Чарльз Сноу - Портреты и размышления
По своей скромности он не удивился бы такому положению вещей — он привык к нему при жизни. Но, возможно, его удивило бы, что эти фотографии общественных нравов, благодаря которым его еще читают и даже нежно любят, окружаются таким ностальгическим ореолом. Англия троллоповских персонажей средневикторианского периода нам может представляться заманчивой. Они видели ее иначе. Троллоп гораздо лучше Диккенса умел принимать реальность, но и ему она не слишком нравилась — не больше и не меньше, чем понравилась бы ему любая другая эпоха.
В целом викторианцы его склада не были склонны предаваться ностальгической тоске — и уж во всяком случае, не по недавнему прошлому. Например, они отнюдь не вздыхали по восемнадцатому веку, как мы вздыхаем по девятнадцатому. Возможно, они сохранили о предыдущем веке более живые исторические воспоминания или устные предания. Если они как-то и тосковали по прошлому, то лишь по иллюзорной Англии давно прошедших времен. Троллоп, например, в глубине души идеализировал жизнь танов{65}, которые сумели сохранить свои земли после нормандского завоевания{66} и вели, как ему представлялось, идиллическое существование средневековых джентльменов-землевладельцев, — их потомки с любовью представлены в романах Троллопа такими семьями, как Торны из Уллаторна{67}. Нет, он вовсе не допускал тут не свойственного ему отступления от реальности, а просто давал волю полету романтической фантазии.
Итак, изображение общественных нравов — это внешний слой в произведениях Троллопа. Оно лежит на поверхности, и читатели с самого начала его распознали. Кроме того, они испытывали удовольствие, потому что их вводили внутрь привилегированных и замкнутых социальных групп, куда чужакам обычно нет доступа. Довольно мало викторианцев середины века имели представление о том, как живут люди, обитающие в домах соборного духовенства, хотя церковь тогда все еще играла в стране ведущую роль. Они ничего не знали о жизни чиновников. Они читали высокопарные речи парламентариев, но им было неизвестно, как эти государственные мужи разговаривают между собой. А потому они доверились Троллопу — и, как выяснилось, не ошиблись.
Именно об этой стороне творчества Троллопа говорил Натаниел Хоторн{68} в письме Джозефу Филду, американскому актеру и антрепренеру (по замечательному совпадению Филд был отцом девушки, которую любил Троллоп). Отзыв этот широко известен и заслуживает внимания не только из-за того, что в нем утверждается, но и из-за того, что в нем опущено.
«Странно, что мой личный вкус влечет меня к произведениям, совершенно не похожим на те, которые способен писать я сам… Читали ли вы когда-нибудь Энтони Троллопа? Его книги совершенно отвечают моему вкусу — существенные, основательные, как бы написанные благодаря питательной силе говядины и вдохновляющему действию эля, до того подлинные, словно некий великан вывернул и поместил под стеклянный колпак огромный ком земли, а его обитатели занимаются своими обычными делами, даже не подозревая, что их выставили напоказ»[8].
Разумеется, люди живут в обществе, и понять их можно, только понимая его. Но это — банальная истина. Нам необходимо пробиться еще через два слоя, прежде чем мы доберемся до того, что — как Троллоп знал лучше всех — было его особым талантом, средоточием его интересов, его страстью. Общество или частица общества были необходимы ему для достижения главной цели, поскольку людям постоянно приходится выбирать между чем-то и чем-то, причем такой выбор — иногда дело только их личной воли (или свободы, как говаривали экзистенциалисты), но чаще он определяется воздействием на них общества.
С различными типами такого выбора Троллоп проделывает изумительные нравственные и психологические фокусы: вспомните мистера Хардинга{*}, старого смотрителя богадельни, запутавшегося в хитроумной нравственно-социальной дилемме; или Гленкору, колеблющуюся, бежать ли ей с человеком, которого она любит, — выбор по сути, хотя и не по внешности, чисто личный (вопреки Генри Джеймсу, который недостаточно глубоко проник в проблемы пола, чтобы быть непогрешимым, выбрать она могла только одно); или преподобного Уортла{70}, директора школы, не знающего, как по совести обойтись с учителем и его женой, когда выясняется, что их брак волей судеб оказался недействительным.
