Александр Солженицын - Двести лет вместе. Часть первая
Да и саму комиссию Батюшина, столь важную, – не сумели составить достойно, добротно. О бестолковом ведении ею следствия по делу Рубинштейна пишет сенатор Завадский[1578]. Пишет в воспоминаниях и ставочный генерал Лукомский, что один из ведущих юристов комиссии полковник Резанов, несомненно знающий, оказался картёжник и любитель ресторанной жизни с возлияниями; другой, Орлов, – оборотень, который после 1917 послужил и в петроградской ЧК, а затем – у белых, потом провокационно вёл себя в эмиграции. Состояли там, очевидно, и другие подозрительные лица, кто-то не отказался и от взяток, вымогали выкупы у арестованных. Рядом бестактностей комиссия возбудила против себя военно-судебное ведомство в Петрограде и старших чинов министерства юстиции.
Однако и не одна Ставка занялась вопросом о спекулянтах, и именно в связи с деятельностью «вообще евреев». 9 января 1916 временный директор Департамента полиции Кафафов подписал секретное распоряжение – циркулярно всем губернаторам, градоначальникам и губернским жандармским управлениям. Но «разведка» общественности почти сразу вырвала этот секрет – и уже ровно через месяц, 10 февраля, Чхеидзе в Государственной Думе, оттесняя все очередные и срочные вопросы, прочёл этот документ с кафедры. А было в нём не только что «евреи… заняты революционной пропагандой», но и «помимо преступной агитации… избрали ещё два важных фактора – искусственное вздорожание предметов первой необходимости и исчезновение из обращения разменной монеты» – скупают её, а через то «стремятся внушить населению недоверие к русским деньгам»: что «русское правительство обанкротилось, так как не имеет металла даже для монеты». А целью всё это имеет, в оценке циркуляра, – «добиться отмены черты еврейской оседлости, так как настоящий момент они считают наиболее благоприятным для достижения своих целей путём поддержания смуты в стране». Никаких мер при этом Департамент не предлагал, а сообщал «для сведения»[1579].
На это отозвался Милюков: «К евреям применяют растопчинский приём: их выводят перед раздражённой толпой и говорят: вот виновные, берите их и расправляйтесь как знаете»[1580].
А в тех же днях в Москве полиция оцепила биржу на Ильинке, стала проверять документы оперирующих там, и обнаружила 70 евреев без права жительства в Москве; такая же облава произошла и в Одессе. Это тоже внеслось в думский зал – и, сотрясая его, разгорелось то, чего так опасался ещё годом раньше Совет министров: «в настоящих условиях недопустимо возбуждение в Государственной Думе прений по еврейскому вопросу, которые могут принять опасные формы и явиться поводом к обострению национальной розни»[1581]. Но прения начались, и продолжались сквозь несколько месяцев.
С наибольшей силой и страстью, как он один умел говорить, передавая слушателям всё возмущение сердца, высказался о циркуляре Департамента полиции – Шингарёв: «Нет той гнусности, нет того безобразия, которого не проделало государство, надругаясь над евреем, и государство христианское… огульно клеветать на целую народность… Оздоровление русской жизни только тогда и возможно… когда вы вынете эту занозу, эту болячку государственной жизни – травлю национальностей… Больно за русское управление, стыдно за русское государство». Русская армия осталась в Галиции без снарядов – «это евреи что ли сделали?». И «дороговизна вызвана массою сложных причин… Почему же в циркуляре написали только про евреев, почему не написали про русских и др.?». Ведь дороговизна повсеместна. И то же – с исчезновением разменной монеты. «А ведь это написано в циркуляре Департамента полиции»![1582]
Не оспоришь.
Хорошо писать циркуляры в глубинных канцеляриях – а как поёжисто выходить перед разгневанным парламентом. Никуда не денешься, вытащен на трибуну Думы и сам автор циркуляра Кафафов: да циркуляр же, мол, не сопровождался никакими распорядительными действиями, он был направлен не в гущу населения, а к властям на местах, для сведения, а не для принятия мер, – и возбудил страсти лишь после того, как был продан «малодушны[ми]» служащими и оглашён с этой трибуны. Но вот, жалуется Кафафов, почему-то же не оглашены здесь другие секретные циркуляры, наверно тоже известные общественности, например, в мае 1915, он же подписал и такой циркуляр: «Среди некоторой части населения Империи в настоящее время разжигается крайнее озлобление против евреев», и Департамент «просит принять самые решительные меры к недопущению каких-нибудь выступлений в этом направлении», насильственных действий населения против евреев, «самыми решительными мерами пресекать в самом зародыше начавшуюся в некоторых местностях агитацию, не давая ей развиться в погромные вспышки». Или вот, тоже месяц назад, в начале же февраля, распоряжение в Полтаву: усилить осведомлённость, дабы «иметь возможность своевременно предупредить попытку погрома евреев»[1583].
