Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски
В записке были сформулированы три постулата, коим надлежало стать путеводными в нашей жизни:
«1. Нормальный обмен трудовыми эквивалентами, который возможен только на рынке и который реально может ликвидировать абсурд затратности.
2. Нормальный обмен информацией, который возможен только в условиях демократии и гласности: информационная автаркия, засоренность и зауживание догмами, авторитарностью информационных потоков неминуемо ведут социализм к сталинизму, а западные демократии — к фашизму.
3. Нормальная система обратных связей, которая приоритетом закона гасит авторитарность: обществом могут справедливо править только законы, а не люди. Когда этого нет, общество становится аномальным».
Необходимо принудить и чиновника, и догматика принять эти три истины, ибо «перестройка погибнет без демократии и гласности, погибнет от беззакония, погибнет без свободы торговли. Вместе с перестройкой погибнет и социализм: шанс нам дается последний». А времени для реализации этого шанса отпускается, подчеркивали мы, всего два-три года, не больше.
Если А. Яковлев не лукавил, генсекретарь записку прочитал и «задумался». Какие мысли и чувства навеяли у него наши неказенные оценки и прогнозы, мы не узнали. Очевидно, разноречивые, иначе не объяснить установление в конце 1988-го — начале 1989 года аппаратуры подслушивания в моей московской квартире.
Информация тем действенней, чем дальше отстоят друг от друга по идеологическим платформам авторы, высказывающие аналогичные мнения. Учитывая этот момент, М. Горбачеву посылались сведения о том, как откликаются на наши процессы авторитетные деловые люди Европы. В частности, Марио Скимберни, бывший президент концерна «Монтэдисон» и в конце восьмидесятых годов генеральный комиссар итальянских железных дорог, вслух раздумывал, как сложится развитие СССР в случае падения М. Горбачева, которого он причислял к неустойчивым лидерам. Это говорилось, приметим, в 1989 году. Вся советская система, находил Скимберни, охвачена затяжным кризисом, из которого ей не выбраться по меньшей мере до конца века. «Кризис, — отмечал итальянец, — мог бы иметь непредсказуемые последствия». «Если бы перестройка провалилась, — предрекал Скимберни, — СССР погрузился бы во мрак и превратился со своим внушительным военным аппаратом в крайне опасный фактор для мира» (см. приложение 5).
Примерно в то же самое время на меня вышел Рудольф Баро. Он просил оказать содействие в пересылке М.С. Горбачеву копий писем, ранее направленных в адрес генсекретаря через посольство СССР в Бонне, а также другой оказией и оставленных без ответа. Баро пытался пробудить интерес архитектора перестройки к конструктивному варианту реформирования системы, величавшей себя социалистической, системы, которую этот диссидент из ГДР подверг беспощадному разносу в своей нашумевшей книге «Альтернатива» (см. письма Р. Баро в приложении 6).
Само собой разумеется, перевод писем Р. Баро с моей рекомендацией положительно откликнуться на это необычайное обращение были доложены М.С. Горбачеву. Никакого отклика они не вызвали. Нет даже уверенности, что наш реформатор взял на себя труд поинтересоваться, о ком и о чем шла речь.
Экономические записки 1986—1988 годов повторяли и дополняли одна другую. Повторения вводились намеренно, а не по недосмотру. Из текста в текст варьировалось несколько мыслей: успех перестройки в решающей степени зависит от верной расстановки приоритетов, от умения увязать разрозненные шаги в целостную систему, от последовательности и твердости в одолении открытого и скрытого противоборства оппонентов обновления, идущих на всевозможные уловки, чтобы перестройка не состоялась.
Политики — что английский газон: без регулярной прополки и стрижки быстро мшеют и теряют форму. Не проскандируй «рынок», «закон стоимости», «кооператив кооперативов» полдюжины раз, не подкрепи наши выкладки доподлинными фактами из истории становления ленинского нэпа, нельзя было надеяться понудить М. Горбачева поднять забрало и перестать метаться из стороны в сторону. К сожалению, повторение — лишь мать учения, но не гарантия того, что вас поймут. Да и убеждения, навеянные извне, в отличие от выстраданных самими и выношенных в себе, нестойки, они блекнут в непогоду. Или, как заметил один из персонажей, сыгранных известным немецким актером Рюманном, порядочным становятся в одиночку.
