Литературная Газета - Литературная Газета 6579 ( № 49 2016)

А в доме том – уж так случилось –

Другой опоры не найдя,

Стена прямая покосилась

От ветра, снега и дождя.

Чего ей, деревянной, мало?

Вот и пылинки сметены...

А ей всего-то не хватало

Надёжно сгорбленной

Спины.

Времена непохожие

Евгению Чепурных

Временами прохожие задевают плечом.

Времена непохожие – то перстом, то мечом.

Манят далью туманною что церковник, что бес,

И библейскою манною осыпают с небес.

И слепых, очарованных, нас ведут к забытью

Парой щук фаршированных и хлебами пятью.

Пару щук – за обманщиков, их любовниц и жён,

И за головы мальчиков под бандитским ножом.

В этой адской обители, в этом падшем раю

Мы – последние жители у Земли на краю.

Мы последние, знавшие обереги и крест,

И звезду, воссиявшую на изломе небес.

Гибнут песни изустные, путь песком занесён…

Мы – последние русские, позабывшие всё.

Так плечом, если можете, да и локтем в бока

Задевайте, прохожие, коли живы пока…

Веруя в солнечность Судного дня

Веруя в солнечность Судного дня

Спецпроекты ЛГ / Многоязыкая лира России / Поэзия Башкирии

Теги: Поэзия Башкирии

Александр Шуралёв

Родился в 1958 году в селе Кушнаренково. Профессор кафедры русской литературы БГПУ им. М. Акмуллы в Уфе, доктор педагогических наук, член Союза писателей РФ и РБ, автор книг и статей по литературоведению. Стихи публиковались в журнале «Дружба народов», «Литературной газете», «Литературной России», «Литературной учёбе», сборнике «Московский год поэзии» и других изданиях. Лауреат ряда международных литературных конкурсов. В 2011 году награждён медалью «За вклад в развитие образования России». В 2016 году – почётной грамотой правления Союза писателей Башкортостана за большой вклад в дело развития и пропаганды литературы Республики Башкортостан.

Сын солдата

Метался по планете

всеобщею виной

и харкал кровью ветер,

израненный войной.

Застыло в небе солнце

холодное, как лёд.

Не дождь стучал в оконца,

а слёз круговорот.

Ещё глаза вдогонку

бежали за отцом,

а вот уж похоронку

несут в остывший дом.

С ней мир, войной сожжённый,

угрюмый и пустой,

сын принял, поражённый

вселенской немотой.

Он ветер успокоил

и солнце разогрел,

вспахал-засеял поле

и песнь отца запел.

Та сторона

Когда я был совсем ещё мальцом

и первые шажки познанья делал,

ходили на прогулку мы с отцом

на сторону другую зимней Белой.

«Та сторона…» В простом созвучье том

чарующе влекла неизречённость,

и я, ведомый по тропе отцом,

в неведомое ощущал влюблённость.

Прочесть пытались тайнопись следов,

вдыхали воздух, от мороза жгучий…

Не помню в точности отцовских слов,

но знаю: ничего не слышал лучше.

Слова росли из глубины веков

могучими древесными стволами,

держали на вершинах горний кров

и вдаль вели отцовскими шагами.

Бывало, что в снегу я увязал,

плутая по извилистому логу.

Тогда отец мне руку подавал

и выводил на верную дорогу…

Мир детства, ты остался за спиной,

но чувствую и с радостью, и с болью:

на стороне далёкой, неземной

отец идёт по вечному раздолью.

И если я сваляю дурака,

в кольце невзгод упав в изнеможенье,

с той стороны протянется рука

и выведет меня из окруженья.

Орёл

Бывает, что всё не так:

окрестность – глухой тупик,

в душе – непроглядный мрак,

раскис, растерялся, сник.

Осталось собрать рюкзак,

решимости наскрести,

отправиться на вокзал,

былому шепнув: «Прости».

Сесть в поезд, идущий вдаль,

в вагоне на посошок

для тонуса в чай – печаль,

для бонуса – сахарок.

Сплетая узоры фраз,

за словом не лезть в карман:

с попутчиками – рассказ,

с попутчицами – роман…

Растопится чей-то лёд,

затеплится чей-то свет,

а поезд идёт вперёд,

и рельсы как длинный след.

Осталось под стук колёс

о чём-то хорошем спеть,

то ль в шутку, а то ль всерьёз

метнуть наудачу медь.

Не спать, а всю ночь мечтать

и строить воздушный дом,

пятак в кулаке зажать,

нацеленный вверх орлом.

Остался совсем пустяк:

сойти где-нибудь с утра,

разжать с пятаком кулак

и выпустить в высь орла.

