Сергей Голубов - Когда крепости не сдаются
— Не телеграмма — присяга! — сказал Буденный, — подписать — жизнь отдать.
— Да и день нынче таков! — заметил Ворошилов. — Новому миру — три года, старому — последний вздох!
И три подписи дружно легли под клятвенной телеграммой.
* * *— Въехать-то въедете, а вот как выберетесь…
Это говорил, тряся бровями, дед Якимах из деревни Строгановки.
— Сколь раз отсель на Литовский бродили, без счету, уж так знаем, так знаем, а все бывало на ветер глядишь, — эх-ну!
У северных берегов — камыши. Дальше — гладь соленых вод, бездонные ямы, полные густой «рапы», лазурная пустыня смерти. О смерти думалось всем. Но помереть не пришлось никому. Возвратясь из разведки, командиры соломой обтирали сапоги, щепой скребли грязь с шинелей и штанов. Разведка удалась. Да, с таким знаменитым проводником, как дед Якимах, и не могло быть иначе. Отыскали три брода по нескольку километров длины каждый. И тут же началась подготовка к форсированию Сиваша. Войска старательно чинили обувь, плели маты, ставили вехи. Дед Якимах то и дело выводил саперов на броды. И саперы прокладывали через море дороги из фашин, сучьев, досок, бревен. Тоскливо помаргивая мокрыми глазками, дед следил за быстрым ходом облаков; раздумчиво качая головой, встречал и провожал наскоки вдруг осерчавшего и крепко засеверившего ветра.
— Эх-ну!
Велик день — седьмое ноября. Но было в тот день серо, туманно и холодно. С утра илистое дно Сиваша покрылось блестящей коркой. Стоило тронуть корку, как она ломалась и липкая, вязкая грязь проступала наружу. Туман не сходил. Начало темнеть с обеда, и в окнах сельских хат замерцали бледнооранжевые огоньки. На деревенских улицах войска еще строилась в колонны, а штурмовые части дивизий уже спускались в это время к невидимой прорве Гнилого моря и одна за другой бесследно исчезали в ледяной, вонючей бездне. Размызганные сапоги Романюты почти мгновенно наполнились какой-то странно колючей, остро-едкой водой. И колола вода как раз в тех местах, где кожа была истерта ходьбой на маршах. «Соль», — догадался Романюта. Сколько ни оглядывался он назад, ничего не мог разглядеть. Но люди его шли за ним. Под ногами у них смачно хлюпала «рапа», и тяжко сопели в темноте остуженные глотки.
С каждой минутой становилось все морознее. Тянуло, пожалуй, уже градусов на пятнадцать. Мокрая шинель Романюты так отвердела выше пояса, будто кроили ее из листового железа. А полы шинели купались в ледяной жиже. И все его тело мало-помалу превращалось в насквозь промерзшую сосульку. Теперь он шел, не открывая глаз. Его сил еще хватало, чтобы идти. Но того крохотного излишка сил, который необходим для того, чтобы поднимались веки, уже не было. Да и были глаза ненужны Романюте в мертвой тьме этой страшной ночи. Вдруг чья-то цепкая рука ухватила его за плечо.
— Куда лезешь? Топиться, что ль?
Романюта заставил себя открыть глаза, но не увидел, а каким-то полузрительным чутьем уловил абрис высокой тощей фигуры проводника с длинной палкой.
— Сюда, сюда, иди! — строго сказал дед Якимак.
Шли долго, очень долго, — часа три или еще дольше. Казалось, что никогда уже и не кончится этот путь. Но чем отдаленнее представлялось его завершение, тем неожиданнее наступил конец. Что-то неясное затрепетало впереди, это мог быть лишь свет. Голубые мечи прожекторов замахнулись над Гнилым морем. Ноги внезапно учуяли крутой подъем берега. Грохот ружейных залпов разлился в темноте. Где-то всплеснулось «ура!». Совсем близко, на проволоке, захрапела штыковая свалка. Войска выходили на Литовский полуостров тремя колоннами…
* * *Туманная ночь привела за собой непроглядное утро. Атаковать Турецкий вал на рассвете было невозможно. Артиллерийская подготовка началась только в девять. В тринадцать полки пятьдесят первой двинулись в атаку.
С высоты «9,3», где находился Фрунзе, были ясно видны развалины города Перекопа, — сбитый верх колокольни, черный скелет церкви, огрызки кирпичных стен и тюрьма без крыши. Затем — рыжий бруствер рва, разрывы наших шрапнелей и огнистая линия укреплений на валу. Но стоило оторвать бинокль от глаз, как панорама боя мгновенно исчезала. Тянулись голые просторы, с буграми давным-давно наваренной грязно-белой соли и серым месивом расплывшихся дорог, — больше ничего.
