Юлия Юзик - Невесты Аллаха; Лица и судьбы всех женщин-шахидок, взорвавшихся в России

Военные взорвали дом сразу же после «Норд-Оста».

По неофициальной информации, семья Ганиевых находится сегодня в Азербайджане.

Она лежит на полу ДК с открытыми глазами. Хрупкая, сложенная как подросток, с тонкими запястьями и щиколотками.

Хадчат была самой молодой из тех, кто был в те страшные дни на «Норд-Осте».

16 лет. Вдумайтесь, 16!

Я еду по Ассиновской, ища дом, где жила эта девочка. Машина тормозит перед грудой обломков. От забора остался причудливый каркас. Окна зияют пустотой.

— Аккуратней! — кричит мне сопровождающий. — В дом ни в коем случае не входи, там может быть все заминировано!

Но я все равно приоткрываю скрипучую дверь. В нос ударяет запах бараньих шкур и сыреющего дерева.

В одной из комнат, — она была одной из главных в доме, судя по сохранившейся обстановке, — вижу удивительную мозаику на стене: надписи на арабском, мечеть, полумесяц со звездой и еще — белое пятно, старательно затертое шпатлевкой.

Видно, что замазывали арабский текст очень быстро, но сделать это посчитали важным. Представьте, вам в считанные минуты нужно собрать вещи и бежать (как это и происходило с семьей Ганиевых, когда военные дали им на сборы пару часов), а вместо того, чтобы паковать чемоданы, хозяин дома вскарабкивается на табуретку и затирает на стене какие-то арабские слова.

Что могло его скомпрометировать в этой надписи?

Заглядываю в другую комнату. Видно, что хозяева действительно спешили. Дверцы шкафов так и остались открытыми, обои — полусодранными, детский башмачок — пылящимся в углу.

Семья Ганиевых была очень большой — родители и десять детей. Жили бедно, но честно, как любят говорить в России.

— И дети их очень много трудились, на земле работали, на грядках что-то сажали, чтобы прокормиться. Одежда передавалась по наследству, — рассказывает женщина, которая неплохо знала эту семью. — Все были очень набожные, девочки всегда ходили с покрытой головой. Хадчат была средней в семье, очень тихой и послушной. Во всем слушалась отца. Он у них в семье был авторитетом.

— Как вы думаете, он мог не знать о том, куда собирается его дочь?

— Исключено. 16-летняя Хадчат боялась и уважала отца, так что представить, чтобы она самовольно сбежала из дома и куда-то уехала — невозможно!

— А где сейчас ее родители? Где вся семья?

— Они уехали сразу после «Норд-Оста». Их ждали в Баку. Там они и собирались обустраиваться.

— А кто их там ждал?

— Ну, не мое это дело — говорить, кто их там ждал. Знаю только, что их обеспечение взяли на себя серьезные люди.

Вот и все, что мне удалось узнать о Хадчат на месте, в ее родной Ассиновской. Остальное я узнала через свои источники.

Семья Ганиевых во время войны начинает исповедовать ваххабизм. Вслед за родителями в него втягиваются и дети. А в Чечне пассивных ваххабитов практически не было.

Кто не мог воевать, помогал чем-то другим: прикрывал или прятал боевиков, перевозил деньги или оружие, занимался идейной вербовкой.

Не осталась в стороне и семья Ганиевых — правильных, непьющих и некурящих мусульман, молящихся пять раз в день.

Хадчат частенько слышала в своей семье, что русские пришли сюда уничтожать мусульман, что ее братья гибли, защищая Аллаха, что каждый верующий мусульманин должен объявить джихад неверующим и бороться. Бороться до последней капли крови.

Хадчат впитывала это все, словно губка. Она посещала какое-то тайное общество, где собирались юноши и девушки и учили Сунну и Коран, слушали чеченского певца Муцараева, записывали толкования пророков в школьные тетрадки и учили арабский.

По словам соседей, Хадчат даже обучалась в каком-то исламском центре города Баку — девочку готовили в шахиды.

На почве ислама Хадчат сдружилась с Зурой Бициевой, которая, правда, была на несколько лет ее старше. И вот эти девочки, богобоязненные, носящие платки, наполненные Кораном, вдруг оказались востребованными.

Люди из джамаата выходят на отца Хадчат — Сулум-бека. Выходят, когда до начала операции остается совсем немного времени и свыше приходит приказ: женщин мало, нужны еще, да желательно помоложе.

