Владимир Абаринов - Голливуд и Сталин - любовь без взаимности
Курин: Знаю. Им это необходимо.
Анна: Ужин был хороший, я видела. Зачем они это сделали? Раньше им не давали ничего, кроме скверного хлеба.
Курин: Что ты хочешь сказать, Анна?
Анна: Дети остались в больнице. Сидят на скамейках, я видела. Ужин давно кончился. Зачем они их там держат?
Охваченный страшным предчувствием, доктор Курин пробирается к больнице, заглядывает в открытое окно. Дети сидят смирно в большой комнате под присмотром немецкого дежурного. Курин шепотом окликает девочку, сидящую ближе всех к окну.
Курин: Саша!
Девочка: Он сказал, мы должны оставаться здесь. Миша и Соня ушли туда и…
Из операционной выходит санитар, грубо хватает девочку, тащит ее в операционную.
Доктор Курин в операционной. Его взору предстает ужасная картина: раненым немецким солдатам переливают кровь изможденных советских детей. Переливанием занимаются фон Харден и Рихтер. Не в силах вынести увиденное, Курин хватает скальпель и замахивается на Рихтера. Тот испуганно зовет охрану.
Рихтер: Уведите его отсюда! Арестовать его!
Фон Харден: Не нервничайте так, доктор Рихтер. В этой комнате вы хорошо защищены от жалкого нападения старика. (Солдату.) Свободен!
Фон Харден и Курин проходят в ординаторскую. Фон Харден снимает перчатки и моет руки.
Фон Харден: Знаю, вам трудно это понять. Нам не хватает плазмы. Мы берем кровь для наших раненых везде, где можем, и там, где доноров легко держать под контролем. Я просматривал вашу больничную библиотеку. Я забыл, что доктор Курин, знаменитый патологоанатом, русский. Странно встретить вас в этой деревушке. Вы приезжали в Лейпцигский университет делать доклад. Это было лет 30 назад. Я был студентом, и мне не дозволили слушать вас, но я помню… Сигарету?
Курин: Я говорил тогда, что врач должен видеть все, что может случиться с человеком. Я старый человек и повидал многое. Но как может врач не только брать кровь у детей, но выкачивать ее до последней капли…
К Курину подходит мальчик, у которого только что взяли кровь, и, обессиленный, падает ему на руки.
Курин: Вы позволите?
Фон Харден: Разумеется.
Курин уносит ребенка, слыша за спиной разговор фон Хардена и Рихтера.
Рихтер: Доктор фон Харден, вы хотите сказать, что этот человек не будет арестован?
Фон Харден: Если вы, доктор Рихтер, желаете быть воином, вам следует рискнуть своей жизнью. Доктор Курин — знаменитый ученый. Он не тот, кто убивает, а потому не опасен для нас.
Тем временем Карп и юные подпольщики Демьян, Марина, Клавдия и Гриша выполняют ответственное задание: они должны доставить на двух подводах оружие партизанам. Но для того чтобы подводы могли пересечь дорогу, необходимо хоть ненадолго остановить движение немецкой автоколонны. Демьян принимает решение атаковать колонну. Он рисует на песке план действий.
Демьян: Я пройду лесом сюда и буду ждать, пока они обогнут холм. Когда появятся мотоциклисты, я открою по ним огонь. Они начнут стрелять в ответ. Будьте готовы. Вы должны быть здесь. Как только начнется стрельба, езжайте через дорогу. За выстрелами они не услышат шум подвод и не обратят на вас внимания. Они будут заняты мной. Я надеюсь.
Он берет с подводы винтовку. К нему подходит Марина.
Марина: Если стрелять будут двое, один с одной позиции, другой — с другой, у тебя будет больше шансов.
Демьян: Нам не пристало говорить о том, что будет лучше для одного из нас. Вы должны доставить винтовки. Вот что вы обязаны сделать и сделаете.
Их разговор слышит Клавдия. Никому ничего не сказав, она тоже берет винтовку и крадется по лесу вслед за Демьяном. Ей страшно. Она никогда не стреляла. Она не любит оружие.
Клавдия: Пожалуйста. Дедушка, Анна… Пожалуйста, кто-нибудь… Сделайте так, чтобы у меня получилось, как получается у других… Сделайте, чтобы я не боялась… чтобы я не плакала… пожалуйста…
Из-за поворота появляются мотоциклисты. Демьян стреляет. Мотоцикл опрокидывается. Немцы открывают ответный огонь. Один из солдат ракетницей подает сигнал головной машине. Колонна останавливается. Подводы пересекают дорогу. Демьян отстреливается. Клавдия стреляет тоже. Немецкая пуля попадает ей в живот. Смешная, наивная Клавдия, которой не нравится звук выстрелов, умирает. К ней подбегает Демьян. В этот момент немец бросает в них гранату. Дым рассеивается. Клавдия и Демьян лежат неподвижно.
