Борис Кудрявов - Страсти по Высоцкому
19.10.1968
Сегодня до разговора с женой звонил Н.М., матери Высоцкого. Она сказала, что «если эта сука И., шантажистка, не прекратит звонить по ночам и вздыхать в трубку, я не посчитаюсь ни с чем, приду в театр и разрисую ей морду — пусть ходит с разорванной физиономией».
Давид Карапетян. Из книги «Владимир Высоцкий. Воспоминания»«В один из зимних вечеров 1965 года мы (с институтским товарищем Игорем Резниковым. — Авт.) были приглашены на домашнюю трапезу. На сей раз Мишель (будущая жена Давида. — Авт.), решила побаловать нас изысками национальной кухни, и наши тощие студенческие желудки радостно урчали в предвкушении галльского петуха в винном соусе».
Ребята сели в такси. И обнаружили на переднем сиденье «эффектную голубоглазую блондинку с чувственными губами, которая напоминала одновременно и Брижит Бардо, и Мишель Мерсье».
Удивительно, что в тот вечер Карапетян встретился с Татьяной Иваненко, мать которой жила с Мишель Канн на одной лестничной площадке. «Мы ждем вас у вашей соседки, к которой как раз и приглашены» — так завязалось их знакомство, а впоследствии и дружба.
Я приведу выдержки из глав:
«Ленинский проспект. Владимир»
«…Через час она уже звонила в дверь, и мы, к явному неудовольствию Мишель, познакомились. «Итак, она звалась Татьяной», — студенткой актерского факультета ВГИКа. В разговоре выяснилось, что Татьяна заходила проведать свою мать, сама же она жила с мужем в однокомнатной квартире на Профсоюзной».
Карапетян принялся было ухаживать за красавицей, но остановило признание Татьяны, что у него есть соперник: «Владимир Высоцкий, ведущий актер нашего театра и бард».
И дала послушать его записи.
Давид, конечно же, послушал: «Я чувствовал, что схожу с ума, я был зомбирован голосом, я слушал и выключал, слушал и выключал. Я столкнулся с явлением, которому не в состоянии был дать определения. Только хамелеон кричал внутри голосом детства: «Я восхищаюсь, я восхищаюсь… Речь шла уже не о силе таланта, здесь было нечто пограндиознее. Я был шокирован и раздавлен».
«Этот голос имел магнитное поле воздействия, и я оказался слишком уязвимым — меня зашкаливало»
«Это было прикосновение к Чуду».
«Вдруг почудилось, что предсказанному Достоевским «джентльмену с ретроградской физиономией» удалось-таки растолкать спящую царевну-Россию, убедить ее разбить свой хрустальный склеп, выйти вон и снова зажить «по своей глупой воле»…
Высоцкий стал моей последней ставкой — надеждой на то, что не все еще потеряно. И для меня лично, и для моей страны. Поэзия Высоцкого — поэзия Возрождения».
«…в середине мая 1967 года я сидел у себя дома и лихорадочно строчил свою дипломную работу… Внезапно раздался звонок в дверь, и через минуту я увидел на пороге сияющую Татьяну и невысокого, спортивного вида молодого человека. Я сразу сообразил, что это — Он…»
«В те майские дни роман Высоцкого и Татьяны был в самом разгаре. Каждый их визит к Таниным родителям заканчивался нашими всеобщими посиделками. Мишель создавала французский уют, Татьяна вносила русскую раскованность, Владимир был гений, мне же досталась роль провинциального ценителя».
«Как и Володя, Таня родилась в армейской семье. Ее отчим, мой сосед, которого Таня называла отцом, был тоже военным и к этому времени дослужился до полковничьих погон…
Как-то воскресным утром к нам влетела взволнованная Татьяна: «Сейчас Володя будет петь для папы, он хочет, чтобы послушал и ты». Сияющие глаза Татьяны как бы приглашали нас восхищаться с ней «ее Володей».
«Спустя какое-то время мы с Мишель пригласили Таню с Володей на званый ужин».
Из главы «Татьяна. Театральный роман»
«Мелькали дни, недели, месяцы. Наши новые друзья стали бывать у нас уже не только после спектаклей, и мы невольно втягивались в занимательную интригу этого театрального романа. Они казались неразлучной парой: Володя нередко брал с собой Таню на съемки фильмов, в которых участвовал. Чаще всего — в Ленинград и Одессу».
«Заботливость и преданность Татьяны было трудно не оценить. Из своей нищенской зарплаты она умудрялась что-то выкраивать для подарков тогда уже не бедствующему «ведущему актеру».
