Газета День Литературы - Газета День Литературы # 150 (2009 2)
Вместе с тем, вся дохристианская Русь негласно полагается некоей страной-полуфабрикатом, так же как и древние славяне, её населяющие, ибо только потом, с Крещения, как будто началась подлинная русская история. Эта резекция русского народного сознания, исторической и нравственной правды делает русского православного христианина совершенно беззащитным перед многими церковными нестроениями. Ужасны признания бежавшего из церкви прихожанина, который столкнулся с чёрствостью настоятеля, со своекорыстием приходского старосты, с бюрократической ротацией клира. Этот человек поистине одинок, у него нет ничего, что составляло бы его родовую историю, некую базу, от которой стоит сделать мировоззренческий и духовный шаг ко Христу. Даже разбойник, раскаявшийся и ушедший в монашество, со слезами вспомнит волшебную сказку и народную песню, которую в полузабытом детстве он слышал от матери своей. Родовой русский человек с православной душой, столкнувшись с церковными испытаниями в одном месте, уйдёт от искушения злобой и безумием критиканства, исповедуется и примет причастие из рук другого пастыря – доброго, искреннего, не затронутого стяжательством.
Разумеется, линия соединения православного и древнего, народного взгляда на мир не может быть прочерчена раз и навсегда, обозначив границы сочетания первого со вторым отчетливо и непререкаемо. Когда речь идёт о христианском каноне, ни в коем случае нельзя поступаться его строгостью. Но если мы говорим о живом Христе, образ которого до сих пор живёт в русских духовных стихах, во внимание должна приниматься вся совокупность слов и мнений, пронизанных любовью к Спасителю и чувством собственного, сокровенного сораспятия с Ним. Наша Церковь, будучи водительницей русского человека ко Христу, должна любить своё чадо. Но иной раз она берёт на себя роль чёрствого и безжалостного учителя, бьющего ученика линейкой по рукам и категорически не желающего познакомиться с его семьёй.
Юрий Кузнецов стремился соединить народное представление о Христе с Преданием. Ещё раз отметим, что его триптих – это литературное произведение, а не рассуждение на каноническую тему. Как и в народной поэзии, в кузнецовской "словесной иконе" мы найдём мимику Христа, Его боль, гнев, печаль и юмор. В четырёх Евангелиях подобные приметы жизни Сына Человеческого едва обозначены. И потому поэтический текст так насыщен психологическим осмыслением текста евангельского.
Как правило, мистические произведения в поэзии склоняются к картинам отчётливо прорисованным. Такая определённость в описании мира исподволь выдаёт склонность автора к дидактике. У Кузнецова читатель регулярно сталкивается с бытийной мистикой происходящего, когда наглядный сюжетный поворот вызывает смутный, тревожный, а подчас и грозный отголосок в природе и времени.
Подобно евангельским повествованиям, "Путь Христа" Кузнецова пронизан совпадениями действий, предметов и слов. Так, "пощечина Христу" трижды возникает на страницах поэмы, причём не только как свидетельство злобы мира, но и как абрис его житейской ограниченности. Все земное обижает и бьёт Спасителя, и в том – едва заметные знаки Его грядущей смертной муки. Но иной читатель раздражённо скажет: Магдалина не по праву заносит руку на Христа, тут – кощунство и недопустимый творческий произвол автора. Хотя – имеющий глаза да увидит... Иосиф с семьей бежит, захватив с собой "лесину", из которой намеревался сделать гроб умершему старейшине Назарета, но вскоре рубит из нее "колыбель для дитяти". Вот маленький образ уходящего ветхого мира, нарождающегося мира новозаветного и их соединительного звена.
Кузнецов населяет поэму дополнительными персонажами, вводит новые события – и это не только приближает фигуру Христа к простым людям, но и человечески отепляет многие Его суровые смыслы. Причем, эти авторские лица и происшествия исключительно органичны как фигуры в реалистическом развитии новозаветного сюжета. Таков бедуин у костра, дымом которого играет маленький Иисус; упавший с крыши и разбившийся мальчик, которого Он воскресил, будучи ребёнком, задолго до первого публичного чуда на свадьбе в Кане Галилейской.
По словарю и интонации поэма сближается с народными духовными стихами. В её тексте много ласкательных слов, анафорических приёмов и иных примет народной лирической поэзии. Пожалуй, это видимое соприкосновение с фольклором в эпической поэме очень часто действует на антагонистов Кузнецова как красная ткань на быка. Русификация интонации кажется им возмутительной, она будто бы умаляет надмирный пафос священного сюжета.