Демьян не погиб, он только ранен. Оружие доставлено партизанам, и они атакуют немецкий гарнизон деревни. Партизанский натиск настолько силен и внезапен, что немцы в панике бегут из деревни, ожесточенно отстреливаясь.
Доктор Курин с револьвером в руке входит в операционную. Несмотря на доносящиеся звуки боя, фон Харден хладнокровен. Он оперирует. Ассистирует ему Рихтер.
Курин: Я решил нанести вам еще один визит, доктор фон Харден.
Фон Харден продолжает операцию.
В ординаторскую входят фон Харден, Рихтер и Курин.
Фон Харден: Прошу вас, доктор Курин.
Курин: Вам не нравится доктор Рихтер?
Фон Харден: Мне не нравятся некомпетентные врачи. (Моет руки.) Мне не нравится многое из того, что я делал последние девять лет.
Курин: Вам не нравятся дети, умирающие от бескровия?
Фон Харден: Мальчик умер?
Курин: Вы знали, что он умрет!
Фон Харден: У него взяли слишком много крови. Сожалею.
Курин: Я верю вам, когда вы говорите, что сожалеете.
Фон Харден: Я сожалею о многом, доктор Курин. Больше всего я сожалею о том, что мир не таков, каким мы его знали.
Курин: Я слышах о таких людях, как вы. Цивилизованные люди, которые сожалеют. (Кивает на Рихтера.) Нет, не эти. Они пойдут туда, куда прикажет им хозяин. Но такие, как вы, презирающие таких, как он, — для меня они и есть настоящая мерзость. Люди, исполняющие фашистскую работу и притворяющиеся перед самими собой, что они лучше тех чудовищ, для кого они исполняют эту работу. Люди, совершающие убийства и смеющиеся над теми, кто отдал им приказ убивать. Именно такие, как вы, предали свой народ таким, как он. (Стреляет в Рихтера и сражает его наповал.) Знаете, доктор фон Харден, вы неправы во многом. Я — человек, который убивает. (Стреляет в фон Хардена.)
Одержав победу, партизаны вместе с детьми, женщинами и стариками покидают деревню. Сидя на телеге рядом с Демьяном, Марина произносит финальный монолог.
Марина: Война не оставит людей такими, какими они были. Все люди поймут это и увидят, что войн не должно быть. Мы сделаем эту войну последней. Мы сделаем мир свободным для всех. Земля принадлежит нам, народу. Если мы сражаемся за нее. И мы будем сражаться!
Плоды советизации{7}
Отправляясь в июле 1943 года в США в должности уполномоченного Комитета по делам кинематографии при Совете народных комиссаров СССР, молодой кинорежиссер Михаил Калатозов был полон радужных надежд. Его портфель был туго набит предложениями о совместном производстве. Узнав об интересе американской кинопромышленности к советской теме, Москва решила оказать Голливуду посильную творческую помощь. В ходе совещания режиссеров, писателей и сценаристов родился перечень тем, которые было бы желательно отразить в этих совместных проектах. Среди них были такие предложения:
Биографический фильм о героине Отечественной войны Зое Космодемьянской.
Фильм о патриотах Урала.
Фильм о боевом командире Красной Армии.
Фильм о медсестре.
Жизнь одной семьи.
Повез Калатозов и готовые, на живую нитку состряпанные сценарии.
Голливуд, судя по отчетам самого Калатозова, встретил его приветливо, но к предложениям о совместном производстве отнесся без энтузиазма. Калатозов докладывал председателю Комитета Ивану Большакову:
Голливуд меня встретил довольно дружелюбно. Комитет советско-американской дружбы устроил прием, на котором присутствовал почти весь Голливуд. Чаплин представил меня своим американским коллегам. В последнее время он не выступал, так как реакционная херстовская пресса и фашистски настроенные круги, которых здесь немало, недавно устроили ему страшную газетную травлю, придравшись к его семейным неурядицам. Здесь Чаплин слывет за «красного». Этим объясняется его молчаливость, но в связи с приездом представителя советской кинематографии он решился выступить.
Как раз в это время — лето 1943 года — на американский экран начали выходить картины о Советском Союзе, сделанные в доброжелательном ключе. Однако кассового успеха они не имели. Калатозов объяснил это традиционным антисоветизмом американской политики:
