Николай Страхов - Заметки летописца

Н. Страховъ

Изъ исторіи литературнаго нигилизма. 1861–1865

ЗАМѢТКИ ЛѢТОПИСЦА

Эпоха, 1864, Мартъ

Предисловіе

Я ничего не начинаю и ни къ чему не приступаю; собственно говоря, я продолжаю давно начатое дѣло, и потому долженъ сдѣлать это предисловіе. Читатели найдутъ здѣсь рядъ бѣглыхъ замѣтокъ, тѣхъ замѣтокъ, которыя каждый дѣлаетъ, читая современныя книги и журналы и раздумывая о современныхъ дѣлахъ. Порядка въ нихъ никакого не будетъ; за то я постараюсь, чтобы онѣ имѣли строгую, связь. Начала у нихъ нѣтъ и конца имъ быть не можетъ; но, по мѣрѣ силъ, я придамъ имъ правильное теченіе. Этими объясненіями я хотѣлъ бы заранѣе предупредить нѣкоторые упреки, которыхъ опасаюсь. Можетъ быть читатель, прочтя иную замѣтку, скажетъ: что же это какъ-то ничѣмъ не оканчивается? Отвѣчаю: я бы остался доволенъ и тѣмъ, если бы вы сказали, что это неоконченное хорошо начинается. Можетъ быть читатель въ другой разъ замѣтитъ: какъ мало сказано! Это слѣдовало бы развить и изложить обстоятельно. Отвѣчаю: я радъ, что хоть затронулъ то, что привлекаетъ ваше вниманіе, и, по вашему мнѣнію, заслуживаетъ большаго развитіи.

«Марево» и естественныя науки

Съ большимъ интересомъ читается романъ Марево («Русск. B.» No№ 1 и 2), еще не конченный. Онъ принадлежитъ къ полемическимъ романамъ въ родѣ Взбаламученнагоморя; т. е. онъ въ лицахъ изображаетъ борьбу мнѣній и убѣжденій, еще въ настоящую минуту волнующихъ общество, причемъ авторъ самъ тайно становится на одну изъ борющихся сторонъ. Читателю обыкновенно не трудно бываетъ проникнуть эту тайну и отличить, съ кѣмъ изъ дѣйствующихъ лицъ авторъ соглашается и съ кѣмъ нѣтъ. Правда, авторы всячески стараются скрыть столь непозволительные пріемы, стараются сдѣлать свои лица вполнѣ живыми людьми, а не простыми вывѣсками извѣстныхъ мнѣній; но вполнѣ это рѣдко удается. Чаще всего, гдѣ нибудь въ уголкѣ картины, среди лицъ, стоящихъ на заднемъ планѣ, попадаются фигуры слегка набросанныя и потому невольно обнаруживающія замыслы автора; эти лица вполнѣ напоминаютъ старинныхъ Стародумовъ и Здравомысловъ.

Если я сильно не ошибаюсь, въ Маревѣ къ такимъ фигурамъ относятся директоръ гимназіи Разгоняевъ и учитель математики Тонинъ. Между ними идетъ разговоръ о томъ, почему ученики въ ихъ гимназіи такъ распущены. Разгоняевъ, только что принявшій начальство надъ гимназіею и пораженный нѣкоторыми сценами, спрашиваетъ Тонина: «Что это такое? помилуйте, что это такое? Они хотятъ учить, а не учиться! Что тутъ дѣлать?»

Тонинъ отвѣчаетъ:

«Въ этой несчастной страсти перечить учителямъ виноваты сами учителя, поднимающіе мальчишекъ на ходули. Чѣмъ, напримѣръ, занимаются въ классѣ исторіи? Читаютъ Бокля, котораго, конечно, не понимаютъ; въ классѣ естественной исторіи разсуждаютъ о теоріяхъ постепеннаго развитія существа отъ простѣйшихъ формъ и проч.»

И такъ, вотъ гдѣ зло! Теорія постепеннаго развитія изъ простѣйшихъ формъ есть одинъ изъ ядовъ, растлѣвающихъ умы. Въ другомъ мѣстѣ, тотъ же Разгоняевъ бесѣдуетъ съ невѣстой Тонина, Вѣрочкой, изображающей собою отчаянную нигилистку. Вѣрочка говоритъ о своемъ женихѣ Тонинѣ.

«Я все прошу его посвятить себя дѣлу, въ которомъ теперь настоятельная необходимость»…

— Что же это такое?

«Я говорю про религію природы. Съ его дарованіями онъ могъ бы очень популярно изложить это; знаете, сперва происхожденіе земли по Лапласу, потомъ произвольное зарожденіе первой клѣточки изъ неорганическихъ элементовъ: кислорода, водорода и углерода, потомъ какъ она осложнялась въ животныхъ организмахъ и, наконецъ, достигла высокаго развитія въ человѣкѣ, этомъ крайнемъ воплощеніи химіи и физіологіи…

— Но вѣдь это все гипотезы, — перебилъ Разгоняевъ. „Неужели это Тонинъ такъ взбудоражилъ ее?“ вертѣлось у него въ головѣ.

Что такое гипотезы? Нѣчто противоположное фактамъ, твердому, положительному знанію. Гипотезы — это предположенія, выдумки, мечты; въ такомъ смыслѣ, конечно, и поставлено здѣсь это слово.