Политика колебаний ущербна всегда, но наибольшие издержки она навлекает на экономику. Если бы удалось подвигнуть М. Горбачева на то, чтобы экономическим задачам было подчинено все остальное, судьба Советского Союза сложилась бы, несомненно, по-другому. Если бы генеральный секретарь воспринимал докладывавшиеся ему материалы как набат, а не как занятное или назойливое чтиво, — материалы, характеризовавшие подлинные параметры развития СССР и его главных соперников, — самоуверенности, которой сиял М. Горбачев, поубавилось бы. Ведь по основным показателям, особенно тем, что касаются информатики, новых материалов, микроэлектроники, биотехнологии и прочего из того же ряда вещей, отставание от США, Японии, Западной Европы не только не сокращалось, но увеличивалось почти до безнадежности. Об эффективности капиталовложений, качестве изделий, их энерго- и материалоемкости, глубине переработки сырья, нагрузках на природу, другими словами, о культуре хозяйствования, нечего было и заикаться[4].
Еще и еще раз скажу: неверны утверждения, будто генеральный секретарь был неприступен или что оболочка, которая отделяла его от реального мира, всегда оказывалась непроницаемой. Факт, что на совещаниях, которые он сам же и созывал, М. Горбачев терпел чересполосицу суждений экспертов разных экономических школ. То обстоятельство, что на подобные встречи звали порой Г. Писаревского, можно принять за индикатор интереса к нашим запискам. Данное мне поручение готовить исходные материалы к докладу генсекретаря на пленуме ЦК о бесхозяйственности и потерях от нее, говорило в пользу поверья «капля камень долбит».
Имеются, однако, мнения совсем другого свойства, и достаточно авторитетные. Послушаем главу последнего советского правительства В. Павлова, профессионального финансиста, никогда не восседавшего в партийных структурах, не являвшегося ставленником военно-промышленного комплекса, не состоявшего в родстве ни с кем из персон, заправлявших в СССР последние полвека. Он входил в состав ГКЧП и был подвергнут аресту в августе 1991 года, но других родимых пятен низвергнутой системы, по коим сегодня людей в России опять ранжируют на чистых и нечистых, В. Павлов на себе не несет.
«Располагая колоссальными возможностями для реализации объективных требований рыночной экономики, генсек с большевистским бесстрашием «отменял» экономические законы в угоду своим личным политическим расчетам. В этом и состояла истинная, глубинная драма так называемой горбачевской перестройки. В действительности-то никакой перестройки не было — ее подменили борьбой за власть и бездумным сломом общественно-политической системы, а затем и государства», — утверждает В. Павлов[5].
«Впрочем, в интересах истины, — продолжает бывший премьер-министр, — необходимо договаривать до конца. Дело в том, что еще в 1982 году ? начало объективного подготовительного этапа перехода к рынку сорвал не кто иной, как сам... Горбачев. А когда с запозданием в пять лет на июньском пленуме ЦК КПСС 1987 года все-таки были приняты не просто политико-демагогические декларации, а конкретные постановления о проведении ценовой реформы, снова именно Горбачев и его соратники-радикалы торпедировали ее, похоронив надежды на стабильный эволюционный переход к рыночной экономике. В результате вместо продуманных, планомерных реформ начались шараханья и страна оказалась на пороге кризиса»[6].
Заново перебирая события середины восьмидесятых годов, В. Павлов приходит к выводу, что тогдашние дискуссии о рынке носили отвлеченный характер. «Горбачев, — пишет он, — мыслил вовсе не экономическими, а сугубо политическими категориями». И когда в декабре 1986 года речь зашла о соотношении экономических и политических реформ, выбор был сделан М. Горбачевым в пользу «безусловного приоритета политики». Это бывший премьер считает «одной из очень крупных и типичных для Горбачева ошибок»[7].
Из книги В. Павлова я, между прочим, узнал, что наши с Г. Писаревским записки 1986 — 1988 годов перекликались с соображениями, поступавшими к М. Горбачеву по линии «рабочих групп», готовивших ему материалы к пленумам ЦК. Различия касались больше терминологии, стиля и акцентов, а не существа подходов[8].