Этот слой в произведениях Троллопа за последнее время получил широкое признание, и мы еще вернемся к нему в главе 18. Троллоп обладал тончайшим вкусом в этике конфликтов или, как теперь выражаются, в ситуационной этике. Это проявляется и в «Автобиографии», в описании процесса выработки его собственного характера, хотя порой природная подозрительность и скептицизм заставляют его усомниться, действительно ли даже честные люди делают свой выбор именно по тем причинам, по которым, как им хотелось бы верить, они его делают.
Наконец мы подходим к тому, что он, собственно, стремился делать и что, как знал он сам, делал в высшей степени хорошо. Против обыкновения он почти отбрасывает свою обычную скромность и сам нам это говорит. Но прежде чем он выскажется сам и прежде чем его слова будут подкреплены утверждением Генри Джеймса, который лучше всех англоязычных писателей XIX века понимал эту глубину Троллопа, автор хотел бы ясно изложить собственную точку зрения. Для величайшего троллоповского дара, без которого он был бы просто второстепенным развлекательным романистом, простого определения не существует.
Утверждение, что среди писателей трудно найти другого такого прирожденного психолога, верно, но недостаточно. Он умел видеть каждого занимавшего его человека и изнутри, и со стороны — это очень существенная часть его дарования. Другими словами, он умел видеть человека таким, каким его видели другие, а кроме того — таким, каким он видел себя сам. Он обладал и прозорливостью, и способностью к сопереживанию, которые сосуществовали в нем на редкость гармонично. Далее (и это, пожалуй, даже еще более редкий дар), он со всей непосредственностью видел человека не только в данном месте и в данную минуту, но также в прошлом и в будущем. Эта способность видеть в нескольких временных планах развилась, конечно, благодаря опыту и без него невозможна, и тем не менее самый богатый опыт отнюдь не гарантирует такой способности. У Троллопа она в скрытом состоянии появляется очень рано и проглядывает уже в первой его книге. Прирожденные психологи довольно редки — но не исключительно редки. Прирожденные психологи, обладающие прозорливостью в сочетании с провидением, исключительно редки.
За неимением более подходящего термина назовем это человеческое свойство Троллопа «апперцепцией». Много ли людей обладает таким свойством даже в ограниченных пределах, нам попросту неизвестно. У него же оно было развито гораздо сильнее обычного — возможно, как ни у кого другого. Читатели, совершенно лишенные этого свойства, вполне естественно, не видят в Троллопе ничего особенного. С тем же успехом можно было бы требовать, чтобы люди с черно-белым зрением распознали голубой цвет.
С другой стороны, люди, наделенные троллоповской апперцепцией в повышенной степени, встречаются где угодно — и часто, а может быть даже обычно, вне владений литературы и эстетики. Порой это священники по призванию, или врачи с незаурядным диагностическим даром, или политические деятели, обязанные своим успехом умению верно судить об окружающих людях (то же относится и к профессиональным военным), или же люди, отступившие перед жизнью и находящие утешение в роли искушенных зрителей. Возможно, она чаще присуща женщинам, чем мужчинам, и вряд ли так уж случайно, что женщины нередко понимают романы Троллопа с большей глубиной и легкостью, чем мужчины.
Троллоп сам сообщил нам свою точку зрения. Тут его обычная скромность исчезает, как и должно быть, когда человек с полным основанием убежден, что действительно знает то, о чем говорит. Итак:
«Он (Троллоп имеет тут в виду себя как романиста. — Ч. С.) стремится познакомить читателей со своими персонажами так близко, чтобы детища его мозга стали для них говорящими, действующими, живыми людьми. Этого он никогда не достигнет, если сам не будет досконально знать этих вымышленных персонажей, а узнать их так он может только в постоянном и тесном общении, ощущаемом как реальное. Они должны быть с ним, когда он ложится спать и когда он пробуждается от сна. Он должен научиться ненавидеть их и любить. Он должен спорить с ними, ссориться с ними, прощать их и даже подчиняться им. Он должен знать, хладнокровны они или страстны, искренни или фальшивы — насколько искренни и насколько фальшивы. Ему должны быть ясны глубина и широта, узость и мелочность натуры каждого из них. И если здесь, в нашем внешнем мире, люди, как нам известно, изменяются — становятся хуже или лучше, поддаются искушению или следуют велениям совести, то должны меняться и его творения, и каждую перемену в них он должен замечать. В последний день каждого месяца в его повествовании каждое действующее лицо должно стать на месяц старше в сравнении с первым днем этого месяца. Если тот, кто берется писать роман, обладает такой способностью, все это получится у него без особого труда, но, если он ею не обладает, его романы, мне кажется, будут совершенно деревянными.
