Юрий Карякин - Достоевский и Апокалипсис
Почему люди, пытаясь осуществить свои социальные утопии, достигают результатов, прямо противоположных желаемым (Гегель: «ирония истории»)? Да потому просто, что соревнуются в своей гордыне в том, как бы лучше, умнее, хитрее нарушить, ну, скажем, закон гравитации. И, вместо того чтобы его не нарушать, а исходить из него, заставляют себя и все большее число людей, в конце концов, целые страны, народы, наконец, все человечество — прыгать якобы в светлое будущее, а на самом деле с Вавилонской башни в пропасть; и, дескать, чем больше людей прыгнет, тем это будет прогрессивнее и безопаснее.
Нам сегодня трудно понять, что такое была Французская революция для XIX века. Это было последнее предупреждение о самоубийстве всех революций, последний аргумент за отказ от них. Весь XIX век шею себе свернул, оглядываясь на Французскую революцию. «Обстоятельства не подошли, люди не дозрели» (Достоевский — Страхову)?[91] Да в том-то и дело, что никогда обстоятельства не подойдут, никогда люди не дозреют. Возврат к Птолемею после Коперника и Эйнштейна. К трем китам.
С того момента — 1789 год — на самом деле, конечно, раньше, стало ясно: корабль поплыл не туда (потом полетел, что еще страшнее).
Гойя — Достоевский — Бодлер
В «Цветах зла», в шестой главе — «Маяки», Бодлер перечисляет любимых своих художников и среди них называет Гойю:
На гнусном шабаше то люди или духиВарят исторгнутых из матери детей?Твой, Гойя, тот кошмар, — те с зеркалом старухи,Те сборы девочек нагих на бал чертей!..
Совершенно очевидно, что это впечатления от «Капричос».
«Цветы зла», по-видимому, были начаты около 1845 года, изданы в 1856-м. Дату написания «Маяков» специалисты относят примерно к концу 40-х годов XIX века.
Но есть еще в «Цветах зла» тридцать пятая глава.
XXXV DuellumБойцы сошлись на бой, и их мечи вокругКропят горячий пот и брызжут красной кровью.Те игры страшные, тот медный звон и стук —Стенанья юности, растерзанной любовью!
В бою раздроблены неверные клинки,Но острый ряд зубов бойцам заменит шпаги:Сердца, что позднею любовью глубоки,Не ведают границ безумья и отваги!
И вот в убежище тигрят, в глухой оврагСкатился в бешенстве врага сдавивший враг,Кустарник багряня кровавыми струями!
– Та пропасть — черный ад, наполненный друзьями;С тобой, проклятая, мы скатимся туда,Чтоб наша ненависть осталась навсегда!
Впервые опубликовано в 1858-м. Источник — 62-й офорт «Капричос». Бодлер описал этот офорт в статье «О некоторых иностранных карикатуристах». По-видимому, Бодлер, кроме «Капричос», вряд ли что знал еще из Гойи.
Автопортреты как исповедь перед Апокалипсисом
Достоевский, человек-художник предельный, запредельный («всю жизнь за черту переходил…»), копал-копал в человеке и докопался, в сущности, только до двух положительных образов — до сервантесовского Дон-Кихота и до своего Мышкина. С «Дон-Кихотом» готов был идти на Страшный суд.[92]
У Гойи, сопоставимого разве лишь с Достоевским, — очень много автопортретов. Но, по-моему, самый главный духовный автопортрет — это Дон-Кихот. Сидит рыцарь Ламанчский, а над ним — туча бесовская, точно такая же, как над художником из 43-го офорта из «Капричос» — «Сон разума рождает чудовищ».
Вдруг вспомнилось: «А был солдат бумажный…» — эта нота щемит и просветляет. Это же Булатово откровение о себе. Это же и есть его Дон-Кихот.
Есть автопортреты у художников — прямые и косвенные.
Лучший автопортрет Достоевского — письмо брату от 22 декабря (после «расстрела».)
Автопортреты каждого большого художника-живописца могут быть поняты только в общем большом контексте искусства, во всех его формах, видах и прежде всего в контексте литературном. Почему прежде всего? Да потому что автопортрет, по крайней мере в европейском искусстве, родился именно как литературный автопортрет. «Исповедь Августина Блаженного», «Жития святых». Запоздание автопортретов живописцев связано изначально во многом с внутрихристианским отрицанием живописи как таковой: даже Паскаль был ее абсолютным противником; даже Боттичелли в конце жизни под неистовым напором Савонаролы отказался от кисти и сжег некоторые свои произведения; я уже не говорю о мощном и истребительном движении иконоборчества.
