Какого цвета страх - Хинштейн Александр Евсеевич
Многое из того, что происходило сегодня, Чебриков понять не мог.
— Как сейчас руководят ФСБ? — удивлялся он. — Денег нет, руководство не ценит. То ли дело раньше. Здание наше обветшало, состояние аварийное. Прихожу к Тихонову (Предсовмина. — А.Х.), прошу: выделите средства на ремонт. Сразу вписывают нужную сумму в бюджет, и все.
Тем не менее — вот она большевистская закалка — на нынешний беспредел Чебриков пытался закрывать глаза.
— Надо помогать сегодняшним чекистам, чем можно. Главное — сохранить базу.
Хотя прекрасно осознавал, что сохранять-то уже практически и нечего.
Особенно возмутила его история, когда сотрудники УРПО ФСБ попытались оболгать свое руководство, заявив, что им была дана команда убить Березовского.
— Ты смотри, что делают! Это ж какой удар по престижу! Попробовали бы при мне что-то такое! Провокаторы!
Это — «попробовали бы при мне» — он повторял часто. Однажды речь зашла о гендиректоре ФАПСИ Старовойтове, герое моих публикаций.
— Никогда бы не подумал, — сокрушался Чебриков. — Такой тихий, вежливый. А вот поди ж ты…
Крушение веры было для него процессом болезненным. Он никогда в этом не признавался, но я-то чувствовал. Как чувствовал и его одиночество.
Наверное, это страшно: оказаться ненужным… Нет, у него была семья — жена, бывшая одноклассница Зинаида Моисеевна, с которой он прожил 52 года, дочка, внучка-школьница.
Периодически его приглашали на всякие лубянские мероприятия. Пару раз он встречался с директорами — Барсуковым, Ковалевым, Путиным. Ему хотелось верить, что они обращались к глубинам его опыта, в действительности же это было элементарной данью уважения старому председателю.
Я о другом: когда вчера твое имя заставляло трепетать, немигающий взгляд из-под очков вгонял людей в дрожь, а сегодня ты оказался никому не нужен — это самое тяжелое, что может случиться с людьми из его породы.
Всю жизнь он работал, командовал, руководил. Он привык говорить негромко, зная, что его все равно услышат.
Старость стала для него испытанием гораздо более тяжелым, чем даже война…
* * *Мне почему-то казалось, что он — вечен. Человек из другого измерения, из другого времени.
То, что стало для нас историей, было для него днем сегодняшним. Он жил как бы в двух пространствах: мыслями — в прошлом, телом — в настоящем.
Его эпоха умерла, превратившись в историю. Вместе с ней умер и член Политбюро, Герой, генерал, лауреат. Остался просто старик.
Мы привыкли, что вожди той поры расставались с властью только одним путем: когда их гроб выставляли в Колонном зале Дома союзов. И странно было видеть рядом с собой соратника Андропова. Подчиненного Брежнева и Черненко. Коллегу Цвигуна.
Все равно что представить, будто Берия или Дзержинский до сих пор живы…
Помню, как-то Чебриков заговорил о смерти. Что-то вроде того, что смерти он не боится, чувствует, что скоро умрет.
Я шутил в ответ: вы пьете так, что и молодым не догнать, какая там смерть!
«Нет, я же чувствую».
Чувствовал? Может, и есть что-то, чего нам никогда не понять. Неведомое и потому пугающее.
Впрочем, смерти он и вправду не боялся.
…В последний раз я видел его накануне юбилея Андропова в Совете ветеранов ФСБ.
Чебриков был увлечен спором со своим бывшим замом. Зам утверждал, что Андропов рекомендовал руководителям КГБ не дружить семьями, дабы никто не уличил их в непартийном поведении.
Чебриков настаивал, что, если бы такое было, ему об этом обязательно стало известно.
Виктор Михайлович раскраснелся, снял очки. Верхняя пуговица старомодной голубой рубашки была расстегнута. Рядом стояла пустая бутылка водки. Закусывали они шоколадными конфетами…
…Через девятнадцать дней его не стало.
В ту ночь — с четверга на пятницу — перед сном меня почему-то начали мучить мысли о смерти. Такого не было давно. Я пытался прогнать их, заставлял себя думать о другом, но не мог. Осознание того, что когда-нибудь все прекратится, меня не покидало.
