Алан Кларк - План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945
На 70-мильном участке между изгибом Нарева и Кельце германский фронт был развален на части. И за исключением остатков 46-го танкового корпуса здесь не было больше никаких подвижных сил, которые могли бы задержать продвижение русских. Танки Жукова делали по 30–40 миль в день и 20 января захватили Хоэнзальца, отметив свое вступление на германскую землю страшным грабежом и насилиями в городе, продолжавшимися три дня.
Глава 21
ЧЕРНЫЙ ЯНВАРЬ
После разгрома 46-го танкового корпуса дисбаланс германских армий стал еще более опасным. 22 января правое крыло Жукова встретилось с войсками Рокоссовского в нескольких милях восточнее Грауденца. Это означало, что, помимо окружения ряда медленнее двигавшихся частей германской 2-й армии, фланг главного русского клина теперь был в безопасности и готов к следующему броску вперед. Полностью используя новую систему гибких подчиненных группировок, Жуков уже отвел четыре танковых корпуса, которыми Конев совершил первый прорыв у Баранова 12 января, и когда 27–28 января разведка ОКХ опознала 1-ю и 2-ю гвардейские танковые армии, до «кругов на Вильгельмштрассе» в Берлине стало доходить представление о размерах танкового клина, придвигавшегося к ним. Эти силы никак не могли насчитывать менее 1800 танков, из которых около 600 принадлежали к грозному новому типу Т-34/85. Русские полностью усвоили методы прорыва, с которым они впервые столкнулись, а затем использовали сами под Курском, и их бригады свободно действовали на просторе в качестве отдельных частей численностью до 300 Т-34 (Т-34/85 в гвардейских танковых армиях), веером расходясь вокруг своего тяжелого ядра медленнее двигавшихся ИС (обычно 30–40 танков) со своими длинноствольными 122-мм пушками.
Дважды в день на карте обстановки в Цоссене отмечали положение головных русских частей. Германская группа армий «Центр» была фактически разбита, а ее штаб и остатки четырех дивизий оттеснены в Восточную Пруссию. Только доблестные, хотя и потрепанные 24-я танковая дивизия и «Великая Германия» пробивались на Запад, ведя бесконечные маневренные бои, оставаясь звеном, связывавшим Рейнгардта и 14 дивизий группы армий «А», которой командовал Харпе. Затем, 22 февраля, русские, по-видимому, стали менять направление. Они повернули на север, следуя по левому берегу Вислы, где она делает поворот на 100 градусов между Бромбергом (Быдгощ) и Торном (Торунь). Это ровная открытая местность – та же самая, на которой четыре с половиной года назад германские танки разнесли в клочья польскую кавалерию. Земля промерзла и была прикрыта тонким слоем снега. Каждый день на безоблачном небе сияло солнце, и по ночам температура опускалась до минус двадцати градусов.
Русский клин был мощно усилен – в отличие от западных армий – по своему лезвию. Танковые бригады имели по батальону пехоты, перевозимой в американских грузовиках, и несколько артиллерийских орудий, некоторые из них самоходные. Но сердцем клина, его главной пружиной после выхода на открытую местность был грозный Т-34. Кажется, что его использовали всегда и везде: рвущийся вперед в разведке, выступающий в качестве артиллерийского орудия, закопанный в землю в виде долговременной огневой точки, буксирующий, давящий, работающий, как бульдозер, перевозящий пехоту или куда более опасный груз – боеприпасы в ящиках, закрепленных цепями на моторном отделении, – это грубое, тесное, плохо вентилируемое, но невероятно прочное и надежное творение войны выступало во множестве ролей. Те немногие первые танки, так встревожившие немцев под Москвой в 1941 году, дали бесчисленное потомство. За один год с января по декабрь 1944 года было произведено более 22 тысяч танков. Кажущееся столь странным использование единого типа машины для выполнения столь разных задач давало много преимуществ, более чем компенсировавших потери в людях и затраты труда в отдельных случаях. Проблемы снабжения русские свели только к двум статьям – горючее для 12-цилиндрового дизеля Т-34 и боеприпасы для его 76-мм пушки. Если происходила механическая поломка, с машины снимали все годные части и бросали ее; тот же способ действий применялся и по отношению к грузовикам. Экипажи и тем более моторизованная пехота хорошо питались на стоянках, но при ускорении темпа наступления им приходилось заботиться о себе самим.
