Даниил Гранин - Беседы. Очерки
Впрочем, и до революции интеллигенцию ругали. Добрейший А. П. Чехов, сам воплощенная интеллигентность, нещадно бранил интеллигенцию за рефлексию, безволие. Большевики — за оппозицию, критичность. Ленин не стеснялся называть интеллигенцию говном и положил начало репрессиям над ней. Он пытался начисто избавиться от нее, выслав на пароходе лучших ученых, историков, философов и прочих гуманитариев. Увы, на их месте появлялись новые несогласные таланты, интеллигенцию не удавалось полностью приручить.
Большинство судебных процессов, проходивших в советское время, были процессами над интеллигенцией, начиная с «Шахтинского дела» и процесса «Промпартии». Культурная, а затем и научная интеллигенция быстро разочаровалась в революции. Несмотря на преследования, советская интеллигенция постепенно обрела более или менее четкую функцию инакомыслия, неявной духовной оппозиции, прежде всего нравственной, функцию несогласия с насильственными методами насаждения казарменного социализма, партийной идеологии.
Она не могла смириться с «лысенковщиной». Она поддерживала запрещенную генетику. Отстаивала «буржуазную кибернетику». Она, как могла, защищала А. Д. Сахарова от преследований. Все время ощущалось ее скрытое несогласие.
С началом горбачевской перестройки интеллигенция первая пылко поддержала новую политику. Можно вспомнить энтузиазм выборов в народные депутаты в 1989 году. Кого выбирали? Ведь это поразительно, какое количество писателей, художников, кинорежиссеров, крупных ученых повсюду побеждало на выборах своих конкурентов — партийных функционеров. А как проходили съезды народных депутатов! На каком высоком интеллектуальном уровне проходило разрушение стереотипов коммунистического мышления. Какие проходили обсуждения, митинги, дискуссии, как встречали нас, депутатов, при выходе из Дворца съездов! Надежды воодушевляли самых равнодушных. Солнце демократии вставало у всех на виду, обещая эру открытого общества. Интеллигенцию уже никто не бранил, она шла в первых рядах, неся знамена, впрочем непонятно какого цвета. Цензуру отменили. Выезд за границу упростили. Жизнь освобождалась от запретов.
От тех надежд осталась свобода, но и разочарование. Мы поверили в который раз. И нас опять обманули. Ныне политики в интеллигенции более не нуждаются, им нужнее банкиры. Интеллигенция, зачем она, она мало дает и много просит, какая от нее польза? Интеллигенция потеряла свою функцию, она уже не идет впереди, поскольку не знает, куда идти, да и позади у нее никого уже не осталось. Все разбрелись по движениям, партиям. Устали от споров и разговоров.
Как писал Твардовский:
«Говоренье — труд любимый,Шевеленье языка,Теркин мимо,Теркин мимо,Вслед за Теркиным — тоска».
По телевидению передавали концерт Евгения Кисина в консерватории. Он прилетел из США в Москву. Уже взрослый. Последний раз мы видели его за роялем совсем мальчиком. Гениальный пианист. Почему он уехал? Не было никаких гонений, никто и ничего не мешало ему играть. Не было тех указок, которыми донимали в брежневские времена Тарковского и Барышникова, Шемякина и Неизвестного. Евгений Кисин, казалось, был свободен — хочешь, играй Моцарта, а можно и Шопена. Чего же ему не сиделось на Родине?
Уехал потому, что иначе забрали бы в армию. Всем служить, и ему. Никаких исключений. Можно представить, с каким удовольствием его гоняли бы мостить дорожки на даче очередного хапуги-генерала, копать ямы, ставить забор, узнал бы, что почем.
Мы лишились на многие годы радости слышать его игру. И он правильно сделал, что уехал. И правильно сделал Шнитке, что уехал, и Губайдулина, и Майя Плисецкая, и Артемьев, и десятки талантливых наших художников, музыкантов. Им давали понять, что не нужны. Помню, как на очередном съезде народных депутатов будущий первый секретарь Ленинградского обкома партии Гидаспов сказал с трибуны про композитора Щедрина с искренним недоумением: «Какой-то Щедрин». Понятия не имел, кто это такой.
Иногда тоска берет и злость, как же так — они уезжают. Вроде вместе страдали, боролись, а теперь, когда стало свободнее… Погнались за комфортом.
А потом начинаешь понимать — неспроста это. Комфорт не все объясняет. Выдающийся в мире физик-теоретик Александр Поляков уехал в Штаты и обосновался там. Теоретику не нужны ни лаборатория, ни оборудование. Есть, однако, глубинные причины, не столь явные, те, что при свободном выезде стали все энергичнее работать против нас.
