Генри Киссинджер - Дипломатия
26 октября 1938 года, менее чем через четыре недели после заключения Мюнхенского соглашения, Рузвельт вернулся к тематике «карантинной речи». В радиообрашении к «Форуму газеты „Геральд трибюн"» он предупреждал об опасности неназванных, но легко распознаваемых агрессоров, чья «национальная политика преднамеренно берет на вооружение такой инструмент, как угрозу войны»[478] . Затем, поддерживая разоружение в принципе, Рузвельт также призвал Америку крепить свою оборонную мощь:
«...Мы неуклонно подчеркивали, что ни мы, ни какая-либо другая нация не согласится с разоружением, когда соседние нации вооружаются до зубов. И если нет всеобщего разоружения, то мы сами должны продолжать вооружаться. Это шаг, делать который не нравится и не хочется. Но пока не будет всеобщего отказа от вооружения, пригодного для агрессии, обычные правила национального благоразумия и здравого смысла этого требуют»[479].
По секрету Рузвельт уже зашел гораздо дальше. В конце октября 1938 года в беседах по отдельности с британским министром авиации и с близким другом премьер-министра Невилла Чемберлена он выдвинул план, как обойти «законы о нейтралитете». Предлагая откровенное пренебрежение законом, который он только что подписал, Рузвельт предложил организовать сооружение британских и французских авиасборочных заводов в Канаде, неподалеку от американской границы. Соединенные Штаты поставляли бы все компоненты, оставляя на долю Великобритании и Франции одну лишь сборку. Такого рода договоренность формально позволила бы подобному проекту оставаться в рамках «законов о нейтралитете», очевидно, на том основании, что компоненты, узлы и детали являются гражданскими товарами. Рузвельт заявил посланцу Чемберлена, что «в случае войны с диктаторами за спиной британского премьера окажутся все промышленные ресурсы американской нации»[480].
План Рузвельта помочь демократическим странам восстановить свои военно-воздушные силы потерпел крах, как и следовало ожидать, хотя бы потому, что логически невозможно было усилия такого размаха сохранить в тайне. Но с этого момента поддержка Рузвельтом Англии и Франции носила ограниченный характер только в тех случаях, когда Конгресс и общественное мнение нельзя было ни обойти, ни обыграть. В начале 1939 года в послании «О положении в стране» Рузвельт назвал нации-агрессоры поименно, указав, что это Италия, Германия и Япония. Делая аллюзии на тему «карантинной речи», он подчеркнул, что «имеется много методов, не военных, но более сильных и эффективных, чем простые слова, чтобы довести до сознания агрессивных правительств чувства, охватившие наш народ»[481].
В апреле 1939 года, в течение месяца с момента нацистской оккупации Праги, Рузвельт в первый раз назвал агрессию против малых стран тотальной угрозой американской безопасности. На пресс-конференции 8 апреля 1939 года Рузвельт заявил репортерам, что «сохранение политической, экономической и социальной независимости любой малой нации положительно воздействует на нашу национальную безопасность и благополучие. Если же любая из них исчезает, то это ослабляет нашу национальную безопасность и уменьшает наше благополучие»[482]. В речи на заседании Панамериканского союза 14 апреля он сделал еще один шаг вперед и заявил, что интересы безопасности Соединенных Штатов не могут более сводиться к «доктрине Монро»:
«Вне всякого сомнения, через незначительное число лет воздушные флоты будут пересекать океан так же легко, как они сейчас пересекают закрытые европейские моря. Экономическое функционирование мира становится, таким образом, в обязательном порядке единым целым; любое его нарушение где бы то ни было может повлечь за собой в будущем всеобщее разбалансирование экономической жизни.
Старшее поколение, занимаясь панамериканскими делами, было озабочено созданием принципов и механизмов, посредством которых все наше полушарие могло действовать совместно. Однако следующее поколение возьмет на себя заботы о методах, посредством которых Новый Свет сможет мирно жить со Старым»[483].
В апреле 1939 года Рузвельт напрямую обратился с посланиями к Гитлеру и Муссолини. Диктаторы осмеяли их, и напрасно: на самом деле послания были умно составлены, демонстрируя американскому народу, что страны «оси» на самом деле лелеют агрессивные планы. Будучи, безусловно, одним из наиболее светски изощренных и хитроумных президентов, Рузвельт запрашивал диктаторов — но не Великобританию или Францию, — дадут ли они гарантии ненападения на тридцать одну конкретную страну Европы и Азии на протяжении десяти лет[484]. Затем Рузвельт сделал то же применительно к Германии и Италии. Наконец, он предложил, что Америка будет участвовать в любой конференции по разоружению, которая может явиться следствием ослабления напряженности.
