Анатолий Вишневский - Время демографических перемен. Избранные статьи
Дискуссия не привела, разумеется, к «победе» одного из подходов, но, как мне кажется, очертила некое «проблемное поле», способное привлекать внимание исследователей и по сей день.
Исследование проблем семьи. Исследование рождаемости, механизмов ее детерминации, возможностей воздействовать на нее мерами политики обусловило интерес демографов к изучению семьи. Они неизбежно вторгались в смежные отрасли знания, например, в социологию семьи, но всегда существовало стремление более четко очертить области, принадлежащие демографии. Это отразилось, в частности, в структуре и даже названии обобщающей монографии А. Г. Волкова [27]. Главные области интереса демографов: формирование и демографическое развитие семьи (заключение и прекращение браков, рождение детей, их последующее обособление и т. п.), изменения семейной структуры населения, демографическая составляющая семейной политики.
Первым заметным исследованием в этих областях в послевоенные годы была работа Л. Е. Дарского, построившего таблицы брачности женщин в СССР по данным одного из упоминавшихся выборочных опросов (1960 г.) [28]. В дальнейшем усилия Дарского и других исследователей (В. А. Беловой, И. П. Ильиной, М. С. Тольца, А. Б. Синельникова, Л. В. Чуйко) были направлены на выявление эволюционных изменений в брачности в нашей стране в XX столетии, а также пертурбационного воздействия на нее Второй мировой войны. Было показано, что, в отличие от рождаемости, брачность на протяжении столетия менялась мало, по мере ослабления последствий войны происходил возврат к ее довоенной модели с характерным для нее относительно ранним вступлением в первый брак и низким уровнем окончательного безбрачия. Таблицы брачности, построенные уже в 1980‑е годы, не давали «оснований предполагать, что в СССР имеет место статистически значимая тенденция к отказу от брака и предпочтение ему одиночества или каких-либо иных альтернативных форм половых союзов, как это имеет место в некоторых странах Запада» [29]. Все же какие-то альтернативные формы, видимо, развивались, но официальная статистика не давала необходимых сведений об этом. Попытка учесть незарегистрированные браки в России впервые (если не считать эксперимента в одном из районов при пробной переписи 1967 г.) была предпринята при микропереписи 1994 г.
Процесс формирования брачных пар, особенно при первых браках, привлекал, пожалуй, наибольшее внимание демографов, хотя наряду с этим изучались разводы и повторные браки, много внимания уделялось семейной структуре населения, в которой произошли очень большие сдвиги, связанные с нуклеаризацией семьи, изменением ее жизненного цикла, снижением рождаемости и т. д. Довольно много исследований было посвящено изучению этих сдвигов, их систематизации, демографической типологии семей (А. Г. Волков, Э. К. Васильева, И. А. Герасимова и другие).
Семья интересовала демографов и как главный объект демографической политики. Вначале почти всеобщим было убеждение, что с помощью такой политики можно сдержать падение рождаемости или даже повысить ее уровень. Существовала довольно большая литература по этому вопросу, хотя практика демографической политики в СССР, по сравнению со многими другими западно– и восточноевропейскими странами, была весьма скромной. По мере накопления своего и чужого опыта и знаний эта уверенность ослабевала, и место откровенно пронаталистской демографической политики в сознании многих специалистов занимала семейная политика, призванная прежде всего повысить качество жизни семей с детьми и только во вторую очередь, может быть, повысить рождаемость [30].
В связи с обсуждением проблем рождаемости некоторые демографы пытались возродить «социалистическую» догматику, касающуюся будущего семьи. Они полагали, что «те индивиды, воспроизводство и использование рабочей силы которых в основном происходит в семье, отличаются более низким социальным качеством… Именно на этой основе в социалистическом обществе развивается эмпирически фиксируемая система индивидуальной мотивации стремления к ограничению числа детей в семье» [31]. Отсюда и убеждение в том, что «решение демографических проблем развитого социалистического общества лежит на путях дальнейшего обобществления труда в сфере содержания и воспитания подрастающего поколения» [32]. У такой логики, восходящей к идеям Платона и Кампанеллы и популярной в СССР в 1920‑е годы, все еще было немало сторонников. Но в демографической среде она не получила большой поддержки. «Мы не можем согласиться, – писал Б. Урланис, – с точкой зрения некоторых ученых, считающих, что нужно расширить сеть детских учреждений так, чтобы воспитание ребенка целиком проводилось в этих учреждениях… Никакой социальный институт не может заменить ребенку материнскую ласку и заботу в первый период его жизни» [33]. Большинство демографов связывало надежды на повышение рождаемости с ростом семейных ценностей, и эта позиция способствовала ослаблению веры в скорое отмирание семьи и ее замену общественными институтами.
