса, начиная с Оскара Уайльда. Но это немного другое. Парадокс – интуитивная форма антиномии, озарение. А я говорю о логической форме антиномии, о методике, особом стиле мышления, связанном с постоянными противоречивыми суждениями в качестве рационально-тождественного вывода.
– А постоянная противоречивость не мешает видеть некую истину?
– Нет. Скорее наоборот – противоречивость даёт истине полноту. Самый простой пример фигура Петра Первого. Никто не отрицает его противоречивость, но всё же постоянно пытаются сводить к какому-то одному суждению о нём: то утверждают, что он антихрист, то, что он наше всё. И здесь в полной мере проявляется ущербность сведения противоречия к какой-то однозначности. Возьмите Сталина, и сегодняшние ломки вокруг его личности. Его тоже пытаются свести к какому-то одному определению – или тиран, или великий правитель. Именно в русской истории, в русской культуре антиномическая картина мира оказывается наиболее органичной.
Или вот ещё важный аспект: юродство во Христе, святое юродство. Это наша русская святость. Обычно она характеризуется стилем поведения, внешне кощунственным. Возьмите Авраамия Смоленского, юродивого во Христе, святого, которого выгнали монахи. Он, будучи сам монахом, поносил своих собратьев за недостаточное благочестие. Вот пример антиномичности поведения, антиномичности стиля. Или первый наш юродивый Исаакий Печерский. Он вообще был поначалу обуян дьяволом, который пришёл к святому под видом Христа как к великому затворнику.
– Если взять русскую классику, то Достоевского, например, можно считать юродивым во Христе?
– Несомненно. К Достоевскому тоже невозможно подойти с определённой точки зрения. Его называли мракобесом, называли и символом православия. Опять налицо ущербная однозначность, которая удобна психологически, потому что человеку всегда спокойнее, когда есть определённость. Но проблема в том, что когда всё ясно – и жизнь кончается. Больше не о чем думать и не о чем переживать. Писателям как никому другому свойственная юродственная логика, противоречивая, но при этом абсолютно органичная. Пушкин, Гоголь, Булгаков – да кто угодно! Никого из русских классиков не загонишь в определённые рамки, да и не нужно. Они не были бы великими, если бы всё их сложное антиномичное мировоззрение свести к однозначности и полной ясности.
– Но если всё антиномично и при этом истинно, то как быть, скажем, с разделением на религиозные конфессии?
– А вот здесь мы подходим к третьему типу юродства – догматическому. До этого мы рассмотрели два – логическое и антропологическое (касается типа личности). Например, наша Троица. Единая по сущности и в трёх ипостасях. Это действительно триединство, тот инвариант, когда единица равна трём. Или Богочеловек. Одновременно и Бог, и человек. Антиномия в чистом виде, зафиксированная в догмате. И отвечая на ваш вопрос, подчеркну, что, скажем, католики от этой антиномичной догматичности стали уходить. У них есть догмат добрых дел, то есть оправдание жизни добрыми делами. В православии такой определённости нет. Как бы человек ни был аскетичен, сколько бы ни делал добрых дел, полной уверенности, что он спасётся, у него нет. Вспомним Сергия Радонежского. Когда ему явилась Божья матерь, его обуял почти ужас, хотя, конечно, и радость. У него, с одной стороны, возникла уверенность в спасении, с другой – он ощутил невероятную близость к падению, потому что теперь на любой его шаг возлагалась огромная ответственность, каждый вздох мог оказаться роковым. То есть, по сути, в православии вопрос о личном спасении здесь-и-сейчас тоже антиномичен.
