Александр Архангельский - Важнее, чем политика
Евгений Гришковец. В Калининграде ко мне относятся очень спокойно. Редко кто подходит за автографом. Но это суть провинции. Продолжал бы я в Кемерово жить, точно так же бы относились. К своему в провинции относятся равнодушно, если не злорадно. Самые гадкие статьи, какие я читал про себя, были напечатаны именно в калининградских газетах. И это, в общем, нормально. «Да мы его знаем, он на улице Чапаева живет, да какой он писатель?» Приезжаешь в другой город, там: «О!» А пожил бы годик, все сказали бы: «А…». Это чудесная сущность и страшная сущность провинции.
Голос из зала (дело явно движется к финалу). Вам когда-нибудь приходилось выбирать между работой и семьей? Как найти баланс, и считаете ли вы себя счастливым человеком?
Евгений Гришковец. Невозможно баланс найти, ну совсем невозможно. Я уехал на гастроли давно и вернусь домой только в ноябре, и все это время не буду видеть детей. Буду ужасно скучать. Потом приеду домой, два дня буду счастлив, после чего начну говорить: «Ну, что он там бегает, орет?» Хожу нервный. Потом уезжаю и плачу… Никакого баланса здесь нет. Я видел недавно передачу по каналу «Культура», посвященную Габриловичу. Сколько ему было лет? Наверное, все 100. И буквально перед смертью он говорил о том, что в 27 лет он отбил свою жену у тогдашнего мужа, и в тот момент для него другие женщины закончились. Человек, которому 100 лет, не будет врать. Но дальше он добавил: «Для меня всю жизнь существовала одна женщина, но не верьте тем, кто говорит о простом счастье семейной жизни». Очень верно сказано.
Голос из зала. Вы часто говорите, пишете и рассказываете о том, что было в молодости – тогда. Такое ощущение, что в вашей жизни и вашем творчестве есть четкая разделительная линия – тогда и сейчас. Она и правда есть? Получается, что есть время делать и не думать и есть время думать и не делать?
Евгений Гришковец. Знаете, я чувствую, что уже заработал себе право в процессе говорения думать. На этот вопрос я ответил. А времена – тогда, сейчас… Нет, не разделяются. Вот книга «Следы на мне» – она посвящена событиям в моей жизни с 14 до 24-х лет. Но эта книга – не мемуары. Это книга сорокалетнего человека, который сейчас оценил юность и может сейчас о ней писать. В 30 лет я бы не написал такую книгу. А в состоянии юности я не мог ценить суть юности, потому что она казалась бесконечной, а детство тем более… Ничего не делится на «тогда» и «сейчас». Мне нравится один текст, который я написал для группы «Бигуди»: «Сколько бы ты ни жил, ты не ощущаешь себя ни молодым, ни старым». Ты все время изнутри себя нормальный. Это вокруг тебя молодые или старые. Молодых становится больше, старых меньше. А так, изнутри, ты все время нормальный.
Голос из зала. Естественно, девический, искренний. Евгений Григорьевич Ясин говорил о том, что как раз наше поколение выросло в нелегкое время, в эпоху перемен, когда все в стране рушилось и создавалось новое, время было неспокойное. Я считаю, что чувствительные люди, которые могут что-то создавать, которые открыты для всего, что ново, по ним жизнь бьет, и они становятся грубее. А значит, более серыми, неинтересными, скучными. Как вам удается сохранять такую обнаженность, пронзительность и откровенность души столько времени?
Евгений Гришковец. А я не занимаюсь процессом сохранения. Если будешь заниматься процессом сохранения, ничего не сохранишь. Я просто очень люблю то время, в котором живу, потому что другого у меня не будет точно, я знаю. Пока любишь, все будешь чувствовать, все будешь слышать. Будешь даже практически все понимать. Как только перестанешь любить, сразу появятся молодые люди, которые глупые, плохие, которые слушают дурацкую музыку, снимают идиотское кино и пишут кошмарные книги. Сразу. А ты останешься таким чудесным, прекрасным и никому не нужным, и очень сердитым на то время, в котором ты еще зачем-то продолжаешь жить… И ты в этот момент начнешь жизнь свою доживать. Нет, невозможно ничего сохранять, просто надо любить по возможности как можно дольше.
Недавно была у меня тема в ЖЖ. Я написал о человеке, моем однокласснике, с которым мы когда-то ну просто умирали, слушая «Deep Purple». Потом мы выросли, он купил себе диски «Deep Purple» на виниле, дорогую аппаратуру. Но редко слушает, все у него пылится, потому что на самом деле он слушает музыку по радио. Тайком. Зачем? Чтобы ругать ее: «Вот до чего докатились»… Ну, нетрудно найти плохое, если ты этого хочешь. Только включил – и сразу Тимати. Послушал, и успокоился: конечно, раньше было лучше. Но свою музыку своего времени он не слушает. Он только постоянно говорит, что раньше было лучше. Не понимая, что дело не в музыке, а в том, что он тогда не занимался еще добычей и продажей угля, и у него было много сил, чтобы любить «Deep Purple». А потом силы все иссякли, ушли на зарабатывание денег и создание своей маленькой угольной империи. И он любит себя – любящего, того, который был когда-то. Вот и пускай, и не надо его переубеждать.