Изучение смертности. В отличие от рождаемости, смертность долгое время сравнительно мало интересовала советских исследователей. Общество не было информировано об истинном положении вещей. Курьезным примером может служить заявление, возможно, искреннее, одного из высших руководителей СССР А. Микояна (1954 г.): «Если до революции смертность в России была вдвое выше, чем в США и Англии, и почти в два раза выше, чем во Франции, то сейчас в СССР она ниже, чем в США, Англии и Франции» [34]. Эта оценка, сделанная на основе сопоставления общих коэффициентов смертности, примерно соответствовала тогдашнему уровню демографических знаний, но никак не соответствовала действительности. Хотя смертность в то время действительно снижалась, она никогда не была ниже, чем в большинстве западных стран. На рубеже 1950‑х и 1960‑х годов СССР занимал 22‑е место по ожидаемой продолжительности жизни среди 35 стран с самой низкой смертностью, однако возможно, что его истинное место было и ниже, так как официальные оценки ожидаемой продолжительности жизни, скорее всего, были завышенными. В середине 1960‑х годов снижение смертности прекратилось, а возможно, начался и ее некоторый рост (иногда этот рост ставится под сомнение: ухудшение показателей могло быть следствием улучшения учета).
Реакция демографов на такое изменение ситуации не была адекватной. Даже в научной литературе, правда, не чисто демографической, долгое время можно было встретить тезис об СССР как стране самой низкой смертности. Те же специалисты, у которых было верное общее представление о происходящем, не имели возможности публиковать данные, которыми они располагали, и не могли углубить свои знания, потому что у них не было доступа к необходимой для этого более подробной информации. Даже построение обычных таблиц смертности наладили не сразу. Первые полные таблицы для СССР и союзных республик после войны были построены только по материалам переписи 1959 г., до этого «предпринимались попытки построения кратких таблиц смертности на основе расчетных данных о возрастных численностях населения только по стране в целом (за 1954–1955, 1955–1956, 1957–1958 гг.)» [35]. Регулярное ежегодное составление полных таблиц смертности для СССР, союзных республик, а в некоторые годы – для автономных республик, краев и областей наладилось только с начала 1970‑х годов. Только в середине 1970‑х были построены первые таблицы смертности по причинам смерти для СССР и союзных республик за ряд лет после 1966 г., но даже самый общий их анализ появился лишь в 1990 г.
К этому времени положение изменилось, обсуждение проблем смертности приобрело открытый характер. Исследования резко активизировались, но наверстать упущенное время оказалось непросто. Составление разнообразных таблиц смертности (по регионам, по причинам смерти и т. п.) при современной компьютерной технике – дело сравнительно несложное. Однако это не решает всех накопившихся проблем. Так, тщательно скрывавшаяся информация о смертности оказалась не очень качественной, и потребовалась ее коррекция. Уже несколько лет реализуется чрезвычайно трудоемкий российско-французский проект, направленный на то, чтобы скорректировать данные о причинах смерти по всем постсоветским государствам и привести их в соответствие с современной международной номенклатурой причин смерти[319]. Пока этого не сделано, сравнительный анализ – сильнейший инструмент познания – невозможен.
Не лучше обстоит дело и с объяснением неблагоприятных тенденций смертности. По мнению ряда исследователей, они обусловлены неспособностью советского общества осуществить «вторую эпидемиологическую революцию» [36], в этом можно видеть фундаментальную причину затяжного эпидемиологического кризиса. Но почти не изучены и не поняты конкретные механизмы, тормозящие переход, их социокультурные или иные детерминанты, нет специалистов, владеющих методологией такого изучения.
