Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 20. Золотые закаты
– Может, еще вернутся, – для формы, для приличия обронила Агафья. Она и сама вряд ли хочет житья с «отступниками». Размышляет сейчас, что делать с посудой – отдать для пользования «мирским», например нам с Николаем Николаевичем, либо выкинуть как поганую.
Ночевали мы в «горнице» у Агафьи в спальных мешках на полу. Заметили: молится наша подопечная меньше, чем прежде, предпочитает больше поговорить. Ночью во сне несколько раз стонала.
А проснулись мы с Николаем Николаевичем от ее негромкого смеха. Огляделись: на мешках наших резвится рыжая кошка с котятами. Оказалось, честная компания ночью наши мешки окропила и вины за это не чувствовала. «Они все время тут ссуца», – сказала Агафья. Но самое интересное мы узнали чуть позже. В приоткрытую дверь крадучись, явно опасаясь новых людей, шмыгнул диковатого вида серый котище с мышью в зубах. Он бросил семье добычу и пулей скрылся в зарослях огорода. Агафья нам объяснила: с котятами в доме нянчится не кошка, а кот. Серая кошка-мама, как только бросила кормить выводок молоком, предпочла возне с малышами охоту в тайге. Там все время и пропадает, принося семейству добычу.
Обсуждая эту историю, мы сели у костерка, и разговор пошел о том, что бегает и летает тут во дворе и что близко подходит ко двору из тайги. Кое-что мы могли тут же и наблюдать. Близко к костру у грядки с бобами опустился, как нам показалось сначала, ястреб-тетеревятник. Оказалось – кукушка! Агафья, чтобы развеять сомненья, изобразила характерные звуки, какие слышит весной… Потом на обломок кедра опустился дятел-желна. Под его кузнечную музыку мы говорили о козах, курах, о собаке, которая радостно тявкала, как только слышала слово «Пестряк».
Пестряк (белое с черным) служил охотнику, но оказал опасную трусость – при встрече с медведем не задержал зверя, а бросился к хозяину, обняв его лапами. Такого «помощника» никто в тайге рядом с собою держать не будет. И пестрый выродок лайки был Агафье оставлен в подарок. Любопытно, что он не рвался вслед за охотником, сообразил: спокойная жизнь у Агафьи предпочтительней интересной, но опасной жизни в тайге.
При нас Агафья доила коз, объясняя, что одна из них зимой заболела. «Кашляла. Я стала ее лечить…» Любопытно, что не травами, висящими пучками под крышей, пользовала Агафья свою пациентку. «Лечила козу баралгином, тройчаткой, ампинозолином…» Мы, трое мужиков «из мира», с изумлением слушали четкое перечисление знакомых и незнакомых названий и переглядывались. Лет десять назад о таблетках Агафья не желала и слышать, замаливала каждую, если приходилось все-таки проглотить. Теперь вот вера в таблетки.
Коза поправилась. Но от болезни, а может быть, от лекарств козленка родила мертвого. Сейчас у Агафьи три козы, козел и одно просто ангельское существо, баловень хозяйки – белый козленочек.
Кур тут было пятнадцать. Мы привезли еще трех. И с интересом наблюдали кратковременную драку в загоне. Три рослых новосела сразу заняли первые места в иерархии и вместе со старожилами кинулись клевать мешанку из зерна и мелко рубленной крапивы.
Жизнь таежная соприкасается со двором постоянно. Одолевают мыши, привлеченные запасом зерна и крупы. Кошки явно не справляются с превосходящими силами мелкоты – Агафья, как это делали прежде семьей, ставит ловушки-давилки.
Зайцы украдкой наведываются в огород – погрызть капусты. Одного Ерофей подстрелил. «Жарил зайчатину. Когда ел – меня чуть не вырвало…» По принятому Лыковыми уставу «зверя с лапой» (например, медведя, зайца, лису) есть нельзя. Только если с копытом…
По весне прямо в окошко избушки, не страшась собаки, заглянула маралуха с теленком. Что ее привело, непонятно. А вот медведей сюда постоянно влекут аппетитные запахи. Медведя тут можно встретить, спускаясь за водой к речке. Иногда медведи подходят близко к ограде двора, топчутся, оставляя кучи помета. Оборона против них прежняя: линялые красные тряпки на кольях и кастрюли, «для торканья». Появилась еще новинка. Три года назад привез я Агафье ботала – железные колокольцы, которые надевают на шею коровам и лошадям. Ботала пригодились. Агафья повесила их на границе огорода с тайгою и протянула от них веревки до дверей хижины. Чуть что – она ударяет в набат, не переступая порога избы.
Один из медведей стал проявлять опасную настойчивость в приближениях ко двору. Пришлось принять меры решительные. Сергей с Ерофеем в нужном месте насторожили петлю, и медведь в нее угодил. Добили зверя выстрелом из ружья.
