Игорь Гергенрёдер - Победаст, он же Смердячок
Черта, которая могла подразумеваться в нашем случае, в клубе хорошо известна. О ней и о том, кого она отличает, не раз упоминалось в беседах о России. Я должен был только поподробнее объяснить, каким оскорблением считается у россиян искажённый вариант слова «педераст». Затем я предложил представить: поутру пришла на работу названная директор клуба, взглянула на портрет — и… у неё потемнело в глазах, перехватило дыхание (что более подходит?..) У кого-то поднялась рука написать (на ком?!!!) самое жестокое, что только могло быть написано. Потрясённая женщина поспешно запирает клуб и бросается к представителям сельской власти, которым передаётся дрожь торопливости. С какими лицами разглядывают они начертанное слово… Что за кошмарная слава покатится о селе Нарышкино! И не на местных ли властях отыграется областное руководство? Потому чиновники решают инсценировать кражу, тайком унеся портрет и, для отвода глаз, мелочь. Кража — меньшее зло, нежели передаваемое из уст в уста: «Слыхал — в Нарышкино на портрете Путина написали …»
То, что так всё и было, подтверждают проволочки с приобретением нового портрета. Купишь его, повесишь, а ночью на нём появится то же слово… Спасение — в штатной должности сторожа, на что и стараются изыскать средства. Допустим, их найдут, но кончится ли дело? Или лучше сказать, перефразируя Манилова: не отразится ли оно на дальнейших видах России?.. Тут, держась признанной в берлинском клубе традиции, я перешёл к роману Достоевского «Братья Карамазовы». Девица Марья Кондратьевна готова представить Смердякова и юнкерочком, и молоденьким гусариком. А Смердячок (ласковое уменьшительное — объяснил я немцам) разве не видится массе россиян и лётчиком, и моряком, и десантником? Портрет из сахарной глазури так и манит к себе на бисквитных тортах. Выполненный же из шоколада разных цветов и помещённый в деревянную рамку, он идёт по двадцать одну тысячу рублей (600,6 евро) за штуку. Нередко портрет украшает свадебные платья. Так позволит ли он, предмет и лелеемый и вкушаемый, чтобы чиновники, прибегнув к обману, унесли его и уничтожили? Не случилось ли что-то из ряда тех явлений, на какие нам открывает глаза мировая литература? Более чем вероятно — он, подобно носу гоголевского майора Ковалева, сбежал. И, может, уже принялся передавать портретам-братьям запечатлённое на нём слово… Каково оно из сахарной глазури! А шоколадное!.. Но особое впечатление произведёт слово, оказавшись на подвенечном наряде.
Кое-кто тогда скажет: «Ну наконец-то!» Возможно — бывший капитан Алексей Иванов, который служил старшим офицером Красногвардейского военкомата Петербурга. Иванов ночами выявлял уклоняющихся от призыва. Остановив молодого человека, заявлял, что должен проверить его документы, и вёл в парадное дома N 42 по проспекту Ударников. Кончилось это для офицера приговором по статье «Насильственные действия сексуального характера». Осуждённый на срок три с половиной года в колонии общего режима, Иванов требует смягчения наказания — так неужели же не откликнется покинувший Нарышкино двухмерный Смердячок? Он непременно явится перед страждущим, даст тому посмаковать пикантное слово, и оба на всю ночь завеятся в Санкт-Петербург — шептаться по парадным.
И зря будет ждать вожделенного героя женская половина очарованных. Другой у него интерес. Да ещё попробуй управиться с обязанностями: хотя бы с теми, какие налагает нравственность. Разве не надо навестить в больнице человека, которому омоновцы, избивая несогласных, переломали рёбра и так, что те вонзились в лёгкое?..
Блистательный ум первоклассный юморист и сатирик Виктор Шендерович в одном из своих обозрений пошутил горько: Путин посетил госпиталь Тоцкого гарнизона в Оренбургской области, попросил у больных извинения за то, как с ними обращаются, а затем выразил соболезнование семье погибшего Радика Хабирова… Радик Хабиров, призванный в Татарстане, не вынес, подобно многим другим призванным, пыток и издевательств, какие им гарантирует служба. Он дважды убегал из Тоцкого гарнизона. Помещённый в психиатрическое отделение госпиталя, Радик Хабиров попытался покончить с собой, после чего его, наконец, «отпустили» — передав родителям в состоянии комы. Пробыв в ней больше года, он скончался.
Таким образом, увеличилось число умиравших после долгих мучений солдат, которых судьба связала с местом под названием, бытовавшим в пору моего детства: Тоцкие военные лагеря. Некое событие отметило и место и весь Оренбургский край, прославленный русской литературой, на чём я остановлюсь.
