Юн Чжан - Дикие лебеди
Попрощавшись с водителем, везшим нас из Чэнду, мы проехали на таком «грузовике верности» последнюю часть пути до Ниннаня. По дороге остановились отдохнуть у мраморного карьера. По обнаженным спинам рабочих струился пот; они пили чай и курили трубки чуть ли не в метр длиной. Один из них сказал, что они не используют никаких машин, потому что только работа голыми руками может выразить их преданность Мао. Я ужаснулась, увидев, что значок с Мао приколот к его голой груди. Когда мы вернулись в грузовик, Цзиньмин предположил, что значок приклеен пластырем. Касательно их работы вручную он сделал следующее наблюдение: «Скорей всего, у них попросту нет никаких машин».
Цзиньмин часто отпускал подобные скептические замечания, неизменно вызывавшие взрыв хохота. Но вообще — то в те дни шутки могли довести до беды. Мао, лицемерно призывавший к «бунту», не хотел настоящих вопросов и сомнений. Способность мыслить стала для меня первым шагом к прозрению. Как и Бин, Цзиньмин помог мне раскрепостить мышление.
Как только мы въехали в Ниннань, находящийся на высоте около 1600 метров над уровнем моря, у меня опять разболелся живот. Все, что я глотала, извергалось наружу, в глазах у меня все ходило ходуном. Но мы не имели права остановиться — требовалось добраться до наших производственных звеньев и изменить прописку до 21 июня. Поскольку звено Нана было ближе, мы решили сперва отправиться туда. Мы целый день пробирались через дикие горы. По ущельям с ревом неслись летние потоки, мосты попадались редко. Вэнь шел впереди и нащупывал дно, а Цзиньмин тащил меня на своей костлявой спине. Часто приходилось пробираться по узким козьим тропам вдоль пропастей глубиной во многие сотни метров. С таких троп, возвращаясь в темноте домой, сорвалось несколько моих школьных друзей. Солнце палило нещадно, у меня стала облезать кожа. Меня мучила неутолимая жажда, я выпила воду из фляжек всех моих спутников. Когда мы добрались до протоки, я бросилась на землю и начала жадными глотками пить прохладную влагу. Нана попыталась меня остановить. Она сказала, что даже крестьяне не пьют такую воду некипяченой, но меня обуяла безумная жажда, я ничего не слушала. Разумеется, закончилось это еще более мучительной рвотой.
Наконец нам попался какой — то дом. Перед ним росло несколько огромных каштанов с величественными раскидистыми кронами. Крестьяне пригласили нас зайти. Я, облизывая потрескавшиеся губы, немедленно отправилась к печи, на которой стояла большая глиняная миска, возможно, с рисовым отваром. В горах он считался восхитительнейшим из напитков. Добрый хозяин нас угостил. Рисовый отвар обычно белый, но этот был черный. С застывшей поверхности сорвался рой жалобно жужжащих мух. Я заглянула в миску и увидела несколько утопленниц. Я всегда крайне брезгливо относилась к мухам, но сейчас взяла миску, отодвинула трупики в сторону и принялась нетерпеливо осушать ее.
В деревню, где жила Нана, мы добрались уже в темноте. На следующий день начальник ее звена с большим удовольствием проштамповал все три письма и таким образом избавился от нее. За последние несколько месяцев крестьяне поняли, что получили не дополнительные руки, а лишние рты. Они не могли выгнать городскую молодежь и радовались, когда дармоеды уходили добровольно.
Состояние здоровья явно не позволяло мне идти в мое собственное звено, поэтому Вэнь в одиночестве отправился добывать нам с сестрой свободу. Нана и ее деревенские подруги ухаживали за мной как могли. Я ела и пила только много раз прокипяченное, но все равно тосковала по бабушке и ее куриному супу. В те дни курица считалась большим деликатесом, и Нана шутила, что мне каким — то образом удалось сочетать бурю в желудке с гурманскими наклонностями. Тем не менее, и она с девочками, и Цзиньмин обошли всю округу в поисках цыпленка. Но местные крестьяне не ели и не продавали курятины — они разводили птицу только ради яиц. Местные утверждали, что так им завещали предки, но знакомые рассказали нам, что куры здесь болеют распространенной в горах проказой, поэтому яиц мы тоже избегали.
Цзиньмин решил во что бы то ни стало сварить мне суп не хуже, чем у бабушки, и использовал свою страсть к изобретательству для практических нужд. На открытой площадке перед домом он соорудил ловушку из большой круглой бамбуковой крышки, подпертой палкой, под крышку насыпал немного зерна, к палке привязал бечевку, другой ее конец взял в руку и спрятался за дверью. В особым образом установленном зеркале отражалось все, что происходило под полуопущенной крышкой. На зерно слетелись воробьи и даже горлинки. Цзиньмин подстерег нужное мгновение и дернул за бечевку. Благодаря его находчивости я смогла отведать чудесного супа из дичи.