Почему же, жаловался он, – таких распоряжений разведка общественности не берёт, пусть себе текут в тишине?
Выступая пламенно, Шингарёв, однако, тут же и предупредил, что Дума не должна «дать развиться прениям в этом огромном потоке безбрежного еврейского вопроса». Но – именно это и произошло от оглашения того циркуляра. Да и сам Шингарёв неосторожно толкнул прения к тому, отойдя от защиты евреев и назвав, что изменники-то – именно русские: Сухомлинов, Мясоедов да генерал Григорьев, позорно сдавший Ковенскую крепость[1584].
А это вызвало свой ответ. Марков ему возразил, что о Сухомлинове он не имеет права высказываться, ибо тот лишь под следствием. (Много цветов успеха сорвал Прогрессивный Блок на Сухомлинове, но к концу уже Временного правительства и сами вынуждены были признать, что – с пустышкой носились, никакой измены не было.) Мясоедов уже был осуждён и повешен (а есть данные, что тоже дутая история), Марков только прибавил, что «Мясоедов был повешен в компании шести… евреев шпионов» (факт не известный мне, Мясоедов был судим в одиночку), и вот, мол, таков процент[1585].
Среди нескольких пунктов с трудом склеенной в августе 1915 программы Прогрессивного Блока – «автономия Польши» уже звучала призрачно, когда вся Польша отдана немцам; «уравнение крестьян в правах» – не с правительства надо было требовать, Столыпин это уравнение уже давно провёл, а не утверждала его как раз Дума, именно в соревновании с равноправием евреев; итак, «вступление на путь постепенного ослабления ограничений в правах евреев», при всей оглядчивой уклончивости этой формулировки, выступало теперь как главный пункт программы Блока. Депутаты-евреи входили в Прогрессивный Блок[1586], а в печати на идише оглашали: «Еврейство желает Прогрессивному Блоку счастливого пути!»
И вот теперь, после изнурительных 2-х без малого лет войны, после фронтовых потерь и при кипящем раздражении в тылу, крайне-правые бросали упрёки: «Вы поняли, что перед народом надо разъяснить своё умолчание о немецком засилье, своё умолчание о борьбе с дороговизной и своё излишнее рвение к равноправию евреев». Какие требования «вы предъявляете теперь, во время войны, к правительству, – иначе гоните его вон и только то правительство признаете, которое даст равноправие евреям». Но не «давать же равноправие сейчас, именно теперь, когда все накалены до бешенства против евреев; ведь этим вы наталкиваете на этих несчастных евреев»[1587].
Против того, что якобы кипит народный гнев, возражает депутат Фридман: «На этом тёмном фоне еврейского гнёта светлым пятном выделяется одно бытовое явление, которое я не могу обойти молчанием: это есть отношение русского населения внутренних губерний к евреям-беженцам, которые прибыли туда». Эти беженцы-евреи «встречают гостеприимство и помощь». Это «залог нашего будущего, залог нашего единения с русским народом». Но настойчиво винит во всех еврейских злоключениях – правительство, и снова до той высоты обвинения, что «погромы никогда не происходили, когда этого не желало правительство». И, через членов Государственной Думы, «я обращаюсь ко всему 170-ти-миллионному населению России… вашими же руками хотят занести нож над еврейским народом в России»[1588].
На это звучал ответ: да знают ли депутаты Думы настроение страны? «Страна не пишет в еврейских газетах, страна страдает, работает… и бьётся в окопах, вот там страна, а не в еврейских газетах, где сидят незнакомцы, работающие по неизвестным директивам». И уже вплоть до: «Зависимость печати от правительства это есть зло, но есть ещё большее зло: зависимость печати от врагов русского государства»[1589].
Как и предчувствовал Шингарёв, для либерального думского большинства теперь было бы нежелательно эти прения по еврейскому вопросу продолжать. Но уж как потянули цепь – её не остановишь. И потащился хвост и хвост выступлений – на 4 месяца, до полного закрытия осенней сессии, то и дело прорываясь между другими текущими делами.
