Какого цвета страх - Хинштейн Александр Евсеевич
Задачка на сообразительность: к какой из трех вышеназванных групп можно отнести Константина Борового?
Нам кажется, мы лично знаем…
Ответы можете присылать по адресу: Москва, Охотный Ряд, д. 1, Государственная дума, депутату Боровому К.Н.
Дело № 5
ТАЙНЫ СПЕЦСЛУЖБ
Нет в России организации более таинственной и загадочной, чем та, которая ещё недавно носила аббревиатуру из трех, знакомых всему миру, букв — КГБ.
Неважно, что ведомства с таким названием более не существует: по инерции почтительный ужас переносится и на правопреемников единой Лубянки, коих насчитывается сегодня уже целых шесть единиц.
Мне кажется, КГБ (как и ФСБ) в российском восприятии сродни масонскому или какому-то иному тайному ордену. Никто толком не понимает, чем этот орден занимается, но все точно знают, что он всемогущ и всевластен. Этакий симптом отрицательного обаяния, флера секретности, ведь ничто не привлекает так, как запретные плоды.
Лубянка в журналистском изображении переживала несколько этапов. От поголовного восхищения в 30-е до лакированности седовласых майоров прониных в 60-е. Одно время об органах писать вообще что-либо было запрещено. Потом, при Андропове, начала работать целая индустрия чекистской пропаганды, главным принципом которой было отсутствие всякой правдоподобности и конкретики.
А потом, как водится на Руси, фигуры идолов побросали в Днепр, вздернули на тросу железного Феликса, и бичевание КГБ стало признаком хорошего вкуса… Как будто топор в руках палача сам виноват в том, что вручили его не плотнику или мяснику…
Писать о работе спецслужб нелегко, потому что невозможно это делать, не понимая чекистской ментальности. Потому что, в отличие, скажем, от милиции, где все понятно и просто, в коридорах Лубянки царят интриги, повальное недоверие и прочие атрибуты мадридского двора…
У журналиста, взявшегося за эту тему, не должно быть ни предвзятого пессимизма, ни восторженного романтизма. Он должен понимать, что вступает на минное поле, где, как известно, время от времени случаются взрывы. И ещё заранее приготовиться к тому, что очень скоро на него начнут косо смотреть коллеги и разглядывать погоны под его пиджаком. Ведь нет в России организации более загадочной и таинственной, чем та, что ещё недавно носила название из трех, известных всему миру, букв…
11.07.1999
ГЕНЕРАЛ ИЗ ШТРАФБАТА
Я долго не мог понять, на кого он похож. Разговаривая с ним, наблюдая, как он беседует с другими, я постоянно ловил себя на мысли, что кого-то он мне напоминает.
Только теперь я понял кого — тюленя.
Такой же огромный, неуклюжий. В мой «форд» он втискивался в три приема. Вылезал — согнувшись в три погибели. Я отодвигал сиденье как можно дальше, но это не спасало: правой рукой он держался за поручень, левой придерживал неизменную шапку-пирожок, оставшуюся ещё со времен Политбюро.
— Эх, — вздыхал он. — Вот раньше у меня была «чайка»…
— Удобнее?
— Просторнее…
Он и говорил, и жестикулировал, и двигался невозмутимо, с достоинством. Немигающе смотрел сквозь толстые линзы очков, и под этим взглядом становилось как-то не по себе.
Но когда он снимал очки, сходство с неуклюжим тюленем моментально исчезало. Как и у всех близоруких людей, без очков выражение лица его совершенно менялось. Появлялось что-то трогательное, беззащитное. Из сурового немногословного генерала, чей портрет мы носили на демонстрациях, он превращался в обычного старика. Который, кстати, совершенно был не похож на того, другого, с портрета.
И когда смеялся, он тоже переставал походить на свой портрет. Морщины на высоком лбу собирались в нотную линейку. Обнажались крепкие желтые резцы. Он покряхтывал, крутил головой, словно пловец, в уши которому попала вода.
И обязательно расстегивал верхнюю пуговицу на рубашке…
* * *Несколько лет подряд я уговаривал бывшего председателя КГБ СССР Виктора Михайловича Чебрикова дать мне интервью.