Нужно уточнение самого понятия автопортрета и дифференциация внутри его.
Прямой автопортрет. И автопортрет (незаметный) среди других персонажей.
Одно дело — единственность автопортрета, так сказать, монопольность его. Другое — автопортрет художника на его картине, изображающей группу людей. Тут, конечно, связь (взаимопроникающая), но и отличие (существенное).
Автопортрет, так сказать, духовный, иногда «проговорочный».
Например, у Гойи — «Дон-Кихот», «Вой собаки», «Старик на костылях: “Я все еще учусь”».
У Пушкина — «Моцарт».
У Достоевского — «Смешной человек». Или персонаж (он сам) в его рассказе Анне Григорьевне 3 ноября 1866 года о задуманном романе о художнике. Достоевский — в письме брату от 22 декабря 1849 или в феврале 1854 года; 16 апреля 1865 года или запись в альбом А. Козловой.[93]
Наброски к статье Автопортреты как исповедь перед Апокалипсисом
1. Определение Апокалипсиса еще как и самоопределение. Это весть, откровение о гибели или о спасении.
2. Есть только три способа общения: проповедь, притча, исповедь. Перед Богом = совестью, перед людьми и перед собой, как это в Библии.
3. Вопрос якобы частный, на самом деле — та часть, которая выявляет всеобщее (искусство — религия).
4. Все искусство «просто» «перевод» небесного языка на земной (искусство, культура вообще по своему происхождению религиозны). Даже если вы считаете религию частью культуры, то не сможете отрицать религиозную природу происхождения искусства.
5. Тут отступление, крайне важное. Это — см. предыдущий пункт — приводит нас к следующему пониманию самих искусства, культуры и религии…
Искусство? Литература. Живопись, скульптура, архитектура, музыка…
В начале было Слово… «Слово» есть что? И есть литература. «Слово», то бишь литература (сначала устная и поэтическая), и было основанием всех искусств. Все остальные искусства «лишь» «перевод» с языка слова на язык глаза, слуха, осязания.
6. История автопортрета. Доказательство предыдущего. Автопортрет — это же исповедь. Когда она началась? Протуберанцы в Библии. Отчеканено у Августина Блаженного (а до него — не только в Библии примеры, но и у Сенеки…)
7. Автопортрет… Либо бегство от самого себя, либо беспощадное приближение к самому себе.
8. Эпиграфы: Сократ — «Познай самого себя».
Гойя. Три истории о нем
1. История создания его произведений.
2. История открытия его произведений (что — о нем, из него знали его современники, а что — потом узнали потомки).
Уже эти две истории невероятно таинственны — и так же невероятно переплетены.
При жизни его, в сущности, не знали. Знали, конечно, его портреты, церковные росписи, шпалеры. Но настоящего Гойю, автора «Капричос», серий офортов — «Бедствия войны», «Нелепицы» и др., наконец автора «черной живописи», не знал никто. А он почему-то об этом и не заботился.
3. Есть еще третья история — не менее в своем роде драматическая, история его понимания или непонимания…
Все это невероятно точно и таинственно сосредоточилось в картинах Дома Глухого. История открытия (уже после смерти художника). Непонимание, отторжение критикой.
Рафаэль Аргульоль[94] считает, что Гойя писал «черную живопись» только для себя. Не согласен и возражал ему при нашей встрече. Не может, по своей природе, человек писать только для самого себя. Все четырнадцать картин «черной живописи» — это какая-то «бутылка в океан». Что такое «бутылка в океан»? Последняя надежда в абсолютно безнадежной ситуации.
Развернуть, продумать, прочувствовать, что Гойя там, в Доме Глухого, думал, чувствовал, каково ему там было. Действительно, какой-то странный фатализм и какая-то еще более странная надежда быть увиденным и понятым.
Дом Глухого — это какое-то невероятное сосредоточение в одной точке — всей его жизни, всего его духа, всех его исканий.
«Безумец»!..
Ответ дан у Достоевского: «Да мое безумие[95] здоровее вашего здоровья» (24; 133).
От одной тысячной правды о мире, о человечестве, о человеке, о вас, о нем, о тебе — да вы с ума сойдете, трусы! А он вам ее всю и сказал, ну не всю, конечно…