Нота Рузвельта не войдет в историю дипломатии как образец методичной подготовительной работы. К примеру, Сирия и Палестина, соответственно французский и британский мандаты, были названы как независимые государства[485]. Гитлер устроил себе развлечение, воспользовавшись посланием Рузвельта как основой одной из речей в рейхстаге. На всеобщее посмешище Гитлер медленно зачитывал длинный перечень стран, которые Рузвельт умолял его оставить в покое. Когда фюрер произносил одно за другим названия стран в насмешливом тоне, по рейхстагу прокатывался громовой хохот. Затем Гитлер запросил каждую из стран, перечисленных в ноте Рузвельта, многие из которых уже дрожали перед ним, ощущают ли они на самом деле угрозу с его стороны. Те, конечно, самым решительным образом отвергали даже намек на это.
И хотя Гитлер добился ораторского успеха, Рузвельт выполнил поставленную перед собой политическую задачу. Запрашивая гарантии лишь у Гитлера и Муссолини, он заклеймил их как агрессоров перед единственной аудиторией, что-то значившей в тот момент для Рузвельта, — американским народом. Чтобы американская публика стала поддержкой и опорой демократических стран, необходимо было облечь вопрос в такую форму, которая бы исключала его толкование в рамках равновесия сил и подчеркивала, что речь идет о защите невинных жертв злобного агрессора. Как сам текст ноты, так и реакция Гитлера на нее поспособствовали достижению этой цели.
Преодоленный Америкой психологический барьер Рузвельт быстро обратил в стратегическую выгоду. В течение того же месяца, апреля 1939 года, ему удалось несколько приблизить Соединенные Штаты к военному сотрудничеству де-факто с Великобританией. Соглашение между двумя странами позволило Королевскому военно-морскому флоту беспрепятственно сконцентрировать все свои силы в Атлантическом океане, в то время как Соединенные Штаты переводили основную массу своих военных судов в Тихий океан. Такого рода разделение труда означало, что Соединенные Штаты берут на себя ответственность по защите азиатских владений Великобритании против Японии. Перед первой мировой войной аналогичная договоренность между Великобританией и Францией (приведшая к сосредоточению французского флота в Средиземном море) была использована в качестве аргумента в пользу моральной обязанности Великобритании вступить в первую мировую войну и защищать атлантическое побережье Франции.
Изоляционисты, наблюдая за действиями Рузвельта, были глубоко обеспокоены. В феврале 1939 года, еще до начала войны, сенатор Артур Ванденберг красноречиво защищал дело изоляционизма:
«Да, верно то, что мы живем в мире, где, по сравнению с временами Вашингтона, время и пространство сжались до предела. Но я все еще благодарю Господа за два океана, отъединяющих нас от остального мира; и даже если они теперь не столь обширны, с нами до сих пор пребывает благословение Всевышнего, ибо они могут быть широкомасштабно и с толком использованы...
Мы от всей души сочувствуем жертвам национальных и интернациональных эксцессов по всему земному шару; но мы не являемся и не можем являться мировым спасателем или мировым полицейским»[486].
А когда в ответ на германское вторжение в Польшу Великобритания 3 сентября 1939 года объявила войну, у Рузвельта не оставалось иного выбора, кроме как ввести в действие «закон о нейтралитете». В то же время он быстро сделал шаги в направлении пересмотра законодательства, с тем чтобы дать возможность Великобритании и Франции закупать американское оружие.
Рузвельт сумел избежать применения «законов о нейтралитете » к войне между Японией и Китаем — формально потому, что война не объявлялась, а на деле потому, что он полагал, что эмбарго повредит Китаю гораздо больше, чем Японии. Но когда война разразилась в Европе, она объявлялась официально, и уже невозможно было бы изыскивать обходные пути в отношении «законов о нейтралитете». Поэтому еще в начале 1939 года Рузвельт призвал к пересмотру «законов о нейтралитете» на том основании, что они «могут привести к неравноправию и несправедливости — на деле обеспечить помощь агрессору, отказывая в ней его жертве»[487]. Конгресс бездействовал до тех пор, пока не разразилась европейская война. А до этого в том же году предложение Рузвельта отклонялось три раза, что свидетельствовало о силе изоляционистских настроений.