Регулярно, раз в месяц, звонил ему домой и каждый раз слышал одно:
— Давайте чуть-чуть обождем. Позвоните через месяц.
Так продолжалось до декабря 96-го.
Ко дню чекиста, переименованному по воле президента в День работника органов безопасности, я решил сделать мини-интервью со всеми экс-председателями и директорами. Согласились все. Даже престарелый Виталий Федорчук, которого, в пику Андропову, Брежнев поставил командовать КГБ весной 82-го, о чем чекисты до сих пор вспоминают с ужасом.
(Справедливости ради скажу, что интервью у Федорчука пришлось брать по телефону. В назначенное время я приехал в четырехэтажный дом на улице Косыгина, позвонил снизу. Ко мне спустилась внучка Федорчука:
— Знаете, после разговора с вами дедушка не спал всю ночь, волновался. А утром мы увезли его в госпиталь. Он ведь никогда не встречался с журналистами!
Только неделю спустя я нашел генерала по телефону.)
Лишь Чебриков продолжал тянуть. Нет, он не отказывался, но всякий раз просил перезвонить — «я себя неважно чувствую, жена тоже прихварывает».
До 20 декабря оставалось всего несколько дней. Выхода не было, и тогда я обратился за помощью к Николаю Ковалеву, директору ФСБ.
Звоню через день. В трубке совсем другой голос:
— Да-да, товарищи со мной уже связывались. Записывайте.
— Что записывать, Виктор Михайлович?
— Как что?! Торжественное обращение к сотрудникам ФСБ. Меня ведь попросили сказать несколько слов для чекистов.
Я пытался спорить. Втолковывал, что мне нужно не обращение, а интервью. Чебриков был непреклонен. До этого за всю свою жизнь он дал только два интервью и общение с журналистами строил по принципам, изложенным в ленинской работе о партийной печати. Первое интервью называлось — «Перестройка и работа чекистов», второе — «Обновляя национальную политику».
Обращение Чебрикова я опубликовал в полном объеме. В конце концов характеризовало оно Виктора Михайловича не хуже любого интервью.
Вот этот текст:
«Поздравляю всех сотрудников контрразведки Российской Федерации с праздником. Желаю утверждения здоровой, деловой и морально чистой атмосферы, высокой правовой культуры, законопослушности, высокого профессионализма и ответственности за порученное дело…»
* * *Прошло ещё несколько лет. Мои звонки к Чебрикову стали уже неким обязательным ритуалом. Раз в месяц я слышал глуховатый голос:
— Давайте чуть-чуть обождем. Не время пока.
До сих пор не могу поверить, что однажды Чебриков сменил гнев на милость. Правда, каких трудов это стоило! Скольких соратников генерала упросил я похлопотать за меня!
Стояла осень. Чебриков вышел из подъезда кирпичного цековского дома на Сивцевом Вражке. На голове — шапка-пирожок. Тяжелое драповое пальто. В руках — старомодный дипломат.
Особенно меня поразила тяжесть пальто. Килограммов десять, не меньше. Я спросил:
— Как же вы его носите?
— Привычка, — ответил Чебриков.
Я предупредительно распахнул дверь, копируя виденных в кино ординарцев.
— Разрешите ехать, товарищ генерал?
Он кивнул.
Машину я вел нарочито медленно, — заранее сбрасывал скорость, мягко притормаживал. Осознание того, что рядом сидит историческая личность, невольно дисциплинировало.
«Эх, было бы это лет пятнадцать назад», — думал я. И, стоя на перекрестках, с чувством тайного превосходства оглядывал соседние машины. Увы, Чебрикова никто не узнавал и гордости моей оценить не мог.
«Ладно, — решил я, — В конце концов, так даже лучше».
Ощущение тайны, как мне казалось, ещё сильнее объединяло нас. Наверное, в этом заключалась суть и его профессии: тебе доверено то, о чем никто не знает и никогда не узнает.
— У меня есть удостоверение ФСБ, Барсуков выдал, — заранее предупредил Чебриков. И специально полез в дипломат за «ксивой». «Консультант Управления делами ФСБ России», — было написано там. Орденские планки тянулись до самого низа фотографии. Думаю, несколько рядов колодок в удостоверение не вместились.