Никто не сказал об Оренбуржье лучше Сергея Тимофеевича Аксакова, автора «Семейной хроники», написанной от первого лица. В середине XVIII века дед рассказчика, выведенный под именем Степана Михайловича Багрова, жил в Симбирской губернии в своей вотчине. «С некоторого времени, — сообщает рассказчик, — стал он часто слышать об Уфимском наместничестве, о неизмеримом пространстве земель, угодьях, привольях, неописанном изобилии дичи и рыбы и всех плодов земных, о легком способе приобретать целые области за самые ничтожные деньги». Этот способ, используемый «с природною русскому человеку ловкостию и плутовством» (так у Аксакова. Прим. моё — И.Г.) показан в донельзя живых картинках…
Степан Михайлович решает переселиться в места несказанных благ, «хотя, — отмечает внук, — он был человек самой строгой справедливости и ему не нравилось надуванье добродушных башкирцев, но он рассудил, что не дело дурно, а способ его исполнения». И пустился в дорогу. Переправившись через Волгу под Симбирском, поехал на восток. Внук пишет: «Чем дальше углублялся дедушка в Уфимское наместничество (оно в 1796 будет переименовано в Оренбургскую губернию. — И.Г.), тем привольнее, изобильнее становились места». Сделав остановку в Бугуруслане, Степан Михайлович узнал: «В этом уезде уже мало оставалось земель, принадлежавших башкирцам», иные угодья были куплены русскими помещиками, другие заселялись «казенными крестьянами, которым правительство успело раздать земли, описанные в казну за Акаевский бунт» (Одно из многих восстаний башкирского народа против колонизаторов. Происходило в 1735-40 годах под предводительством Акая, вызванное захватом башкирских земель под крепости и заводы. — И.Г.) Степан Михайлович приглядел угодья, принадлежавшие одной помещице, но не заселённые, купил их и переселил сюда своих крепостных из Симбирской губернии.
До чего зрима, благодаря перу Аксакова, местность, где обосновался дедушка. С просьбой к нечитавшим обязательно найти книгу и прочесть всё, привожу строки: «непочатая степь, чернозем в аршин глубиною (…) все породы уток и куликов, гуси, бекасы, дупели и курахтаны (…) разнообразным криком и писком наполняли воздух; на горах же», на равнинах, покрытых «тучною травою, воздух оглашался другими особенными свистами», там водились «дрофы, журавли, стрепета, кроншнепы и кречетки; по лесистым отрогам жила бездна тетеревов; река кипела всеми породами рыб (…) всякого зверя и в степях и лесах было невероятное множество; словом сказать: это был — да и теперь есть — уголок обетованный». Восхищённый рассказчик сообщает о полученном от земли: «Урожай был неслыханный, баснословный».
Но и прежнее владение вовсе не отличалось в своё время скудостью природы. Аксаков пишет: «Троицкое некогда сидело на прекрасной речке Майне, вытекавшей версты за три от селения из-под Моховых озер, да, сверх того, вдоль всего селения тянулось (…) длинное, светлое и в середине глубокое озеро, дно которого состояло из белого песка; из этого озера даже бежал ручей, называвшийся Белый ключ». Однако то, как тут жили и хозяйствовали, дало свои результаты. Стало «так мало лугов, что с трудом прокармливали по корове да лошади на тягло (…) пахали одни и те же загоны (здесь: пахотные участки. — И.Г.) и, несмотря на превосходную почву, конечно, повыпахали и поистощили землю».
Поистине, как много изменилось тут: «Моховые озера мало-помалу, от мочки конопли у берегов и от пригона стад на водопой, позасорились, с краев обмелели и даже обсохли от вырубки кругом леса; потом заплыли толстою землянистою пеленой, которая поросла мохом и скрепилась жилообразными корнями болотных трав (…) От уменьшения, вероятно, Моховых озер речка Майна поникла вверху и даже выходит из земли несколько верст ниже селения, а прозрачное, длинное и глубокое озеро превратилось в грязную вонючую лужу; песчаное дно, на сажень и более, затянуло тиной и всякой дрянью с крестьянских дворов; Белого ключа давно и следов нет».
Всё это интересно представлять с мыслью, что голландцы умели не только сберегать и холить небольшие владения, но и отвоёвывали землю у моря… У каждого свой путь, и Степану Михайловичу Багрову с его крестьянами, как и множеству других переселенцев, не пришлось жаловаться на судьбу. Говоря о необъятных пространствах изобильного края, Аксаков проникновенно страстен: «Боже мой, как, я думаю, была хороша тогда эта дикая, девственная, роскошная природа!.. Нет, ты уже не та теперь, не та, какою даже и я зазнал тебя — свежею, цветущею, не измятою (С.Т.Аксаков, родившийся в 1791-м, первые детские годы провёл в поместье деда. — И.Г.) …Ты не та, но все еще прекрасна, так же обширна, плодоносна и бесконечно разнообразна, Оренбургская губерния!.. (…) Чудесной растительностью блистают твои тучные, черноземные, роскошные луга и поля, то белеющие весной молочным цветом вишенника, клубничника и дикого персика, то покрытые летом, как красным сукном, ягодами ароматной полевой клубники и мелкою вишнею, зреющею позднее и темнеющею к осени. Обильною жатвой награждается ленивый и невежественный труд пахаря, кое-как и кое-где всковырявшего жалкою сохою или неуклюжим сабаном твою плодоносную почву! (…) Мирны и тихи патриархальные первобытные обитатели и хозяева твои, кочевые башкирские племена! Много уменьшились, — отметил Аксаков, — но еще велики многочисленные конские табуны и коровьи и овечьи стада их».
