Натан Эйдельман - Тайные корреспонденты "Полярной звезды"
В то время когда писались и печатались эти строки, из дальних сибирских городков и поселков потянулись на родину старики декабристы. Большинству амнистированных в столицах жить не разрешалось, и вскоре Оболенский, Батеньков, Свистунов попадают в Калугу, Матвей Муравьев-Апостол — в Тверь, Пущин поселяется в имении своей жены, а больного Ивана Дмитриевича Якушкина силой выставляют из Москвы.
Но прежде чем стариков изгнали в провинцию, довольно значительная их группа собралась в Москве. С удивлением рассматривали они город и людей, которые показались им сильно переменившимися за 30 лет. «Средь новых поколений» им было трудно и непривычно. Однако в Москве декабристов ждали. Еще Евгений Якушкин, дважды возвращаясь из Сибири, установил контакт между декабристами и своим кругом. Теперь этот контакт необычайно расширился.
По дневникам и письмам мы можем представить, что люди 20-х и 50-х годов в этом кружке в ту пору понравились друг другу, сошлись и нашли больше общего, чем даже ожидали. 30 марта 1857 г. высланный из Москвы И. Д. Якушкин писал сыну: «А этот Кетчер, если бы была возможность не любить его, право, я думаю, что я бы его возненавидел»4.
А. Н. Афанасьев писал в то время, что «Кетчер, решительно центр, вокруг которого собирается все порядочное и светлое надеждами»5.
В январе 1857 г. А. Н. Афанасьев делает следующую интересную запись в дневнике6:
«Видел возвратившихся декабристов и удивлен, что, так много и долго пострадавши, могли так сохранить свои силы и свежесть чувства и мысли. Матвей Ив. Муравьев-Апостол и Пущин возбудили общую симпатию. По приезде своем в Москву Пущин был весел и остроумен; он мне показался гораздо моложе, чем на самом деле, а его оживленная беседа останется надолго в памяти: либеральничающим чиновникам он сказал: „Ну так составьте маленькое тайное общество!“ Он теперь в Петербурге и болен, виделся с Горчаковым, и тот был любезен со своим старым лицейским товарищем».
В августе 1857 г. в связи с известием о смерти Ивана Дмитриевича Якушкина Афанасьев пишет7:
«Жаль его; в этом старике так много было юношески-честного, благородного и прекрасного. Новое поколение едва ли способно выставить таких людей: все это плод, до времени созрелый! Еще теперь помню, с каким живым одушевлением предлагал он тост за свою красавицу, то есть за русскую свободу, и с какою верою повторял стихи Пушкина: „Товарищ, верь, взойдет она, заря пленительного счастья…“»
С первых дней возвращения особую, даже исключительную роль по отношению к декабристам стал. играть Евгений Иванович Якушкин. Его имя хорошо известно и часто встречается в статьях и книгах о декабристах, однако истинная роль этого человека еще не раскрыта полностью.
Все без исключения амнистированные декабристы относятся к нему с безграничным уважением и не только не становятся в позицию «старших», но иногда даже как бы отчитываются перед тридцатилетним сыном одного из товарищей по несчастью.
Вернувшись в новый, незнакомый мир, декабристы несколько растеряны, подавлены, разобщены. Им нужен близкий человек из младшего поколения, которому они могли бы довериться, через которого могли бы держать связь друг с другом. Этим человеком быстро и естественно становится Евгений Якушкин.
Среди декабристов есть нуждающиеся (Горбачевский, Штейнгель, Быстрицкий и др.). Более обеспеченные (Волконский, Трубецкой) считают себя обязанными помочь им. Возникает артель, охватывающая всех рассеянных по стране декабристов, — как бы продолжение на свободе той артели, которая когда-то была среди декабристов-каторжан.
Артель эта существует еще более двух десятилетий, пока последние декабристы не сходят в могилу. Бессменным руководителем и распорядителем средств артели, к которому все ее члены относились с безграничным доверием, был Евгений Иванович.
Декабристы вернулись из Сибири с неодинаковыми убеждениями и настроениями. Однако все они в той или иной степени испытывают влияние того «потепления», которое установилось с 1855 г. Они ищут своего места и учтия в событиях.
Евгений Иванович Якушкин не ограничивается перепиской почти со всеми, подбадривая, сообщая новости, советуя. Он точно определяет то главное дело, благодаря которому возвратившиеся деятели 14 декабря могут участвовать в событиях, — это воспоминания о восстании и людях той эпохи.