Так католики в Японии, обратив местных жителей в свою веру, дали им иконы, на которых лица святых были изображены с раскосыми глазами – дабы аборигены воспринимали угодников Божиих более прочувствованно. Но у Кузнецова – не "умозрение в красках", а "словесная икона". Причем – авторская, "моя". Не изменён антураж, идентичны лица, адекватны смыслы – лишь голос рассказчика резко индивидуален.
И такая икона, словно вытолкнутая на поверхность жизни из трёхвековой толщи русской литературы через слова, голос, ум и сердце Юрия Кузнецова, достойна понимания, уважения и любви со сторо- ны соотечественников.
В предсмертном кузнецовском стихотворении "Поэт и монах" можно увидеть знаки поло- жительного отношения поэта к живописи Рафаэля и Микеланджело. Но если для художников Возрождения было важно выявить чисто человеческую личность и показать, что все глубины библейских сюжетов вполне доступны всякому человеку (об этом замечательно написал А.Ф. Лосев), то Кузнецов поставил перед собой совсем иную задачу.
Мистика его поэмы не нуждается в доказательствах и не сводится к набору простых тезисов и приёмов, подстать руководству для начинающего фокусника. Сохраняя священную Тайну, он старался приблизить её к русскому человеку.
Бережно относясь к его духовному и культурному прошлому, он хотел показать дорогу, уходящую за горизонт и никогда не кончающуюся.
И всё это – вымолвить на родном языке как наследник древней русской песни и подлинный литературный гений сумрачного рубежа двух христианских тысячелетий.
Кирилл АНКУДИНОВ ГОТИКА ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА
Маленькая поэма "Змеи на маяке", написанная Юрием Кузнецовым в 1977 году, занимает особое место в творчестве поэта. По жанровым характеристикам она близка к притче (к слову, притча – один из самых типичных для поэзии Юрия Кузнецова жанров), но есть одна особенность, которая отличает эту поэму от притчи: притча должна иметь внятное толкование, про поэму "Змеи на маяке" нельзя сказать, что она имеет внятное толкование. Это – поэма-загадка, поэма, требующая расшифровки. Далеко не случайно она фактически оказалась вне поля зрения исследователей, занимающихся творчеством Юрия Кузнецова. По ряду параметров поэма "Змеи на маяке" приближается к жанру "готической новеллы", однако этот жанр по своей природе относится к числу прозаических; "готические новеллы", написанные в стихотворной форме, встречаются крайне редко и, как правило, являются стилизациями. Текст Юрия Кузнецова – не стилизация, он лишён иронии, направленной на жанр. Этот текст как бы находится в промежутке между двумя жанрами – между притчей и "готической новеллой".
Обращение Ю.Кузнецова к традиции готической литературы связано с тем, что космогония этого поэта строится на противопоставлении двух реальностей – реальности "земной", обыденной, косно-рациональной и реальности магически-иррациональной. Юрий Кузнецов – типичный мифо-романтик, он – романтик, векторно ориентированный на прошлое, романтик "золотого века" (воспользовавшись советской литературоведческой терминологией, его можно назвать представителем "консервативного" или "пассивного" романтизма). Две реальности в космосе Ю.Кузнецова пребывают в состоянии непрерывной борьбы: обыденная реальность (не-мифо-реальность), не имея представления о реальности иной, иррациональной, уничтожает и коверкает основы этой иной реальности (самый исчерпывающий пример подобной ситуации – поведение героя "Атомной сказки" Иванушки, который встретил Царевну-Лягушку, "вскрыл ей белое царское тело и пустил электрический ток"). Но и мифо-реальность, в свою очередь, не остаётся в долгу и постоянно подтачивает или изменяет косную не-мифо-реальность.
Поэма "Змеи на маяке" по своему сюжету сходна со "стихотворениями-превращениями" Ю.Кузнецова ("Снег", "Змеиные травы", "Урод", "Сотни птиц", "Кактус", "Бревно", "Мел", "Родство", "Из земли в час вечерний, тревожный"). Сюжетная структура некоторых "стихотворений-превращений" ("Змеиные травы", "Кактус", "Родство") такова: современный человек своими неосторожными действиями или мыслями вызывает к жизни грозные силы мифо-реальности, которые либо утаскивают его в иные пространства, либо принципиально меняют результат деятельности героя.
