Даниил Гранин - Беседы. Очерки

Даниил Гранин

Беседы. Очерки

Атлантида

Для нескольких поколений россиян книги писателя Даниила Гранина были, как сейчас принято говорить, культовыми. Самые заметные из них — такие, как роман «Искатели» и повесть «Иду на грозу», — неразрывно связаны с хрущевской «оттепелью», стали ее литературными символами. Мои родители в студенческие времена буквально зачитывались ими. Не в последнюю очередь благодаря романам Гранина профессию физика окутывал романтический флер. Нынче, перефразируя поэтические строки, можно сказать: в загоне и физики, и лирики — время уравняло и тех, и других.

— Даниил Александрович, совсем недавно мы видели Вас в роли члена жюри кинофестиваля. А чем Вы заняты нынче? Писать успеваете?

— Успеваю-успеваю… Совсем недавно отдельным изданием вышел мой новый большой роман «Вечера с Петром Великим», который до этого был опубликован журналом «Дружба народов». Недавно состоялась его презентация. В отличие от многих других произведений, где Петр предстает перед читателем «то академиком, то героем», меня интересовала только личность государя, а не его военные или государственные реформы. Петр в моем романе человек, а не государственный деятель. А сейчас я пишу фантастический роман.

— Фантастический?! От «Иду на грозу» — до детектива и фантастики? Помнится, несколько лет назад Вы опубликовали детектив «Бегство в Россию». Кстати, что подвигло Вас на написание детектива? Наше время ассоциируется у Вас с этим жанром?

— Нет, время здесь ни при чем. Меня захватила, пленила подлинная человеческая история, реальные люди, с удивительной жизнью которых я познакомился. И я во что бы то ни стало решил написать о них.

— Как сказал поэт, времена не выбирают, в них живут и умирают, но все же… Еще один вопрос по поводу той эпохи, в которой нам довелось жить. Когда-то очень большой общественный резонанс получила Ваша статья о милосердии. Наше время, оно милосердное?

— Нет. Совершенно немилосердное. Очень даже немилосердное. Прежнее, советское, было немилосердным из-за тоталитаризма государства, а нынешнее — из-за очерствления душ и человеческого эгоизма. Может быть, людей нельзя за это винить — многие слишком заняты борьбой за существование.

— Как Вы «дошли» до жизни члена киножюри?

— Мне было интересно, выживает ли наше кино, а если выживает, то как. Вообще-то я мало смотрю фильмы, но думаю, что у российского кинематографа сложная и тяжелая судьба. Ему суждено соревнование с американскими фильмами. Наше кино проигрывает американскому не качественно, а количественно. Между прочим, такая же ситуация сейчас сложилась и в литературе. Серьезные хорошие книги появляются довольно плотно, не реже, чем когда бы то ни было. Они проигрывают у читателя не качественной иностранной литературе, а международному «чтиву». Эта картина характерна не только для России, а для всего мира. Просто нам пока еще непривычно, что замечательные книги выходят тиражами три-пять тысяч экземпляров и расходятся не слишком бойко.

— Но ведь и хороших читателей немного…

— Вопрос в том, куда они делись? А они были. Существовала огромная, квалифицированная читательская аудитория. В золотую пору советской литературы поэтическая аудитория составляла многие тысячи человек, литературно-художественные журналы читали миллионы. Сто-, двухсот-, трехсоттысячные тиражи для романов были чем-то само собой разумеющимся. Все это было.

— И куда же, по-вашему, делось?

— Исчезло. Исчезло в силу многих причин. Уникальная читающая публика, которая образовалась в советской России, или обнищала, или находит то, что раньше искала в художественной литературе, в других журналах, газетах, телевидении. Или вообще ничего не находит, потому что ничего не ищет и занята другим.

— Чем?

— Выживанием. Или наживанием.

— Какие из «замечательных книг», о которых Вы говорили, можете упомянуть? Кто-нибудь из новых, молодых авторов запал в душу?

— Из молодых так вот, навскидку, мне трудно припомнить, а из последнего, написанного «немолодыми», понравился «Андеграунд» Маканина. Неплохой роман Наташи Галкиной, опубликованный журналом «Нева». Интересны вещи Дины Рубиной, напечатанные, кажется, в «Новом мире». А специально за новинками я слежу, честно сказать, мало. Других дел хватает. Самому надо писать, а не «слежкой» заниматься.

