Владимир Губарев - Окна из будущего
— А что значит для вас "красота"?
— У каждого ученого свое представление о ней. В математике очень много красивых результатов.
— И как вы это видите?
— Надо читать и воспринимать классику! Особенно остро это ощущалось в те времена, когда я учился. Удивительный мир открывался передо мной, и я входил в него! Потом, конечно, это ощущение притупилось, если хотите, оно стало более прагматичным — я понимал, что я что-то сделал хорошее, и тот или иной результат уже можно считать красивым…
— И все-таки как и чем это можно определять?
— Во-первых, краткость и четкость изложения, и во-вторых, реакция коллег, когда рассказываешь им о постановке задачи и результатах. Математическая аудитория всегда очень чутко реагирует на новое и интересное.
— Обычно создается впечатление, что разговор идет на каком-то чужом, внеземном языке?
— Профессионалы судят об этом иначе… Кстати, не только в математике.
— Согласен… Мне кажется, что в последние десять лет вы хотели применить математику и в общественных отношениях. Я имею в виду ситуацию вокруг Академии наук, ту борьбу, что шла в науке, и волею судьбы вы оказались в эпицентре битвы. Разве не так? Вы были одним из создателей Фонда фундаментальных исследований. И это тоже борьба. Так какую же из множества проблем жизни и судьбы Большой науки в России вам удалось "красиво" решить?
— Математик-теоретик в значительной степени один на один с проблемой. Чуть позже он общается со своими учениками, коллегами, и тогда идет дискуссия. Но в основном труд математика индивидуален… Теперь же вы переводите в область организации науки, и я сразу хочу сказать, что тут результаты у меня более чем скромные. Лично мне, честно признаюсь, чего-то большого достичь не удалось, однако пришлось участвовать практически во всех событиях, связанных с Российской академией наук.
— Этим пришлось заниматься в силу характера или по должности?
— Я достаточно активный человек. Меня постоянно привлекали к организационным проблемам — касалось ли это школьного образования или ситуации с присуждением ученых степеней. В нашем математическом мире есть научно-организационные проблемы, так что "чистой науки" не бывает… В 1986-87-х годах мы почувствовали, что математика стала предметом специального обсуждения в ЦК КПСС и Совете Министров СССР, более того — было проведено даже специальное заседание Политбюро…
— Странно, не правда ли?
— Странно с позиций сегодняшнего дня, а тогда высшее руководство страны уделяло особое значение развитию науки, и математики в частности, как основы фундаментальных знаний. Кстати, тогда было принято решение о строительстве нового здания для Института математики, о специальных стипендиях для студентов-математиков, о компьютеризации школ и так далее.
— Что-то конкретное послужило причиной такого внимания ЦК?
— Я тогда был далек от власти, а потому деталей не знаю. Ходили слухи, что толчком послужила ситуация в Америке, где начали уделять математике большое внимание. Возможно, что-то другое… Не знаю, а потому просто фиксирую, что такое было.
— И эта ситуация сказалась на вашей судьбе?
— Конечно. Многое касалось и Академии наук. В частности, вводились советники, которым сохранялась должностная зарплата. Это было важно, так как происходила смена руководства АН СССР. Уходили многие великие ученые. К примеру, около тридцати лет возглавлял Отделение математики и физики великий Николай Николаевич Боголюбов. Ему уже было тяжело, тем более, что он был и директором института, и научным руководителем ряда программ и проектов. Меня Отделение выбрало академиком-секретарем. Так я попал в Президиум. Впервые там я проявил свою активность за пределами математики, когда возник вопрос о создании Российской академии наук. Я был одним из тех, кто выступил категорически против этого!
— И чем обосновывали?
— 98 процентов научных учреждений Академии наук СССР было в России. Крупные региональные отделения — также в России. И многое другое. Даже членов Академии — 95 процентов. Таким образом, у нас уже есть выдающаяся Академия, со своей историей, со своими традициями! Зачем же создавать то, что есть? После распада СССР в республиках появились собственные академии наук, и туда были переданы те институты, которые были раньше в большой академии. Но, тем не менее, распад страны вовсе не означал распад академии… И я выступил против уничтожения того, что хорошо работало. Конечно, я был не один — многие руководители Академии понимали: уничтожить, разрушить легко, а вот воссоздать значительно труднее! Вся Россия была покрыта научной сетью, которая хорошо работала, и это следовало доказывать новому правительству, у которого был какой-то зуд реформирования всего.