То, что было нашим бесспорным преимуществом, то, что было нашей привилегией перед всем миром, уходит. Я имею в виду напряженную духовную жизнь, ту, что кипела и оправдывала все, — и бедность, и обиды. Наши сборища, страстные обсуждения вечных проблем. Интеллигенция имела свой мир, свою систему общения, радость и потребность такого общения. У нас не было клубов английского типа, зато были кухни, где происходили вечерние ассамблеи, над которыми мы сами посмеивались. Интеллигент — этот субъект не поддавался точному определению, но тем не менее точно узнавался. Особенно хорошо распознавали это сословие партийные функционеры. У них интеллигент всегда был антиллигент. Себя они никогда не относили к интеллигентам, понимая, что и их никто бы к ним не причислил. Существовал как бы невидимый знак, тайная печать сообщества, раздражающая всех непричастных. У аристократов имелись хотя бы официальные звания — барон, граф, а эти — они и жили кое-как. И должностей не имели, ничего им не светило. Почему же они не такие, как все, что им надо?
«А если, говорит, вы такой чересчур интеллигентный человек, то представьте удостоверение, в силу чего вам полагается отдельная площадь» (М. Зощенко «Не все потеряно»).
Наша интеллигенция, столичная, провинциальная в особенности, поколение за поколением, несмотря ни на что, сохраняла нравственные понятия и чести, и милосердия, и добросовестного труда, и порядочности, и, наконец, честности. Духовные ее заслуги перед историей бесспорны. Оппозиция, пусть внутренняя, существовала все годы, люди поддерживали друг друга в своем тайном сопротивлении. Интеллигенция не совпадала с властью — в этом была ее сила.
Зато с ней обращались без стеснений, порой мстительно. Гоняли на овощные базы перебирать гнилые овощи, на колхозные поля, на стройки, заставляя всех этих доцентов, исследователей заниматься черной работой. Годы застоя были и временами романтичными — стоит вспомнить, как читался, как распространялся самиздат, как мы передавали друг другу стопки машинописи на папиросной бумаге, плохо пропечатанные, со стихами Цветаевой, Бродского, романа Хемингуэя «По ком звонит колокол», чьи-то статьи, рассказы.
Я вспоминаю об этом, получив недавно трогательный подарок — ветхий экземпляр моей повести «Наш комбат», тайно распечатанной в те годы. Тоже блуждала, передавалась из рук в руки.
Ныне функции интеллигенции кончаются — и позиции, ни оппозиции, и она начинает таять, растекаться, расходиться в разные стороны. Тысячи, десятки тысяч уехали за границу. Многие уходят в бизнес, в торговлю, в транспорт, в «челноки», другие — люмпенизировались, пребывают в растерянности, не умея приспособиться к новой жизни. Речь не идет о людях пенсионного возраста, усталостью поражено среднее поколение — инженеры, научные работники, преподаватели. Престиж образованных людей, ученых-естественников, да и гуманитариев, упал. Элитой стали другие люди. Это и пресловутые «новые русские», и чиновничество. Культ денег вышел на первое место, а вместе с ним и людей, умеющих их делать.
Может, такова историческая неизбежность преобразований? Когда-то с исторической сцены удалилось боярство, ушли дворянство и аристократия. Это были слои, много значившие в общественной жизни. Они ушли вместе со своим социумом, и ушли безвозвратно. Что если также безвозвратно уходит со сцены славная русская интеллигенция? Что если нам предстоит то же, что имеет общество развитого капитализма в других странах, где нет интеллигенции, вместо них интеллектуалы. Совершенно иное качество. «Интеллектуал» — понятие сугубо личностное, не социальное. Интеллектуал — мыслитель, философ, социолог — это почти профессия. Как шутил Эйзенхауэр — «он пользуется большим числом слов, чем нужно, чтобы сообщить собеседнику больше, чем ему самому известно».
«Интеллигенция» — понятие социальное. Научная интеллигенция, начиная с 1960-х годов, когда физика, затем биология стали важнейшими условиями выживания страны и ее обороноспособности, стала для власти важнее чиновников и даже военных. С ними заигрывали, их лелеяли, им многое дозволялось. Физики в те годы сумели защитить нашу биологию от возврата «лысенковщины», да и от прочих лженаучных теорий. Своеобразие существования интеллигенции в Советском Союзе состояло в том, что режим автократии вырождался. Страна получала все больше свобод. Диссиденты подвергались репрессиям, но интеллигенция в массе своей могла группироваться вокруг журнала «Новый мир», выступать в «Литературной газете», устанавливать контакты, с Западом. Прорывы происходили не только в литературе, они происходили в кино, в музыке. Достаточно вспомнить Тринадцатую симфонию Шостаковича, песни Высоцкого, Окуджавы, Галича. Расширение вселенской свободы происходило неудержимо.
