Генри Киссинджер - Дипломатия
Сталин слишком хорошо понимал затруднительность собственного положения. Разгром Франции обманул ожидания, разделявшиеся, наряду со Сталиным, всеми западными военными экспертами относительно того, что последует продолжительная серия боев на истощение, как это было в первую мировую войну. Улетучилась заветная мечта Сталина о том, как Германия и западные демократии будут доводить себя до полной потери сил. А если падет и Великобритания, то германская армия высвободится для броска на Восток, причем окажется в состоянии целиком воспользоваться ресурсами Европы в соответствии с концепцией, пропагандируемой Гитлером в «Майн кампф».
Реагировал Сталин всегда стереотипно. Ни в один из моментов собственной карьеры он не выказывал страха, даже когда не мог его не испытывать. Убежденный в том, что, обнаруживая собственную слабость, можно побудить противника завысить требования, он всегда пытался затуманить дилеммы стратегического выбора внешней непреклонностью. Если бы Гитлер попытался воспользоваться победой на Западе для оказания давления на Советский Союз, то Сталин сделал бы перспективы уступок с его стороны максимально болезненными и непривлекательными. Осторожный и расчетливый до маниакальности, Сталин, однако, не сумел должным образом принять в расчет невротический характер личности Гитлера и потому не предусмотрел возможности ответа Гитлера на брошенный ему вызов посредством войны на два фронта, каким бы отчаянным ни являлся подобный курс. Сталин избрал двойную стратегию. Он торопился забрать остатки добычи, причитавшейся ему согласно секретному протоколу. В июне 1940 года, пока Гитлер еще был занят Францией, Сталин предъявил Румынии ультиматум с требованием уступить Бессарабию, а также пожелал забрать Северную Буковину. Последняя в секретном протоколе не фигурировала, и обладание ею давало возможность разместить советские войска вдоль всего протяжения румынской части Дуная. В тот же месяц он включил балтийские государства в состав Советского Союза, вынудив их пойти на организацию бутафорских выборов, в которых приняло участие менее 20% населения. А когда этот процесс завершился, Сталин вернул всю территорию, которую Россия потеряла в конце первой мировой войны; тем самым союзники заплатили последний взнос в счет штрафа за исключение как Германии, так и Советского Союза из участия в мирной конференции 1919 года.
Одновременно с укреплением собственных стратегических позиций Сталин не жалел усилий, чтобы задобрить грозного соседа, и снабжал военную машину Гитлера сырьем. Еще в феврале 1940 года, за несколько месяцев до победы Германии над Францией, в присутствии Сталина было подписано торговое соглашение, обязывавшее Советский Союз поставлять Германии значительные количества сырьевых материалов. Германия, в свою очередь, снабжала Советский Союз углем и промышленными товарами. Советский Союз скрупулезно выполнял условия соглашения и, как правило, опережал график. И буквально вплоть до того момента, когда Германия в конце концов совершила нападение, советские товарные вагоны пересекали вместе с грузом пограничные контрольные пункты.
Ни один из сталинских шагов, однако, не менял геополитических реалий, а именно, того, что Германия стала господствующей державой в Центральной Европе. Гитлер дал понять четко и ясно, что не потерпит советской экспансии за пределы предусмотренного секретным протоколом. В августе 1940 года Германия и Италия заставили Румынию, которую Сталин к тому времени уже рассматривал как часть советской сферы влияния, вернуть две трети Трансильвании Венгрии, почти что союзнику держав «оси». Преисполненный решимости уберечь Румынию как источник снабжения нефтью, Гитлер в сентябре еще явственней провел черту, дав гарантии независимости Румынии и введя в страну для подкрепления выданной гарантии моторизированную дивизию и самолеты военно-воздушных сил.
В тот же месяц напряженность возникла на другом конце Европы. В нарушение секретного протокола, делавшего Финляндию частью советской сферы влияния, Финляндия согласилась дать разрешение германским войскам пройти через ее территорию в Северную Норвегию. Более того, имели место значительные поставки германского вооружения, единственной разумной целью которых было усиление Финляндии для противостояния советскому давлению. Когда Молотов запросил у Берлина более конкретную информацию, ему были даны уклончивые ответы. Советские и немецкие войска сошлись лицом к лицу на всем протяжении линии противостояния, шедшей через всю Европу.