— Но до этого были еще выборы?
— О, это особая история! Тогда всем давали определенное количество депутатских мест. Нам выделили 20. Как и положено, мы создали избирательную комиссию во главе с академиком Котельниковым. Все шло по привычному руслу, но вдруг начались неожиданности. В Доме ученых не избрали депутатом академика Сахарова. А затем уже во Дворце молодежи вообще вместо 20 избрали всего 8 ученых. Причем "заваливали" вполне достойных людей, но шел взрыв демократических страстей, и в них гибло все разумное. Те, кто был на слуху, почему-то вызывали резкий протест… И тогда президент Академии наук СССР академик Марчук просит меня стать председателем избирательной комиссии. Это был чудовищный месяц в моей жизни! Появились какие-то молодые люди, которые говорили о подтасовках, о каких-то лишних бюллетенях. Они привели ко мне академика Сахарова и вместе с ним требовали о том, чтобы был "общественный надзор" чуть ли не над каждым членом счетной комиссии. Я дал слово, что все будет честно и открыто, но беспорядка не допущу. Андрей Дмитриевич поверил мне, успокоил своих молодых коллег… Я считаю, что в то время Академия и ее члены оказались на высоком уровне: все было сделано четко, без излишних эмоций, разумно. Как всегда в трудные времена, Академия с честью выдержала и этот экзамен.
— Но все-таки "демократическая буря" пронеслась над Академией!
— Да, Верховный Совет России решил-таки создавать Российскую академию. К счастью, президентом-организатором назначили выдающегося ученого и прекрасного человека Юрия Сергеевича Осипова. И это сыграло решающую роль, что позже было принято разумное решение.
— Неужели столь велика роль одного человека?
— Так случилось с нашей Академией. И это уже исторический факт: не будь академика Осипова в то время, все могло повернуться иначе. Более того, Российской академии наук могло уже сегодня и не существовать…
— Говорят, сыграло и то, что Юрий Сергеевич не был членом партии?
— Не думаю, в этом не было ничего необычного. Мы на Президиуме сидели друг напротив друга и оба не были членами партии. Мы дружны, сотрудничали в ВАКе, все-таки оба математики… Но то, что он не был членом партии, не сыграло никакой роли: просто некоторые люди пытаются придать любому факту политический оттенок… Но распад страны, конечно же, был болезненный процесс. По крайней мере, для меня.
— Почему?
— Мать у меня армянка. Ее брат был секретарем ЦК компартии Армении. Он был арестован в 37-м году и, говорят, Берия его лично застрелил в своем кабинете… Так что у меня русская, армянская и украинская кровь, и я, конечно же, не мог представить, что страна развалится. Все во мне протестовало против этого!.. Но события в стране развивались стремительно. В июне 91-го избирают Ельцина президентом России, а в августе вдруг назначается заседание Президиума. И говорят, надо избирать президента… Идут всяческие разговоры, но я стараюсь их тут же пресекать — ведь есть определенные принципы и традиции в Академии, закулисные игры здесь не проходят… То, что Академия наук СССР стала Российской, на мой взгляд, ключевая роль принадлежит президенту-организатору Юрию Сергеевичу Осипову. На него оказывалось гигантское давление, но он был непреклонен. 21 ноября 1991 года Б.Н. Ельцин подписал Указ о воссоздании Российской академии наук, основой которой стала АН СССР. На мой взгляд, это была большая победа всех, кто болеет за нашу науку. Кстати, Ельцин подписал этот Указ "на коленке", где-то на ходу — академики Осипов и Велихов буквально вынудили его это сделать.
— Вы помните все даты…
— События того времени я могу воспроизвести буквально по дням. А 21 ноября я запомнил еще и потому, что у меня был день рождения — исполнилось 60 лет, и я посчитал, что президент России сделал мне такой подарок: лучшего и желать было невозможно! Мне звонит Юрий Сергеевич, поздравляет, а потом добавляет, что час назад Указ подписан. Так что не запомнить такой день было просто невозможно…