Горы позади дома покрывали персиковые рощи; сейчас ветви ломились от спелых плодов. Цзиньмин и девочки каждый день возвращались с полными корзинами персиков. Цзиньмин считал, что мне нельзя есть их сырыми, и варил мне варенье.
Я чувствовала, что меня балуют. Дни напролет я просиживала в зале, любовалась на далекие горы и читала Тургенева и Чехова, которых Цзиньмин взял с собой в поездку. Я прониклась настроением тургеневской прозы и выучила многие отрывки из «Первой любви» наизусть.
Вечером изгибы гор на горизонте сверкали на фоне темного неба, словно огненный дракон. В Сичане климат очень сухой, но никто не следил, соблюдаются ли правила охраны лесов, пожарная служба не работала. В результате горы горели день за днем, путь пламени преграждали только ущелья, иногда его гасили ливни.
Через несколько дней Вэнь возвратился из нашего звена с разрешениями для нас с сестрой. Мы немедленно отправились на поиски чиновника, ведавшего пропиской, хотя я еще не окрепла. Я еле шла, из глаз у меня сыпались искры, но до 21 июня оставалась всего одна неделя.
Когда мы добрались до уездного города Ниннаня, нам показалось, что он на военном положении. В большинстве китайских местностей сражения между группировками уже прекратились, но в захолустных местах многие еще не сложили оружия. Проигравшая партия скрывалась в горах и часто совершала оттуда молниеносные налеты. На каждом шагу встречались охранники, в основном представители народности «и», обитавшей в сичанской глуши. По легенде, они спят не лежа, а сидя на корточках, положив голову на скрещенные руки. Вожди группировок — все ханьцы — поручили им самые опасные занятия: бой в авангарде и охрану. Когда мы искали нужного чиновника во всевозможных уездных учреждениях, нам то и дело приходилось пускаться в долгие объяснения с воинами и, за неимением общего языка, мы прибегали к жестикуляции. Завидев нас, они поднимали винтовки и прицеливались, клали палец на курок и прищуривали левый глаз. У нас душа уходила в пятки, но мы из последних сил напускали на себя беззаботный вид. Нас предупредили, что любое проявление страха они воспримут как доказательство вины и прореагируют соответственно.
В конце концов мы нашли необходимый кабинет, но он пустовал. Потом мы встретили знакомого, который раскрыл нам глаза: оказывается, чиновник прячется от городских юношей и девушек, идущих нескончаемым потоком и требующих, чтобы он решил их проблемы. Знакомый не имел понятия, где скрывается чиновник, но он рассказал нам о кружке «старой городской молодежи», где можно было получить необходимую информацию.
«Старая городская молодежь» приехала в деревню еще до начала «культурной революции». Заваливших экзамены в школу старшей ступени и в университет партия убеждала использовать свое образование на благо «строительства новой прекрасной социалистической деревни». Романтически настроенные молодые люди вняли призыву партии. Но суровые условия жизни в деревне, откуда невозможно было уехать, а также осознание лицемерия режима — дети чиновников, даже потерпев неудачу на экзаменах, никогда не отправлялись в деревню — многих из них превратили в циников.
«Старая городская молодежь» отнеслась к нам очень дружелюбно. Они угостили нас прекрасным обедом из дичи и предложили разыскать чиновника. Двое молодых людей пошли за ним, а мы болтали с остальными на просторной сосновой веранде их дома, перед которой бурлила река под названием Черная вода. На высоких утесах в балетных позах стояли на одной ноге цапли. Их подруги летали вокруг, показывая во всей красе свои белоснежные крылья. Я никогда не видела этих изящных танцовщиц на воле.
Хозяева обратили наше внимание на темную пещеру на другом берегу реки. С ее потолка свисал ржавый бронзовый меч. Добраться туда было невозможно: мимо с бешеным ревом неслась вода. По преданию меч в пещере оставил мудрый первый министр древнего Сычуаньского царства, знаменитый Чжугэ Лян. Он семь раз ходил из Чэнду походом на здешних сичанских варваров. Я хорошо знала эту историю и с восторгом увидела подтверждение ее правдивости. Он семь раз пленял и отпускал на свободу варварского вождя, надеясь завоевать его сердце великодушием. Шесть раз вождь упрямо продолжал свой бунт, но на седьмой раз смирился и добровольно признал власть сычуаньского царя. Мораль этой легенды гласит: чтобы завоевать людей, нужно завоевать их сердца и умы — именно такой стратегии придерживался Мао, да и вообще коммунисты. У меня мелькнула смутная мысль, что именно в этом цель нашего «идейного перевоспитания» — сделать так, чтобы мы выполняли приказы добровольно. Поэтому в пример нам ставили крестьян, самых покорных и не задающих вопросов подданных. Теперь я бы сказала, что лучше всего поведение властей описывалось словами советника президента Никсона, Чарльза Колсона: «Если схватить их за яйца, то сердца и умы последуют в нужном направлении».