— В завершение темы. Мне кажется, они связаны: как Вы выразились, «золотая пора» советской литературы — и шестидесятники… Даниил Александрович, как Вы относитесь к понятию «шестидесятники»? Это название отражает суть явления?

— Наверное, да. Довольно сложно объяснить, но могу сказать, что они много сделали для очищения мозгов и душ советских людей.

— Не прочистки, не промывки, а именно очищения? Лев Аннинский как-то сказал, что его это определение не устраивает, потому что оно неполное, неточное.

— К любой дефиниции можно придраться. Тем не менее интересно явление — оно же почему-то возникло. Следовательно, была причина, повод, для того чтобы возникло именно это название.

— Ленинград, «притворившийся» Петербургом, не стал для Вас чужим местом?

— Для меня это город, без которого я бы во многом не состоялся как писатель и, может быть, даже как человек. Этот город я защищал во время войны, восстанавливал после войны, о нем писал. Петербург — город, имеющий особое значение для России. Он всю свою жизнь тащит Россию в Европу. Или, точнее, к Европе. Правда, она, Россия, упирается. И здорово упирается.

— Я думал, Вы вспомните про город с областной судьбой. Вы — автор этого афоризма.

— Во-первых, об этом первым сказал Лев Озеров. Дело не в областной судьбе. И не в судьбе вообще — ее каждый выбирает себе сам, в том числе и город. А дело в том, что Россия в лице своего правительства, партии, идеологов терпеть не могла Петербург — Ленинград в течение многих лет.

— Это связано с его фрондирующей ролью?

— Это связано с его колющей глаз европейскостью, его культурой, его интеллигентностью.

— Вас не коробит надуманность, фальшивость титула — «культурная столица России»?

— Я думаю, он пока что ничего не дает городу, кроме некоторого ощущения или ответственности, или несоответствия. Но и то, и другое полезно.

— Коли уж Вы теперь фантаст, разрешите задать «фантастический» вопрос. Доведись Вам такая возможность, о чем бы Вы говорили с собой двадцатилетним, чему научили, о чем предупредили бы того юношу?

— Вы задали очень интересный вопрос, который я себе часто задаю сам. Мне даже хотелось написать о том, что бы я думал и чувствовал, если бы встретил себя двадцати-тридцатилетнего. Это мне всегда было очень интересно. Наверное, — скорее всего, мы бы не поняли друг друга. Я двадцатилетний был бы крайне возмущен мною нынешним, моими современными взглядами и мыслями. Он бы меня начисто не принял. Да и тридцатилетний, сорокалетний «я» — эти парни отнеслись бы ко мне с подозрением.

— То есть, если я правильно понял, Вы разделяли «генеральную линию»… А теперь, когда Ваш характер изменился, ощущаете ли угрызения совести, вспоминая об ошибках молодости?

— Изменился не характер. Изменилась ментальность — взгляд на жизнь, участие в жизни. Характер — нечто более неизменное. Но — и в этом сложность — я с большим уважением отношусь к себе двадцатилетнему, который пошел воевать в народное ополчение. Хотя к концу войны понимал, что это незачем было делать. В силу моего отношения к войне. И в то же время я совершенно строго — даже осуждающе — отношусь к себе тридцати-сорокалетнему, мирившемуся со многими безобразиями, которые творились вокруг, и даже участвовавшему в них. Который плакал, когда умер Сталин. Сейчас многие не любят это вспоминать, об этом говорить, но это факт. Ну хотя бы моей личной жизни. И вот я сегодняшний смотрю на того, плачущего, — и мне его жалко. Его зашоренность, глупость, неисторическое мышление ужасны. Но это не значит, что я стал умнее. Это не значит, что мы стали умнее. Встречи с самим собой — трудные встречи. К сожалению, мало кто из нас хочет встречаться с самим собой…

— Не знаю насчет нового президента, а при Ельцине Вы были членом Президентского совета. Эта близость к власти Вас не смущала? Как показывает опыт художников всех времен — от Иосифа Флавия до Александра Фадеева, такие игры добром не заканчиваются. Замараться не было боязно? Истинный художник старается держаться в отдалении от власть предержащих.

— Да, я был членом Президентского совета. Во-первых, мне кое-что удалось сделать для того, чтобы облегчить жизнь творческому люду, правда, увы, мизерно мало. А во-вторых, было интересно посмотреть на власть вблизи.