Надо сказать, что без Евгения Ивановича Якушкина значительная часть мемуаров деятелей тайных обществ вообще никогда не появилась бы. Рукопись двух частей замечательных записок И. Д. Якушкина хранится в архиве Якушкиных, переписанная Евгением Ивановичем и его братом Вячеславом Ивановичем.
И. И. Пущин не скрыл, что Е. И. Якушкин буквально заставлял его писать мемуары о Пушкине.
«Как быть, — писал декабрист своему молодому другу, — недавно принялся за старину. От вас, любезный друг молчком не отделаешься…»8
Также по инициативе, по настоянию или даже по требованию Е. Якушкина создавались мемуары Басаргина, Оболенского, Штейнгеля и других декабристов, о чем еще не раз речь пойдет.
Переписка Герцена и Огарева с Москвой велась в то время довольно регулярно. Хотя большая часть писем из России не сохранилась, можно не сомневаться, что издатели «Полярной звезды» знали «из первых рук», о возвратившихся декабристах. Декабристы же еще из Сибири следили за тем изданием, на обложке которого были изображены силуэты пяти казненных товарищей.
Если в I-ой и II-ой «Полярной звезде» декабристы появляются косвенно — в самом названии альманаха, силуэтах, эпиграфе, среди размышлений и воспоминаний Герцена, в стихах Пушкина, Рылеева, заметках Полторацкого, то в III-ей книге они впервые сами берут слово.
Если не считать сочинений Николая Тургенева, напечатанных за границей, то можно сказать, что декабристы впервые после 1825 г. выступили здесь в печати с воспоминаниями о своей эпохе.
Речь идет о небольшой статье «Семёновская история (1820)» (ПЗ, III, 274–282), автор которой считается неизвестным.
* * *Часть «Полярной звезды» — одну статью — не расшифровать и не понять без целого, т. е. всей III-ей книги. Поэтому читателю придется внимательно ознакомиться с оглавлением.
Легко заметить, что III том велик, много больше I и II, и что из 338 страниц около 170 — герценовских, 150 — Огарева и около 20 — корреспондентов. Как и в первых двух томах, материал расположился в порядке поступления: чем дальше, тем позже, а перед самой сдачей тома к нему допечатывается введение «От издателя».
Непосредственно на злобу дня, о текущих или недавно протекших событиях, собственно говоря, всего две статьи («Разбор манифеста» и «Русские вопросы» Огарева). Все остальные сюжеты, либо о былом, либо посвящены внутренним, зачастую интимным переживаниям Герцена и Огарева (большинство стихотворений; главы «Былого и дум» о любви и женитьбе Герцена).
Герцен и Огарев искали и находили в своем личном былом и в былом всей страны такие характеры и ситуации, которые, по их мнению, помогали бы очеловечиванию рабов и пробуждению спящих.
Княгиня Дашкова, героиня блестящей статьи Герцена, — лицо из XVIII столетия и, разумеется, отнюдь не характерная фигура для середины XIX в. Однако Герцен находит в ней, пусть несколько произвольно истолковывая ее образ, ту независимость и внутреннюю свободу, которых недостает любому времени.
«Какая женщина. Какое сильное и богатое существование!» — этими словами завершается статья (ПЗ, III, 273). Здесь скрытое, ненавязчивое поучение.
Герцен даже затрудняется аргументировать, зачем в горячее политическое время — 1856–1857 гг. — он печатает личные, интимные главы «Былого и дум»: «Печатаю <…> с внутренним трепетом, не давая себе отчета зачем… Может быть, кому-нибудь из тех, которым была занимательна внешняя сторона моей жизни, будет занимательна и внутренняя: ведь мы уже старые знакомые» (ПЗ, III, 70).
Герцен и Огарев очень боятся решать за других, справедливо видя в этом опаснейшую форму порабощения, порабощения авторитетом. Они только честно показывают другим свой путь к свободе. Так интимное, личное незаметно и естественно сплетается с гражданским. Снова и снова из различных исторических фактов, лиц, ситуаций, из своего былого извлекаются сложные и важные думы.
Этим настроениям соответствовала и та статья, о которой мы собираемся говорить подробно.
«Семёновская история 1820 г.», о которой 37 лет нельзя было напечатать ни слова и подробности которой, как легенда, передавались сквозь десятилетия, впервые появилась в печати.
Кроме простого желания открыть запретную страницу былого Герцен и Огарев видели в этой странице одну из любимых своих тем — бунт благородных людей. Люди — простые солдаты — не потерпели издевательств, нравственных унижений и взбунтовались, чтобы остаться людьми.