Сама Агафья ружье со стены не снимает. Мы с Николаем Николаевичем уговорили ее все же попробовать пострелять. Агафья, поколебавшись, вынесла ржавое одноствольное ружьецо, укрепила на склоне огорода кусок березы, долго тщательно целилась, но только одна дробинка оставила след в бересте. Самолюбие было задето, и Агафья зарядила ружье еще раз. Результат был таким же. «Да нет уж, пусть висит на стене…» – сказала она с улыбкой взрослого человека, подбитого участвовать в детской забаве.
Сидение у костра закончилось разговором о воробьях и колорадском жуке. По словам Агафьи, прошлой осенью невесть откуда появились тут воробьи, коих скоро переловили заматеревшие на таежных охотах кошки. Я усомнился: воробьи ли? Агафья в точности описала внешность всюду льнущих к человеку мелких воришек. И рассказала: «Два воробья жили у нас и раньше под крышей избы на горе – кормились конопляными семенами и оба погибли зимой от мороза».
О колорадском жуке первой заговорила с тревогой Агафья. Кто-то сказал ей, что жук появился в Горном Алтае. Мы подтвердили это известие. И я подробно рассказал о жуке. Агафья хорошо поняла, какая напасть может обрушиться на ее огород. Попросила нарисовать ей жука. «Наказание Божье. Надо молиться, чтоб миновало». Мы постарались Агафье внушить, что, кроме молитвы, нужен еще карантин, и пояснили, что это значит. «Никакие подарки новых сортов картошки ты не должна принимать». «Едак!» – согласилась хозяйка «усадьбы».
День, проведенный у костра во дворе, закончился ловлей рыбы. Дело это столь важное для Агафьи и столь интересное, что о нем особо следует рассказать.
Река-кормилица
При хорошей погоде вертолет движется высоко, и летчики ориентируются по вершинам гор. Если погода прижмет, вертолет ныряет в каньон, по которому вьется безлюдный в этих местах Абакан. Не заблудишься, но надо повторять все изгибы реки, лишь кое-где срезая углы поворотов.
Справа и слева тянутся к Абакану ручьи и речки – летом от пены белые, зимой по белому снегу вода в них видится черным шнурком.
Еринат – левый приток Абакана в самом его верховье. Пролетая не очень далеко от устья реки, видишь синий дымок жилья. Сделав разворот, вертолет садится прямо у речки на каменную дресьву. К дому Агафьи от вертолета надо преодолеть протоку и подняться метров на двадцать в гору. Отсюда речку видишь как на ладони. Серебристым прозрачным потоком, стиснутым с двух сторон лесистыми скалами, Еринат летит встретиться с Абаканом. И разве что выдры, норки да птицы рискуют проникнуть в узкую горную щель с бурным потоком на дне.
Встретив на пути воду, мы непременно заглянем в нее – что там в ней обитает? Еринат с первого взгляда кажется безжизненным. Снеговая вода прозрачно-чиста – ни козявки, ни стрекозы у камней. Но если постоять неподвижно, то видишь вдруг: что-то мелькнуло над галечным дном. Рыба! Спина ее серая, как и камни, и что-то она, как видно, находит в этой «дистиллированной» стихии. Ей надо быть зоркой, чтобы не проморгать упавшего в воду жучка, она издали замечает червяка на крючке и бросается на него с хваткой голодного существа. На базе геологов, в пятнадцати километрах ниже впадения в Абакан Ерината, бурильщики, забавляясь удочкой, в конце вахты увозили домой по ведерку соленого хариуса. Кроме этой «главной» рыбы, есть тут еще налимы, сиг, ленок, ниже по Абакану – таймень. Но я за четырнадцать лет прилетов сюда увидел лишь хариусов.
Возле ловушки.
Для Лыковых эта рыба значила то же самое, что кедровый орех, добытый в тайге, и картошка на огороде. По рассказам покойного Карпа Осиповича, в том самом месте на Еринате, где приютилась сейчас Агафья, семья налавливала к зиме по многу пудов этой рыбы.
Когда в год рожденья Агафьи – осенью 45-го – семейство спешно скрылось в горах, то рыбачили аккуратно, боясь выдать свое присутствие на реке. Ловили хариусов удочками. Леску свивали из конопли, крючки ковали из иголок, когда ломалось ушко, из старых вилок.
При всем старании удочкой много рыбы не запасешь. Стали, как прежде, делать заколы («заездки») – загородки от берега к берегу, преграждавшие рыбам путь, направлявшие к «мордам» (ловушкам). Но такая плотина, попадись она кому-нибудь на глаза, сразу бы выдала: тут живут люди. И потому от этого явного знака присутствия у реки отказались – ловили удочками. Потом нужда заставила снова перегородить речку.
