Газета Завтра Газета - Газета Завтра 900 (7 2011)
Итак, ощущение значительности и всевластья придавал костюм, купленный взрослыми, которые, облачив дитятку в прикид, стали охать, ахать, подыгрывать, мол, ой, какой у нас тут начальник! Ой, боимся. Как бы ни применил силу! Как бы ни провёл операцию по принуждению к вынуждению! А мальчик рыкал, мол, мы — крепкие ребята, хмурил брови, глядел исподлобья. Та ещё умора!
Звание шерифа понарошку нравилось. И воспринималось его носителем совсем не понарошку. Парень вжился в образ! А когда костюм снимали, то волшебное ощущение улетучивалось. Да и ребёнок прекрасно помнил, какова была жизнь докостюмной эпохи, и мог сравнить, какой стала после. Как говаривают его родные — две большие разницы! Маленьким, но бойким своим умишком сосед понял, что его сила, доставляющая столько приятных минут, ощущений — в этом внешнем облачении, в названии. А как только его не будет, то и чикаться с ним так никто не станет, а будут относиться как к обыкновенному мальчику. Поэтому вжившийся в образ и приживший от него кучу маний, главной из которых была мания величия, мальчик не хотел расставаться с костюмом ни в какую, ища всяческие предлоги его не снимать, название за собой оставить, убеждая окружающих, что и в их интересах — это его облачение. Он то и дело выхватывал кольт и размахивал им, показывая, кто в доме и ближайшем окружении хозяин.
Как только не было костюма, то количество хвалебных слов значительно сокращалось. Команды выполнять никто не спешил. Никто не трепетал очень зрелищно. К тому же малыш боялся, что, если снимет костюм, особенно в детском саду, где был не один такой мальчик, тоже желающий поважничать и покрасоваться перед девочками и дать острастку мальчишкам из старшей группы, то какой-нибудь из этих нахалов захватит наряд, наденет и станет главным, будет властвовать. Всё внимание, вся слава, всё почитание перейдут к нему. Именно его указания, самые смелые распоряжения и прихоти будут исполнять окружающие. Нет, этого мальчик допустить никак не хотел!
Всё бы ничего, но, войдя во вкус, пребывая в уверенности, что его власть легитимна, он начал покрикивать и на людей, от этих игр далёких. Те никак не могли понять, с какой стати должны потакать заигравшемуся малышу. Однако, чтобы не расстраивать дитя, чтобы не конфликтовать с уполномоченным по правам ребёнка, нехотя, чертыхаясь, тем не менее стали участвовать в этом абсурдном процессе, полагая, что это общечеловечно и политкорректно. Но это вообще-то для взрослых разумных людей постыдно и унизительно.
А мальчиков этих развелось… Уж и не знаем, граждане свободной страны, какому и потакать.
Сергей Батчиков — Племя молодое...
ФОТО В. АЛЕКСАНДРОВА
Опыт "перестройки" и либеральной революции 1991 года "с оскорбительной ясностью" доказал, что человек гораздо более пластичен и изменчив, чем предполагала антропология модерна. Эта пластичность проявляет себя с особой силой во времена революционных потрясений. В процессе быстрых социальных изменений возникает синергетическая система социальных форм и психического состояния людей. Кооперативные эффекты в которой настолько сильны, что происходит быстрое переформатирование ценностей, рациональности и образа действий больших масс людей.
Как только происходит дестабилизация прежних социальных форм и возникают зоны хаоса, активные общности и субкультуры, стимулированные сменой социальных форм, начинают интенсивно проектировать новые формы, соответствующие их интересам, и толкать неустойчивое равновесие в нужный им коридор.
В 1990 г. никто из самых информированных советологов, не говоря уже об инициаторе "перестройки" Горбачеве, не ожидал, что через полгода СССР рухнет сам, хотя его не могли поколебать огромные сорокалетние усилия "западного блока". Постфактум стали говорить о кризисе, о "жажде демократии", о рухнувших ценах на энергоносители, о "чудо-оружии" Запада и т.п. Но это были попытки объяснить загадочный и во многом даже пугающий процесс перестроечных пертурбаций "задним числом", концептуально легализовать "перестройку" "с черного хода". На деле Советский Союз рухнул потому, что при том изменении социальных форм и общественного сознания, которые произвел Горбачев ради инсталляции "социализма с человеческим лицом", из критической массы советских людей вырвался не Алеша Карамазов, а Смердяков и его интеллектуальный помощник Иван Карамазов.
