Пассажиры первого класса на тонущем корабле - Ричард Лахман
Американские банки и другие финансовые компании были в состоянии извлекать преимущества из тех глобальных возможностей, которые открыло для них правительство при помощи взаимосвязанных процессов дерегулирования и фактически обеспечиваемых государством гарантий. Банковские регуляторы всё большего количества государств, принявших Базельское соглашение 1988 года, определяли силу банков своих стран по критерию отношения капитала к активам, а не по резервам денежных средств. Благодаря этому кредиты и другие инструменты, сформированные американскими финансовыми компаниями, стали привлекательными для иностранных покупателей, что позволило американским банкам брать на себя всё большие риски, зная, что для их ставок в игре найдутся зарубежные рынки.[926]
Стимулом для принятия рисков американскими банками стало решение ФРС о предоставлении помощи крупным банкам, которые оказались в опасности из-за долгового кризиса в Мексике в 1982 году. С тех пор ФРС продолжала подобную политику, благодаря чему банки получили возможность создавать новые разновидности финансовых инструментов (наиболее значимыми из них стали деривативы) и спекулировать ими. Принятое в 2000-х годах решение ФРС рассматривать ипотечные ценные бумаги в качестве низкорисковых и ликвидных активов способствовало тому, что банки держали их на своих балансовых счетах, и делало их привлекательными для других банков и пенсионных фондов не только в Соединённых Штатах, но и в Европе. «Простофилей, в общем-то, оказывался всякий, кто имел деньги для инвестирования и доверял инвестиционным банкам и рейтинговым агентствам. Таких в финансовой индустрии открыто называли обобщённым понятием "дюссельдорф"».[927]
Любой кризис и растущая взаимосвязанность американских и зарубежных банков и финансовых компаний увеличивали могущество ФРС, которая могла манипулировать процентными ставками, посылая тонкие сигналы. Могущество ФРС усиливалось колоссальной репутацией её председателя Алана Гринспена, считавшегося экономическим мудрецом. (Правда, кризис 2008 года и признание Гринспена, что этот крах оставил его «в состоянии потрясённого неверия»,[928] демонстрировали, что его имидж «маэстро» стабильной и вечно растущей экономики США был крайне преувеличен, если вообще был заслужен.) ФРС не могла контролировать объёмы кредитования, «однако у неё появилась чрезвычайная способность ориентировать потоки кредитных средств, управлять ими и стабилизировать их. Кроме того, ФРС могла использовать эту способность для ликвидации узких мест рынка и стимулирования дальнейшей финансовой экспансии, тем самым гарантируя, что создание ликвидности не просочится в реальную экономику и не вызовет инфляцию».[929]
Могущество ФРС демонстрировала и её способность контролировать последствия для финансового сектора краха доткомов в 2000 году и событий 11 сентября, хотя в первом случае за обвалом индекса NASDAQ последовала общая рецессия.
На макроэкономическом уровне Министерство финансов США и ФРС в 1990-х годах принимали новые фискальные и монетарные меры, чтобы справиться с угрозами для «стабильности международных финансов»,[930] которые были унаследованы от Соглашения «Плаза». Как отмечалось выше, вызванная этим соглашением фактическая девальвация доллара после 1985 года позволила американским компаниям захватывать экспортные рынки за счёт компаний из Европы и Японии. Однако к началу 1990-х годов уступка японскими компаниями экспортных рынков в пользу американских конкурентов привела к рецессии в Японии, а вместе с ней — к риску глобального финансового кризиса в том случае, если бы японское правительство и инвесторы ради собственного спасения продали принадлежащие им казначейские облигации США. Выходом из этой опасности было так называемое Обратное Соглашение «Плаза» 1995 года, которое за счёт ревальвации доллара при одновременном сохранении американских процентных ставок на общем низком уровне, который сохраняется до сегодняшнего дня, гарантирует, что американцы будут покупать иностранные товары, а все отрасли американской промышленности, за исключением нескольких технологически передовых секторов, будут неконкурентоспособны в глобальном масштабе.
Результаты этой макроэкономической стратегии ёмко характеризует Хо-фун Хун: «На протяжении нескольких десятилетий США имели крупнейший дефицит торговли с остальным миром, тогда как все прочие ключевые экономики (Европа, Китай, Япония и т. д.) имели профицит разного масштаба. Начиная с 1980-х годов США ведут мир в глобализацию, открывая собственный рынок для иностранного промышленного экспорта в обмен на открытость их торговых партнёров для американских инвестиций. Следствием этого является масштабный исход американских промышленников в страны с низкими заработными платами наподобие Мексики и Китая для производства там потребительских товаров и экспорта обратно в США… США всегда являются "потребителем последней инстанции" для глобальной экономики. Без американских потребителей никакой глобализации не будет».[931]
Дэвид Отор и его соавторы представляют данные, демонстрирующие влияние дефицита торговли США с Китаем на доходы американских трудящихся, и высчитывают, что любой прирост импорта из Китая в размере 1000 долларов на одного работника в 1990–2007 годах вёл к «потере заработков в размере 213 долларов в год на одного взрослого американца».[932]
Как американские капиталисты извлекают выгоды из этой системы? И каким образом американские потребители оказываются в состоянии покупать промышленную продукцию, произведённую за пределами США, если их заработные платы не растут? Ответ на первый вопрос в двух словах — финансовые спекуляции, а однословный ответ на второй вопрос — кредитование. Разберём механизмы, которые поддерживали экономику США с 1990-х до 2008 года, позволяя обычным американцам и их правительству заимствовать всё больше денег, что открывало возможности для обогащения финансистов, сводя американских заёмщиков с зарубежными кредиторами, которые стремились запустить в повторное обращение доллары, полученные ими от профицитов в торговле с Америкой.
Как отмечалось ещё во введении, долг федерального правительства в показателях доли ВВП в 1981–2008 годах более чем удвоился, увеличившись с 31,7% до 67,7%. Однако частный долг значительно опережал государственный. «В 2000–2007 годах совокупный [долг домохозяйств] удвоился, достигнув 14 трлн долларов, а соотношение долга домохозяйств к их доходам взлетело с 1,4 до 2,1».[933] Наиболее быстрый прирост долга был характерен для финансовых компаний — их долг увеличился с 19,7% ВВП в 1979 году до 117,9% в 2007 году.[934]
Исторический контекст этой аномальной экспансии ипотечного и потребительского кредитования за последнюю четверть века задаёт Моника Прейсед.[935] На протяжении XX века правительство США стояло особняком от других богатых государств за счёт масштабных мер, благодаря которым кредит становился доступным. Сначала этот доступ получили фермеры, которые в 1890-1930-х годах возглавляли движения, требовавшие расширения кредитования, чтобы справиться с падением товарных цен, вызванных их постоянно растущей производительностью. Затем кредит стал доступен ещё большему количеству граждан благодаря политике Нового курса, ветеранским, а в дальнейшем и более общим федеральным программам субсидирования ипотечных займов, кредитов для малого бизнеса и образовательных кредитов.
Благодаря масштабу