Через две недели с начала наступления русские оставили позади себя пустынные бедные земли Польши и пересекли границы самого рейха. Здесь, в Силезии и Померании, местность была богаче и спокойнее, чем что-либо виденное ими с момента призыва в армию, а во многих случаях они увидели такое изобилие, какого они никогда не имели. Из всех областей Большой Германии эти местности меньше всех почувствовали влияние войны. Здесь, в тишине, находились центры эвакуации, процветавшие районы «новых промышленных предприятий», небольших заводов, которые Шпеер рассредоточил из центра подальше от воздушных налетов союзников. Советские колонны буквально огнем прокладывали себе путь через этот мирный ландшафт. Магазины, дома, фермы подвергались грабежу и затем поджигались. Жители могли случайно попасть под расстрел только ради их пожитков, которые они везли или несли с собой; часто бывало, что человека убивали только из-за его часов. Русские скоро обнаружили, что жители прячут своих женщин в подвалах домов, и стали поджигать те дома, которые, как им казалось, используются для этой цели.
И тем не менее, как ни варварски и ужасно это все было, первый удар советской армии по Германии не шел ни в какое сравнение с поведением нацистов в Польше в 1939 году или в Белоруссии и Прибалтике в 1941-м. Зверства частей «Мертвой головы» войск СС, которые систематически убивали детей и живьем сжигали пациентов в больницах, явились выражением тщательно разработанной политики террора, «оправдываемого» расовыми теориями, но воплощались с извращенным, садистским удовольствием. Жестокости, совершавшиеся русскими, были не столько намеренными, сколько случайными. Периодически там, где ослабление дисциплины ставило под удар боеспособность, советская военная полиция с неумолимой строгостью карала виновных. Советские солдаты были необразованными, простыми людьми, воспитанными в духе ненависти к врагу, сформированными годами лишений и физической опасности, традиционно не уважающими человеческую жизнь. К тому же у многих из них имелись весомые личные мотивы, чтобы мстить немцам. Их давление на Германию было подобно напору закаленных чужеземных войск на распадающуюся цивилизацию. И это было тем обликом войны, которым когда-то восхищались столь многие немцы. Теперь война ударила по стране, в которой ее так долго облекали в героические одежды и так редко чувствовали на себе.
Однако для Гудериана, как и для всякого пруссака в германской армии, перспектива была ужасной. Едва ли от них можно было ждать, что они поймут справедливость возмездия в этой ситуации. Жгучая потребность в какой-то новой политике, каких-то мерах, которые позволили бы избавить их родину от ужасных испытаний, которые она претерпевает, теперь превратилась в отчаянное личное чувство.
Высокий темп наступления русских был во многом обусловлен странным характером немецких диспозиций. Весь вес советского удара пришелся на самый важный и вместе с тем слабее всех оборонявшийся сектор. На своем растянутом левом фланге, простиравшемся на 300 миль по Восточной Пруссии и заходившем в Прибалтийские государства, у немцев находилось почти 50 дивизий. Но большинство было представлено пехотой, которая не могла угрожать флангу русских, наступавших вдоль их фронта на юг. В это время в центре немецкие танковые дивизии без отдыха метались взад и вперед, стараясь подвижностью компенсировать свою малую численность, изматывая экипажи и не жалея машин, когда их следовало бы беречь для ответного удара. Еще несколько недель такого неслыханного напряжения, и фронт разорвется от одного конца до другого, и рейх будет открыт для врагов. Наступил момент расположить дивизии согласно классической схеме сосредоточения и глубины. Если бы этого удалось достичь, то еще оставалась бы возможность остановить наступление русских и нанести им неожиданный контрудар. Дело в том, что выступ русских начинал приобретать на картах уязвимую форму. Основная масса сил находилась на его вершине. Основание выступа сдерживалось немецкими дивизиями, расположенными вокруг Мазурских болот и в Карпатах. Конечно, германских сил было слишком мало, чтобы они могли сойтись по сходящимся направлениям в основание выступа и нанести стратегическое поражение в глубоком тылу. Но Гудериан считал, что может сложиться удобная обстановка для двусторонней контратаки на укороченной оси, где одна колонна атаковала бы на юго-восток из Померании, а другая – навстречу ей из района Глогау – Котбус.
Имелись данные о том, что русское наступление начинает выдыхаться, потому что в центральном и южном секторах были опознаны части, которые до этого сражались в Финляндии и Румынии[124]. И теперь, когда их коммуникации сильно растянулись по замерзшей опустошенной Польше, а танковые армии в течение трех недель не выходили из непрестанных боев, они стали уязвимыми. В своем дневнике Гудериан два раза отмечал, что, все больше узнавая о слабости немцев, Жуков начинает идти на все больший риск. Но так бывало и раньше, что наступавшие с востока интервенты, смело проникавшие в Пруссию, оказывались разбитыми благодаря сочетанию солдатского умения и сильного руководства. Если добиться победы, подобной Танненбергу или Галицийско-Тарнувской, оказывалось невозможным, то германские армии вполне могли обеспечить успех, подобный «донецкому чуду» Манштейна.