Только на другой день я узнал. В это самое время умер Виктор Михайлович Чебриков…
Чебрикова не стало в 99-м. Через год скончался ещё один председатель КГБ — Владимир Семичастный. Он не дожил до своего 77-летия всего 3 дней. Ни одного председателя больше не осталось (Владимир Крючков не в счет, он возглавил Лубянку уже в период агонии).
Уходят люди, ставшие символами эпохи, а вместе с ними уходят тайны этой эпохи. Мы не узнаем их уже никогда, ведь главные секреты они, привыкшие не доверять никому, хранили не в архивах. В своей памяти.
Я мог расспросить Чебрикова о многом. Не расспросил. Не успел. Не сумел. Общение с ним было похоже на золотоискательство: чтобы намыть пару граммов драгметалла, часами надо просеивать песок с водой. От острых тем он уходил. О самом интересном рассказывал буднично и заскорузло, будто руководил не сильнейшей спецслужбой мира, а пошивочным ателье.
Впрочем, кое о чем выпытать я все же успел. Например, о тайне гибели генерала Цвигуна — первого зампреда КГБ, свояка Брежнева.
Цвигун застрелился у себя на даче зимой 82-го. Смерть эта породила множество слухов и легенд — вплоть до того, что генерал пал жертвой антибрежневского заговора. Или же (версия эта стала особо популярной после романа Э.Тополя «Красная площадь») был уличен в коррупции и предпочел самоубийство тюрьме.
В действительности все оказалось намного прозаичнее. У Цвигуна обнаружили неизлечимую болезнь: кажется, рак. С каждым днем боли мучили его все сильнее…
— А как же коррупция? — спросил я у Чебрикова.
Чебриков ответил:
— После смерти в сейфе Цвигуна нашли деньги и ценности. Вскрылись махинации с покупкой им дачи… Только застрелился он не из-за этого.
Легенды и мифы брежневской поры — сказки перестроечного времени — одна за одной разбивались о глуховатый голос Чебрикова. Все равно как после Майн Рида и Фенимора Купера открыть Большую советскую энциклопедию и найти статью о Южной Америке. Там будет все: население, точные координаты Гвианского нагорья, протяженность Анд и Амазонки, но не будет ни слова про вождя Симеонов Оцеолу и охотника Натти Бампо.
Война между Андроповым и Брежневым, дело Бориса Бурятцы и бриллианты Ирины Бугримовой. Самоубийство Щелокова и арест главного циркача страны Колеватова. При ближайшем рассмотрении все эти, несомненно, превосходные истории теряли свою таинственно-детективную привлекательность, ибо один из главных героев их сидел передо мной — в старомодном костюме, в добротных полуботинках фирмы «Саламандер», и в его обыденном облике не было ничего мифического и сверхъестественного.
Портрет Чебрикова в парадной генеральской форме — небольшая цветная фотография — висит у меня над столом. Крепко сжатые уголки губ, напряженный повелительный взгляд.
А рядом висит портрет ещё одного человека из прошлого. Он не так знаменит, как бывший председатель. Его имя знают разве что несколько десятков историков, ибо практически все, с кем служил он, давно уже перешли в мир иной.
Полковник Федосеев. Сергей Михайлович Федосеев. На слегка пожелтевшей карточке он совсем ещё мальчишка: ему чуть больше двадцати. К гимнастерке привинчен орден «Знак почета»: он получил его в 40-м. Таким я не видел, да и не мог видеть, его никогда.
Познакомились мы полвека спустя. Федосеева оформили тогда на работу в Центр общественных связей ФСБ: кем-то вроде консультанта. Платили ему какую-то мелочь, но он был рад даже этим деньгам.
Обычно чекистов очень трудно прочувствовать: когда они искренни, а когда просто делают вид. С Федосеевым все было иначе. Я понял, что понравился ему с самой первой встречи. Как, впрочем, и он мне.
В Федосееве не было ничего того, что присуще многим ветеранам: маразматической ностальгии, пафоса, брюзжания. На вещи он смотрел трезво, без доли субъективизма, и меня порой даже удивляло, насколько совпадали наши с ним оценки — и людей, и событий.
