Пирамида жива… - Юрий Сергеевич Аракчеев
«…Еще находясь в Ашхабадской тюрьме (до помещения в спецпсихбольницу – Ю.А.), я провел шесть голодовок протеста общей продолжительностью 45 суток и произвел 10 больших демонстративных кровопотерь, последняя из которых, самая большая, явилась для меня роковой: она привела к резкому обострению хронического воспалительного процесса в области мочевого пузыря…»
– Что такое «кровопотери»? – спросил я Вадима Ивановича в одну из наших встреч, когда, читая при нем, дошел до этого места в его «Послании».
– Дело в том, что голодовки на них уже мало действуют, – спокойно ответил сидевший передо мной коренастый русоволосый человек. – Во-первых, они всеми силами стараются голодовки прервать, мобилизуют амбалов-надзирателей, чтобы влить искусственное питание, во-вторых, долго нужно голодать, поначалу они вообще не обращают внимания, запросто можно загнуться, так ничего и не добившись. А если вскрыть себе вены и кровью залить всю камеру – это как-то нагляднее…
– Но ведь и риск большой, – возразил я, представив себе эту картину и внутренне содрогнувшись.
– Да, риск есть, – согласился Лашкин. – Вот та, последняя, о которой вы прочитали, могла, конечно, стать самой последней. Но вы читайте дальше, там все объяснено.
«…Обострение полыхает непрерывно с 21 декабря 1974 года и превратило мою жизнь в пытку. Посредством голодовок, кровопотерь, а также многочисленных аргументированных заявлений, я пытался оказать моральное давление на прокуратуру Туркмении и этим добиться психической реабилитации, реализации права на защиту и открытого суда…»
Заметьте, читатели, соотечественники мои дорогие, – прерываю я опять чтение, – не вообще реабилитации добивается Вадим Иванович Лашкин, ибо понимает, что реабилитации в тех условиях добиться нельзя – ведь он не собирается отказываться от своих писем и заявлений! – он добивается лишь психической реабилитации и открытого суда! Он, чьи мысли теперь, через 16 лет, стало возможным выражать открыто, мало того: их исповедует теперь едва ли не большинство граждан нашей страны… Он тогда голодал, вскрывал себе вены, воевал с гигантской жестокой машиной один на один, а большинство трусливо улыбались, тянули руки – за! за! за! – а то и кричали, заходясь в верноподданническом восторге: «Да здравствует! Слава, слава, слава! Никому не отдадим величайших завоеваний!…» Да и тогда ли только? Не кричат ли иной раз еще и сейчас?
Так кто же начал, кто сделал жизненно необходимой сегодняшнюю «перестройку»? Партия? Руководители ее? Как бы не так. Чем пожертвовал хоть кто-то из рьяных сегодняшних «инициаторов перестройки», чем поступился? Скажите-ка им о голодовках и кровопотерях – то-то нахмурятся, то-то зашикают обитатели роскошных дач и квартир, словно сомнамбулы повторяющие о «великих завоеваниях Октября». Но почитаем дальше, сограждане. Еще и еще раз давайте же убедимся, что и в глухой ночи тлеют угли…
«Чтобы ослабить мое сопротивление, ко мне дважды была применена пытка посредством специального препарата сульфозина повышенной концентрации (4-процентной, вместо положенной 0,5-процентной). Первый раз, 5 августа 1974 года, с помощью двух одновременных уколов сульфозина, была сорвана на 18-е сутки моя первая голодовка (я объявил ее в день ареста, 19 июля 1974 года). Я кричал от боли и не спал трое суток».
Вот так, дорогие сограждане. Ау, Менгеле! Гитлеровские врачи-палачи были осуждены и отечественным, и международным судом. Германия очистилась и вошла полноправным членом в мировую семью народов. Она не только посадила на скамью подсудимых своих преступников, причем не только главных вождей, но и множество судей, выносивших в гитлеровские времена чудовищные приговоры. Она несет крест раскаяния до сих пор, предоставляя множество благ представителям еврейской нации. А некоторые чистые арийцы по крови нарочно называют своих детей еврейскими именами – чтобы та дурь не вернулась! А мы? 1974-й год – 28 лет после Нюрнберга. И хоть бы что! А сейчас уже и того больше – 44… И опять хоть бы что! (А в 2003-м, добавлю, – 57. И что?)
«Второй раз мне сделали сразу четыре укола сульфозина, когда я от голодовки и заявлений перешел к дополнительной вынужденной мере – вскрытию вен. На этот раз я не мог уснуть от боли четверо суток. Передвигаться я практически не мог гораздо дольше.
Как только мне сделали эти уколы и завели в камеру, я немедленно еще раз вскрыл вены и слил еще часть крови. Меня снова вывели из камеры, но на этот раз завели не в медпункт, а в комнату дежурного по тюрьме, который потребовал от меня письменного объяснения своим действиям. Такое объяснение я написал, где, в частности, предупредил, что каждый последующий укол сульфозина буду и в дальнейшем сопровождать вскрытием вен. После этого мне сульфозин не делали…
На 12-й день моей четвертой голодовки (9 декабря 1974 года – после психиатрической «экспертизы» и после двукратного нового вскрытия вен) тюремная администрация вызвала, наконец, прокурора по надзору в местах пребывания заключенных.
Я рассказал ему о своем деле и вручил заявление и оттиск своей статьи по механике космического полета, напечатанной в майско-июньском номере журнала АН СССР «Космические исследования» за 1974 год. Я сказал прокурору, что не клеветник и не враг Советской власти, а инакомыслящий. Я сказал ему, что мне поставили фальшивый диагноз и хотят из политических соображений упрятать в сумасшедший дом. То же самое написал в заявлении, которое ему вручил.
Прокурор выслушал меня, взял мое заявление и оттиск статьи и заверил, что не позднее, чем через три дня, я получу на свое заявление письменный ответ из прокуратуры по существу. Но это оказалось ложью. Никакого ответа из прокуратуры я не получил.
Когда я убедился, что прокурор меня обманул, я объявил последнюю, пятую по счету, голодовку и осуществил последние две кровопотери (16 и 19 декабря 1974 года). Цели этих голодовок и кровопотерь остались прежними: добиться психической реабилитации, реализации права на защиту и открытого суда, хотя в глубине души я понимал, что практически этих целей добиться невозможно, так как прокуратура Туркмении выполняет волю Москвы и никакое моральное давление с моей стороны не заставит ее исполнять свои надзорные функции.
Возникает вопрос: если я понимал, что мои голодовки, кровопотери и заявления наверняка ничего не изменят в моей судьбе и что сумасшедшего дома мне не миновать, то зачем я бессмысленно, настойчиво, упорно и методически терзал себя голодом, терял кровь и портил бумагу? Не разумнее ли было в моем положении примириться и покорно ждать развития событий, мне неподвластных и неподконтрольных?
Вопрос вполне естественный и резонный. Я отвечу на него исчерпывающим образом, но сначала совершу