Уже не разъ попадаются у насъ такіе легкомысленные отзывы о теоріяхъ и взглядахъ, имѣющихъ существенное значеніе въ естественныхъ наукахъ. Обыкновенно притомъ эти ученія искажаются и представляются въ нѣсколько превратномъ видѣ. Такъ и здѣсь. Что человѣкъ есть крайнее воплощеніе химіи и физіологіи — такой нелѣпости никакая наука не учитъ. Другое дѣло теоріи постепеннаго осложненія организмовъ Каждый разъ, когда зайдетъ дѣло объ этой теоріи, мнѣ живо при этомъ представляется то время, когда явилась на свѣтъ система Коперника. И съ нею было тоже. Система Коперника тоже считалась ядомъ, растлѣвающимъ умы и подрывающимъ уваженіе къ преданію. И объ ней точно также говорили, пожимая плечами: помилуйте! Вѣдь это одна гипотеза!

Теорія постепеннаго развитія, конечно, не менѣе важна чѣмъ система Коперника. Удивительно, какъ люди и сихъ поръ не вразумились опытомъ. Обращаться съ взглядами этихъ наукъ нужно въ высшей степени осторожно; глумиться здѣсь нельзя смѣть; а не то мы какъ разъ попадемъ въ число тѣхъ людей, для которыхъ казалось нестерпимой нелѣпостію, что земля кругла, было страхъ какъ смѣшно, что она вокругъ солнца обращается.

Членъ жонда о нашей журналистикѣ

Очень любопытны недавно напечатанныя мнѣнія о нашей журналистикѣ одного Поляка, агента жонда народоваго, по имени Стрыцкаго. Напечатаны онѣ и сообщенной статьѣ варшавскаго Всеобщаго Дневника Стрыцкій на допросахъ объяснялъ, почему было сдѣлано покушеніе на жизнь майора Роткирха, корреспондента «Московскихъ Вѣдомостей». Между прочимъ, Стрыцкій сказалъ слѣдующее:

«Dziennik Povszechny постоянно срывалъ съ насъ маску и обнаруживалъ насъ во всей нашей наготѣ: но ему не вѣрили, потому что русскія газеты тогда еще молчали. Но вотъ заговорили Московскія Вѣдомости: онѣ болѣе всѣхъ повредили нашей справѣ. Они начали рѣзко порицать русское управленіе въ Варшавѣ за бездѣйствіе власти. Покуда Московскія Вѣдомости молчали, польская справа стояла на высокомъ пьедесталѣ, и Европа всѣ наши обманы принимала за чистую монету. Но Московскія Вѣдомости сбросили ее въ грязь, выказавъ всѣ ея недостатки, всю ея ложь и выставивъ сущность дѣла въ настоящемъ свѣтѣ. Московскія Вѣдомости однѣ охладили къ намъ Европу. А какъ г. Роткирхъ во всемъ этомъ былъ главнѣйшимъ дѣятелемъ, потому что онъ заявлялъ малѣйшій фактъ и подрывалъ цѣлый фундаментъ зданія, и притомъ былъ не русскій, а нѣмецъ, обязанный намъ симпатизировать наравнѣ со всѣми нѣмцами, облагодетельствованными вообще польскимъ народомъ (??), то онъ и подлежалъ смертной казни, въ примѣръ другимъ. Впрочемъ, до убійства еще быть можетъ не дошло бы, потому что мнѣнія раздѣлились: г. Роткирхъ пользовался репутаціей честнаго человѣка, пріобрѣлъ большую симпатію въ народѣ, помогая каждому сколько могъ, убійствомъ его жондъ боялся охладить къ себѣ народъ; но изъ Кракова надоѣдали жонду безпрестанными требованіями истребить всѣхъ корреспондентовъ московскихъ и нѣмецкихъ газетъ и сотрудниковъ „Всеобщаго Дневника“, съ которыми не могла уже совладать польская печать. За „Московскими Вѣдомостями“ шелъ, не отставая ни на шагъ „Русскій Инвалидъ“, потомъ „С.-Петербургскія Вѣдомости“ и др. Послѣднія и „Голосъ“ сначала намъ благопріятствовали, но потомъ измѣнили». («Московск. Вѣд.» 1864, № 63).

Многое тутъ, конечно, справедливо, и читатели, безъ сомнѣнія, легко отдѣлятъ искаженіе, порожденное незнаніемъ и увлеченіемъ, отъ вѣрныхъ чертъ.

Дѣла въ редакціи «Современника»

Дѣла редакцій обыкновенно остаются тайной для современниковъ и открываются только потомству въ литературныхъ воспоминаніяхъ и біографіяхъ. Счастливый случай позволяетъ мнѣ, однако же, занести въ свои замѣтки нѣкоторое извѣстіе о томъ, что творится въ настоящую минуту въ одной изъ главнѣйшихъ нашихъ редакцій. Въ 1 No Современника, въ некрологѣ А. Дружинина, подписанномъ Н-въ, сказано:

«Дружининъ обладалъ, между прочимъ, удивительною силою воли и замѣчательнымъ характеромъ. Услыхавъ о затрудненіи къ появленію въ свѣтъ статьи только что оконченной, онъ тотчасъ же принимался писать другую. Если и эту постигала та же участь, онъ, не разгибая спины, начиналъ и оканчивалъ третью. Кто помнить блескъ, живость, занимательность тогдашнихъ фельетоновъ Дружинина, которые во всей журналистикѣ того времени одни только носили на себѣ печать жизни, — тотъ согласится, что такой человѣкъ въ данное время въ редакціи журнала могъ ломаться сколько душѣ угодно. Дружининъ былъ выше этого ломанья, о которомъ мы упоминаемъ потому, что оно не чуждо многимъ достойнымъ дарованіямъ; нашъ портфель полонъ комическихъ фактовъ по этой части».