Для Сталина, однако, наиболее грозным днем стало 27 сентября 1940 года, когда Германия, Италия и Япония подписали Трехсторонний пакт, обязывающий каждую из этих стран вступать в войну с любой прочей страной, вставшей на сторону Великобритании. По правде говоря, пакт сознательно не касался отношений каждой из подписавших его стран с Советским Союзом. Это означало, что Япония не берет на себя обязательства участвовать в германо-советской войне независимо от того, кто начнет первым, но обязана будет сражаться с Америкой, если та вступит в войну против Германии. И хотя Трехсторонний пакт был совершенно очевидно направлен против Вашингтона, Сталин не чувствовал себя спокойно. Каковы бы ни были конкретные условия этого соглашения, он не мог не ощущать, что в один прекрасный день три участника пакта вполне способны обернуться против него. Что Сталин был для них лишний, свидетельствовал тот факт, что его даже не извещали о переговорах до тех пор, пока пакт не был подписан.
К осени 1940 года напряженность нарастала такими темпами, что оба диктатора предприняли, как оказалось, последние дипломатические усилия переиграть друг друга хитростью. Целью Гитлера было вовлечь Сталина в совместное выступление против Британской империи, чтобы разгромить его тогда, когда тыл Германии будет полностью обеспечен. Сталин пытался тянуть время в надежде, что как-нибудь сумеет обмануть Гитлера, а заодно определить, чем можно будет поживиться по ходу дела. Ничего не получилось из попыток организовать личную встречу между Гитлером и Сталиным после подписания Трехстороннего пакта. Каждый из лидеров сделал все от него зависящее, чтобы избежать этой встречи, заявляя, что не может покинуть страну, а, казалось бы, естественное место встречи — в Брест-Литовске, на границе — несло в себе слишком много тяжких исторических воспоминаний.
13 октября 1940 года Риббентроп написал пространное письмо Сталину, давая собственную интерпретацию событиям, происшедшим за год, истекший с момента его поездки в Москву. Для министра иностранных дел это было невероятным нарушением протокола — адресоваться не к своему визави, но к руководителю, формально не занимавшему никакой государственной должности (Сталин тогда являлся исключительно Генеральным секретарем Коммунистической партии).
Отсутствие дипломатической утонченности в письме Риббентропа компенсировалось пышностью слога. Возникновение советско-германских разногласий по поводу Финляндии и Румынии он объяснял «британскими махинациями», не уточняя, как это Лондону удалось добиться подобного успеха. И он настаивал на том, что Трехсторонний пакт не направлен против Советского Союза, а наоборот, участие Советского Союза в дележе послевоенной добычи между европейскими руководителями и Японией будет только приветствоваться. В заключение Риббентроп пригласил Молотова нанести ответный визит в Берлин. По этому случаю Риббентроп остановился на возможности обсуждения вопроса присоединения Советского Союза к Трехстороннему пакту[431].
Сталин был чересчур осторожен, чтобы делить пока еще отсутствующую добычу или выходить на передний край конфронтации, затеянной другими. И все же хотел оставить за собой право участвовать в разделе наследия, захваченного Гитлером в случае падения Великобритании, как он это сделает в 1945 году, когда вступит в войну с Японией на последнем ее этапе и получит за это хорошую цену. 22 октября Сталин ответил на письмо Риббентропа, выражая готовность к встрече, смешанную с иронией. Поблагодарив Риббентропа за «поучительный анализ недавних событий», он, однако, воздержался от их личной оценки. И, возможно, чтобы показать, что в игры с протоколом могут играть двое, он от имени Молотова принял приглашение приехать в Берлин и при этом в одностороннем порядке назвал очень близкую дату: 10 ноября, менее чем через три недели с того момента[432].
Гитлер принял это предложение тотчас же, что стало поводом нового недоразумения. Сталин истолковал скорость, с которой ответил Гитлер, как доказательство того, что отношения с Советами были для Гитлера столь же жизненно важными, как и год назад, и, следовательно, твердая политика давала свои плоды. Готовность Гитлера, однако, проистекала из необходимости как можно скорее приступить к разработке планов нападения на Советский Союз, коль скоро он собирался сделать это весной 1941 года.