Стремление

Мысли закутались в толстые шубы:

зябко в бездумье бродить нагишом.

Светлой надежды последние зубы

выпали в гонке за близким локтём.

И всё ж стремимся, в труде и печали

слёзы и пот проливая сполна,

к Слову, которое было в начале,

веруя в солнечность Судного дня.

Минога

Минога Рассказ

Спецпроекты ЛГ / Многоязыкая лира России / Проза Башкирии

Теги: Проза Башкирии

Юрий Горюхин

Родился в 1966 году в Уфе. Окончил Московский технологический институт (1990) и Литературный институт им. А.М. Горького. С 2007 года по настоящее время – главный редактор журнала «Бельские просторы». Член Союза писателей РФ. Председатель Объединения русских писателей Союза писателей РБ. Член правления Союза писателей РБ. Финалист Национальной литературной премии Ивана Петровича Белкина (лучшая повесть года, 2002). Финалист премии имени Юрия Казакова (лучший рассказ года, 2003, 2005). Лауреат литературной премии имени Степана Злобина (2009). Шорт-лист Всероссийской литературной премии имени Бажова (2012). Шорт-лист Международного литературного Чеховского конкурса «Краткость – сестра таланта» (2013).

Июньский дождь моросил по-октябрьски. Колёсный пароход «Ост» не спеша шлёпал по воде лопастями. Сестра Анна стояла на палубе и осуждающе смотрела на воду. Мать стояла рядом, прислушиваясь к быстрым напористым словам сына. Сын разговорился с уфимским живописцем, ехавшим с Парижской выставки домой. Уже перебрали и искусство, и литературу, перешли к духовным исканиям. Мать напряглась: как бы сын в запале не сказал чего-нибудь про «боженьку». Обошлось. На корме раздались шум, крики, завязалась возня. Все бросились смотреть. Из кочегарки выволокли двух мальчишек. «Зайцы», – тихо сказал Михаил Васильевич, раскрыл блокнот, достал карандаш и быстрыми штрихами стал зарисовывать сценку. Вдруг один паренёк вырвался и прямо с борта прыгнул в воду. Публика ахнула. Но паренёк вынырнул, сделал несколько размашистых гребков, обернулся и крикнул: «Чапай! Тикай!» Второй мальчишка, воспользовавшись суматохой, дёрнулся в сторону и, оставив в цепких руках кочегаров рукав рубахи, прыгнул в воду вслед за товарищем. Слегка пьяный юнкер Трофимов-Мирский прицелился в появившуюся над водой голову мальчишки указательным пальцем и выстрелил. Семья осуждающе смерила его взглядом. Юнкер не смутился. Михаилу Васильевичу зарисовка не понравилась, он уже собрался скомкать листок, но, взглянув ещё раз на стриженную под горшок голову отрока, решил, что эскиз может пригодиться. Юнкер прицелился из указательного пальца в отвесный склон берега и сказал, что после вон того висячего камня, похожего на голову черепахи, до Сафроновской пристани всего десять минут хода.

Старуха Чоглокова недовольно поджала губы: «Это тот маленький, картавый, что в феврале приезжал?» Надя кивнула хозяйке квартиры и слегка поморщилась – её подташнивало. «С сестрой и матерью?!» – всплеснула руками Чоглокова. «С обеими», – подтвердила Надя, её затошнило ещё больше. «Где же вы разместитесь-то?!» – не унималась хозяйка. Потом вдруг пристально посмотрела на Надежду: «Голубушка, да ты не понесла ли?!» Надя покраснела и скрестила на животе руки.

Дождь не унимался. Извозчик понукал свою кобылу, но та в гору еле тащилась. Четыре версты тянулись бесконечно. Мать слушала, как хорохорится сын, и тихо радовалась его настроению. Сестра, напротив, только раздражалась: «Извини, забыла её конспиративное имя, что-то рыбное, кажется?» Брат на провокацию не поддавался: «И Рыбой зовём, и Миногой, и даже Галилеем!» Сестра ухмыльнулась: «Галилей приготовит нам на ужин как обычно яичницу из четырёх яиц?» Брат заливисто рассмеялся: «Почему же из четырёх, Аннушка? Нас же трое! Из двенадцати!» Медленно проползли под одинокой деревянной аркой из наборных дощечек. «Что за чудо такое?» – поинтересовались у извозчика. «Это царские ворота, в 1891 году их к приезду наследника Николая Александровича возвели, почти десять лет прошло, а он всё не едет», – с расстановкой пояснил извозчик. Сын развеселился ещё больше: «Боится, что наши взорвут его вместе с воротами!» Мать вспомнила повешенного Сашеньку и загрустила. Сестра Анна, поддавшись настроению брата, весело хохотнула.