Атака отхлынула от вала, рассыпалась и залегла. Снова заревели пушки. Из резерва вышли восемнадцать бронемашин. Но части правого фланга атаки и на этот раз были сбиты. От тракта Перекоп — Армянск до моря, на восьми километрах, закипала сумятица. На левом фланге — от тракта до Сиваша — ударно-огневая бригада держалась твердо, но общий ход дела от этого не менялся. И третья атака рассыпалась перед рвом…
Это был неуспех. Однако не он решал задачу дня. Задача решалась там, где наносился сегодня главный удар, — на Литовском полуострове. А там белые смяты, пятнадцатая и пятьдесят вторая дивизии вышли на перешеек к востоку от Армянского базара, грозя флангу и тылу перекопских укреплений. Надо было еще усилить этот удар, — двинуть через Сиваш свежие войска…
Фрунзе приехал в Строгановку около семи часов вечера. Это был тяжелый момент. Неудача атак на Турецкий вал определилась. И с Литовского полуострова сведения получались неутешительные. Белые отбросили наступавшие с полуострова войска. Огнем врангелевских кораблей остановлена девятая дивизия на Арабатской стрелке. Лабунский проявил нечеловеческую энергию на Чонгаре: плот и переправа уже построены. Но командарм Четвертой доносит, что форсировать пролив раньше ночи на одиннадцатое все-таки никак не может. Потребовал самолетов, — Фрунзе почти всю авиацию фронта отдал ему…
Еще недавно Владимировка и Строгановка были забиты войсками, — люди в хатах и в клунях, в сараях и на улицах. Теперь, когда все это ушло через Сиваш, в обоих селах было пусто и тихо. Фрунзе сидел в штабе пятнадцатой дивизии у стола с картой и, задумчиво чертя что-то карандашом на копиях приказов, ждал известий у аппарата. Над окном свистели телеграфные провода. Кто-то басом пел в трубе, жалобно взвизгивал за дверью и сердито гудел на чердаке. Еле слышно перешептывались штабники. В горницу вошел Наркевич. От того, что он был мокр, плечи его казались еще уже обыкновенного, а фигура еще длиннее. Бледное лицо странно подергивалось. Всякий, кто знал его обычную манеру держаться, сейчас же сказал бы: Наркевич в тревоге.
— Товарищ командующий, — сказал он, — разрешите доложить.
Фрунзе поднял на него внимательный взгляд лучистых глаз.
— Да…
— С линии связи доносят о повышении воды…
Фрунзе хотел спросить: «Проверили?» Но, взглянув на мокрую шинель начинарма и жидкую грязь, стекавшую с его сапог, выговорил другое:
— Тогда… За дело!
Ветер начал меняться с утра. Днем мутные волы Азовского моря уже рвались к западным берегам Сиваша, но броды до самого вечера все-таки не были под угрозой. За день удалось собрать кое-какие войска ближних резервов и с хода двинуть в Сиваш — на подмогу. Но для дивизий, которые с прошлой ночи дрались на Литовском полуострове, это было слабой подмогой. Должна подойти седьмая кавалерийская. Если она подойдет раньше, чем Сиваш станет полноводным, — хорошо. А если нет? Беда! Полки пятнадцатой и пятьдесят второй дивизий окажутся отрезанными по гу сторону моря. Что же надо сделать, чтобы не случилось такой беды? «Пятьдесят первая… Пятьдесят первая… Пятьдесят первая…» Наконец, штадив пятьдесят первой — у аппарата.
— Вода заливает Сиваш, — говорит Фрунзе, — приказываю немедленно атаковать и во что бы то ни стало захватить Турецкий вал, а затем наступать на Армянский базар. За невыполнение приказа ответите перед партией.
О бок с Фрунзе стоит дед Якимах.
— Вы — председатель строгановского ревкома?
— Мы…
Удивительно, что дед Якимах все понимает с полуслова. А разговор его с командующим не прост. Чтобы не погибло дело, надо сохранить пути через Сиваш. Нельзя допустить затопления бродов. Только скорая постройка дамбы может прекратить повышение воды. Трудная работа! Фрунзе двинет на нее наличный состав всех поблизости расквартированных тыловых учреждений и команд. Но… Дед Якимах качает головой. Кустистые брови его прыгают.
— Эх-ну, да разве без нас, мужиков, сладишь?
И действительно без мобилизации окрестного населения на предохранительные работы по возведению дамбы не обойтись. Пусть же ревет и воет восточный ветер, пронзительный скрип арбяных колес незаглушим. Крестьяне везут со всех сторон материалы для дамбы. Все круче да звонче перехлестывается над Сивашом их мерная украинская речь с бойким русским говором красноармейцев. И все гуще ползет через море на Литовский берег живая подача патронов, хлеба и пресной воды…
Фрунзе решил задержаться в Строгановке до полного выяснения обстановки, — правильное решение, так как испытания этого ненастного вечера были далеки от конца. Когда неожиданно перестал действовать провод между Строгановкой и Литовским полуостровом, положение сразу сделалось грозным.