«Впервые она увидела Володю на сцене Таганки» еще студенткой-вгиковкой. Высоцкий — Галилей поразил Таню не своими мужскими достоинствами, а именно как актер. Ей тогда и в голову не могло прийти, что из-за этого крепко сбитого, ловко стоящего на голове парня очень скоро ее размеренная семейная жизнь полетит вверх тормашками. Как только Таня влилась в дружный коллектив театра, Володя сразу же положил на нее глаз и, не мешкая, приступил к длительной осаде. «Он взял меня измором», — не скрывала наша соседка. Она честно призналась во всем мужу и попросила развода — ей вовсе не хотелось делать из хорошего человека посмешище. Наделенная практическим опытом, Таня, конечно же, понимала, что роль образцового супруга не для ее избранника, но жизни без него уже не представляла. Таня вообще делила мужчин — как холостых, так и женатых — на две категории: «хороших мужей» и «вечны парней». Высоцкий, естественно, фигурировал во втором списке.
А была она хороша собой необычайно — Создатель потрудился на славу. Сокрушающая женственность внешнего облика завораживала, вызывая неодолимое, немедленное желание выказать себя рядом с ней абсолютным мужчиной и раз и навсегда завладеть этим глазастым белокурым чудом. Но не тут-то было. За хрупкой оболочкой ундины таилась натура сильная, строптивая, неуступчивая. Татьяна виделась мне пугающим воплощением физического и душевного здоровья, и по-армейски прямолинейная правильность ее жизненного графика обескураживала. Принципиально не пьющая и не курящая, волевая и уверенная — как разительно отличалась она от своих юных сестер по ремеслу.
Видимо, вот эта ее холодноватая цельность и притягивала Володю. Создавалось впечатление, что резкие рамки Таниного норова отторгали мужественность Высоцкого. Да и в ее любви к Володе сквозило нечто деспотическое: словно ей хотелось перекроить его на свой лад, чтобы легче им манипулировать. Ее красивая головка была битком набита залежалыми догмами школьной поры о повальном равенстве и равноправии. А мудрая сталинская сентенция: «Незаменимых у нас нет», — становилась в ее руках инстинктивным оружием самозащиты и наступления. Ведь Таня не уставала повторять, что на его славу и фамилию ей решительно наплевать. Иными словами, в угоду равенству и справедливости Божий избранник должен ощущать себя заурядностью Ну чем не шигалевщина в женской редакции?»
«Лето 1969 года застало меня в Ужгороде, где снимались батальные сцены фильма «Ватерлоо».
В начале июня я получил письмо от Мишель — еще одно подтверждение огорчительной самонадеянности и близорукости нашей соседки: «Вчера нас удостоил своим визитом наш друг — знаменитый бард со своей любимой. (Роман Высоцкого с Влади — в самом разгаре! — Д.К.) Поскольку тут была случайно гитара, он спел свои последние песни. Т была очень-очень недовольна и кривлялась, как обычно: спой то, не пой другое. А кончилось тем, что она ушла на площадку, а он за ней, и там целый час они в очередной раз выясняли отношения, — все возмущались».
«Судя по всему, в Марине Влади серьезной соперницы Татьяна никогда не видела и поступаться своим в угоду суровой реальности не намеревалась. Вспомнилось Володино растерянное и удрученное лицо: «Я просто не знаю, что с ней делать. Вчера случайно встречаю на улице старого знакомого. Не успели мы с ним перекинуться парой слов, как вмешалась Таня: «Ну все, хватит, пошли». Представляешь?»
Да, деликатностью моя соседка, увы, не страдала. Одухотворенностью тоже.
Женщины такого склада души любят только однажды — беззаветно, глобально, но не безоговорочно. Бог с ним, с самоотречением. Чуточку чуткости, капельку кротости — и цены бы им не было. А так…»
«Мы вновь встретились с Таней много-много лет спустя. Она изменилась мало. Сдержанная и закрытая, рассказала о своей жизни совсем немного. Можно было лишь догадываться, что красота ее притягивала все новых завоевателей. Но Его планка была слишком высока: самые безупречные из кандидатов имели единственный, но существенный недостаток — они не были Им».
«Но тогда в августе шестьдесят восьмого, ничто, казалось, не предвещало появления соперницы столь грозной, по-настоящему опасной. Лесная нимфа и ундина уже стояли на одной стежке, еще не догадываясь друг о друге.
Был вечер, обычный душный летний вечер. Погруженный в ничегонеделанье, я, развалясь, сидел в кресле с растрепанным томиком Анненского и открытой бутылкой «Рымникского» за рубль сорок семь. Суматошный звонок вернул меня на землю, и я с неохотой поплелся к двери. На пороге стояли они. Володя с гитарой, навеселе и сверхвозбужден.