С ним ведут переговоры, если их можно так назвать: ведь Сулумбек разговаривает с хорошо известными ему людьми.

Они раскрывают ему все карты, потому что Сулумбек — человек проверенный: готовится серьезнейшая операция, для которой нужны люди, которые сыграли бы роль смертников.

Отцу Хадчат говорят, что дело, конечно, рискованное — но за всем этим стоят очень серьезные люди в Москве, которые не допустят кровавого финала. Просто надо попугать российского президента. Надеть костюмы, повесить пояса шахидов, — но никто никого взрывать не будет, поэтому все же есть шанс выжить.

Сулумбек думает. Вне зависимости от исхода операции ему обещают оплатить переезд в Баку и дать 20 тысяч долларов. Ему говорят, что эта операция заставит Путина начать мирные переговоры.

Да и в конце концов, если с Хадчат что и случится, у Сулумбека останутся еще девять детей.

И он дает согласие.

До «Норд-Оста» остается всего три дня, когда Хадчат покупают билет и сажают в автобус Хасавюрт-Москва.

Там, в Москве, ее будут встречать. Поселят в надежном месте. А 23-го вечером она уже будет в зале ДК, где ничего не подозревающие люди будут смотреть и слушать мюзикл.

Она, конечно, волнуется, но не сказать, чтобы слишком. В Москве она увидит свою подругу Зуру, ее встретят серьезные люди, которые, конечно, не допустят ничего страшного. Ну, а если что — на ней будет пояс, она нажмет на детонатор, и все, все закончится. Она будет в раю и погибнет как герой.

На правой руке у Хадчат тоненькие металлические часики. Она неслышно молится всю дорогу. Она знает, что Аллах не оставит ее. Аллах всемогущ, он все видит, все знает. Наверное, в отличие от Хадчат, Аллах уже давно знал о том, что взрывчатка в ее поясе будет ненастоящей.

И потому, когда уже начнется штурм, испуганная Хадчат будет судорожно соединять клеммы, спеша спрятаться на небесах от газа и стреляющего спецназа.

Но взрывчатка никак не отреагирует на движения рук и слезы Хадчат.

Девочка в растерянности начнет молиться и, ловя ртом воздух, увидит, как бегущий на нее спецназовец наводит дуло автомата ей в лоб.

Не забывайте, что самой младшенькой из «норд-остовских сестер» не так давно исполнилось 16.

Она еще слишком юна и чиста, чтобы думать о человеческой подлости и предательстве.

Бициева Зура Резвановна родилась 23 апреля 1980 года в селе Самашки Чеченской республики, в последнее время жила в станице Ассиновская Ачхой-Мартановского района. Училась в лицее города Грозного.

Мать Зуры срочно покинула республику после теракта, оставив съемное жилье. По неофициальной информации, живет сейчас в Азербайджане.

Когда Зуру расстрелял российский спецназ, ей было 22 — ровно столько, сколько сейчас мне, когда я пишу эту книгу.

Но я совсем не хочу умирать — ни за мир во всем мире, ни ради любимого, ни ради Бога.

Я жить хочу.

В таком возрасте только-только включаются вкусовые рецепторы, ты начинаешь чувствовать, какая она на вкус, эта жизнь. Так зачем обрывать ее, дарованную тебе всего лишь один раз?

Сейчас я понимаю свою разницу с моей сверстницей Зурой: она не считала, что со смертью ВСЕ заканчивается. Она думала, что со смертью как раз все только начинается. И впереди — лишь райские сады, медовые реки и кисельные берега. А жизнь… Да что ею дорожить — такой-то жизнью!

…Село Самашки значится в документах, найденных при Зуре, как ее родное село.

Адрес только не указан. Поэтому для начала заезжаю в местное ОВД, здание которого больше походит на какой-то сельский склад. У входа — три милиционера, ружья на плечах.

Услышав про «Норд-Ост», они пугаются, переглядываются и провожают меня к «главному оперу» села. Пожилой чеченец Лема грустно вздыхает, когда я спрашиваю его о семье Бициевых.

— К сожалению, ничем не могу вам помочь. Бициевых я не знал, ничего рассказать не могу. И вообще, кто сказал, что они здесь жили?

Ну вот, опять та же песня. Значит, он предлагает мне развернуться и уехать обратно? Как бы не так.