Голос из зала. В продолжение предыдущего вопроса. Как часто вы вспоминаете прошлое, и какие моменты?
Евгений Гришковец. Я был недавно во Франции, там есть русский магазин, где продается нормальная наша сгущенка, для эмигрантов, которые любят вспоминать и плакать. Покупают, едят и плачут… Нет: такими странными процессами, как воспоминания, я не занимаюсь совсем. Еще можно задуматься и начать припоминать, кто же играл в моем любимом фильме, но чтобы сесть и вспоминать былое – увольте. Другое дело, есть вещи, которые сами помнятся.
Вот был у меня дядя, который ездил водителем «Совтрансавто», и привозил в середине 70-х жевательную резинку. Она лежала в укромном месте, и один кусочек в неделю я отрезал. И она была фантастически вкусная. Помню, как на Ленинградском вокзале в Москве я впервые выпил стакан фанты. Это было гастрономическое впечатление сильнейшее. И мне кажется, та фанта была вкуснее, хотя она осталась ровно такой же. Или заходишь в какой-нибудь жаркой стране в прохладу, и сразу вспоминается, как ты маленький забегал с жары в подъезд, а там было прохладно. Почему помнится? Ну, вот потому. Потому что там сильнее были впечатления.
Снова девический голос из зала. Вы сказали, что вы плачете, когда грустите по детям. Как часто вы плачете? Любите ли вы плакать, и доставляет ли вам это удовольствие? И второй вопрос. Персонаж ваш чаще всего возвращается домой немножко под шофе, с сигаретой, и как бы говорит про себя: «А я молодец». Что такое для вас алкоголь – хорошо или плохо? Для некоторых творческих людей это чаще всего минус и прямо откровенный.
Евгений Гришковец (несколько недовольно). Ни разу не выходил на сцену выпившим и никогда не пытался писать, хоть чуть-чуть приняв на грудь. Мне нравится с друзьями иногда выпить. Но еще больше мне нравится писать и играть спектакли, а на сцену, как я уже сказал, я не выхожу выпивший и писать не могу пьяным. Так что выпиваю редко, но с удовольствием. А по поводу заплакать – просто так, на заказ, не могу, но плакать не стесняюсь. Хотя не плаксив.
Голос из зала. Ангелина Хазанова. Евгений Валерьевич, в вашем ЖЖ я прочла следующие размышления: «Каждый чувствительный и мыслящий человек очень хочет быть героем художественного произведения. Это нормальное желание. И так же абсолютно нормальное желание быть счастливым. Хочется быть героем и хочется быть счастливым – два взаимоисключающих желания». Могли бы вы прокомментировать и пояснить, почему вы так думаете?
Евгений Гришковец. Да потому что герой всегда несчастен, одинок герой любого серьезного произведения. Счастливый человек – что? Он счастлив и все. А герой одинок, не знает как жить. Хочется, чтобы твоя жизнь была достойна внимания режиссера или внимания писателя, и чтобы твоя жизнь могла стать фактом и предметом искусства. Этого хочется, но при этом хочется быть счастливым. Примерно об этом я написал – и знаете, с чем столкнулся? Мы не хотим быть героинями, – сказали мне на это многие барышни и дамы. Мы, скорее, хотим быть счастливыми. Хотя я знаю и таких, которые очень хотят быть героинями.
Голос из зала. Последний, финальный вопрос. Насколько правильно решать за других, как им нужно жить, что для них правильно и нужно ли нести ответственность за то, что ты оказываешь влияние на формирование чужого мышления?
Евгений Гришковец. Все нас формируют: родители, педагоги, и все должны нести ответственность. Даже артисты, которые вообще-то полностью безответственны, мы об этом говорили, все-таки должны нести ответственность за принятие решения, в каком фильме им сниматься. А влиять, решать, как жить другим людям? Невозможно. Вот я буду сегодня и завтра переживать, что я приехал на час позже, но я был совершенно уверен, что в 18.30 должен был приехать. И я не опоздал, потому что опоздание – это, если ты решаешь опоздать, думаешь: а, ничего, подождут. Ты решаешь за другого человека. Для меня это немыслимо. Я болезненно пунктуальный, в том смысле, что где начинается чужая свобода, там кончается моя. Именно поэтому я не могу себе представить, как можно быть политиком. Если вы узнаете, что я через какое-то время стал депутатом или членом какой-то партии, или у меня появилась какая-то политическая программа, знайте: я сошел с ума.