Абсолютно никто в СССР не мог предположить, что в результате "перестройки" советский генерал, командир элитной дивизии стратегической авиации Дудаев, поэт Яндарбиев, гидролог Басаев, драматический актер Закаев и партийный работник Радуев станут организаторами террористического криминального квазигосударства и проявят на этом поприще выдающиеся способности и немыслимую для советских людей жестокость.
Еще больший конфуз вышел со строительством "капитализма с человеческим лицом". Вместо пропитанного протестантской этикой просвещенного предпринимателя, о котором в конце 80-х—начале 90-х складывали саги реформаторы, из-за спин академика Сахарова и поэта Евтушенко на историческую сцену вылез бандит. За 20 лет криминальный уклад заразил собой все постсоветское пространство, превратив РФ и сопредельные республики в коррумпированную "теневую цивилизацию".
Поразительно, но всего этого не могли предвидеть классическая социология и антропология Просвещения. Они проморгали "большой слом" рубежа 80-х и 90-х годов прошлого века — проморгали его не только в Советском Союзе, но и на всей планете (ибо советская "перестройка" катализировала процессы радикальных изменений в обществах Запада и Третьего мира). Человек оказался не рациональной "кибернетической машиной, адекватно отвечающей на внешние стимулы социальной среды согласно простым алгоритмам бихевиоризма (behaviorism), и не "Гомо экономикусом" (homo economicus), обладающим "духом расчетливости" (calculating spirit) и имеющим тенденцию принимать рациональные решения на основе обработки достоверной информации, оптимизируя свои действия и усилия. Все эти старые схемы и мировоззренческие подходы рухнули, столкнувшись с усложнившимися реалиями и уплотнившимся историческим временем конца ХХ века.
Оказалось, что в человеке таится пугающая иррациональная глубина. Оказалось, что каждый отдельно взятый человек вовсе не является механическим социальным атомом (индивидом), концепция которого была развита на основе концепции "материальной точки" в механике Ньютона, а содержит в себе неопределенно большое количество "личностей" и "срезов сознания", актуализующихся под влиянием тех или иных внешних или внутренних (т.е. психических) состояний.
Парадоксально, но наиболее адекватную антропологическую модель предложили не психологи и социологи, не деятели науки вообще, а русский писатель Ф.М. Достоевский, который наблюдал процессы в психике и поведении людей в условиях глубокого кризиса фундаментальных форм социального бытия, связанных с развитием капитализма в России во второй половине ХIХ века. В его модели человек не только не "атом" и не "машина", но даже и не система определенных стабильных элементов. Парадоксально, но православный христианин Ф.М. Достоевский пришел к трактовке человека как эфемерной совокупности нестабильных элементов, само появление и заряд которых непредсказуемы и зависят от массы обстоятельств. Это прозрение гениально, учитывая мировоззренческую специфику эпохи механистического детерминизма, в которой писатель жил.
Для упрощения, в качестве аналитической абстракции, Ф.М. Достоевский представил отдельно взятого человека как "семью Карамазовых" — всех одновременно, включая Смердякова. Такого человека можно уподобить ядру атома. Согласно воззрениям физики элементарных частиц, протоны и нейтроны не пребывают в ядре как "физически-объективные" сущности — они порождаются ядром под воздействием удара извне. Какая частица будет выброшена при ударе, зависит и от удара, и от самого ядра. Так и человек (и общности людей) отвечает на воздействие изменяющихся социальных форм, следуя своим внутренним состояниям и интенциям, и предсказать вектор и силу его ответа в случае глубоких социальных сдвигов очень трудно. Всё зависит от специфики внешнего и внутреннего контекста.
В процессе коэволюции человеческого сознания и социальных форм доминирующая роль, конечно, принадлежит человеческому сознанию как более пластичной и творческой субстанции. Социальные формы более инертны — они следуют за сознанием и "переформатируются" под его влиянием. В перестроечном СССР прологом изменения массового сознания было начатое Горбачевым изменение социальных форм, но само это изменение было стимулировано изменением сознания разнообразных (элитных и не очень для того времени) прослоек, сообществ и меньшинств. Человеческим воображению и интенциям всегда легче меняться, чем социальным структурам.
