Григорий Баталов - Ратное поле

Он ушел из армии по болезни вскоре после Победы. Возвратился в родную Москву и поселился с семьей в небольшой квартирке, адрес которой стал известен многим ветеранам дивизии. Полетели сюда письма и открытки со всех концов страны.

У Николая Николаевича открылся еще один талант. Строгий и требовательный на фронте, не жалевший себя ради Великой Победы, он после войны распахнул сердце людям. Разыскивал боевых друзей, иным помогал восстановить доброе имя, другим получить заслуженную награду. Квартиру Николая Николаевича прозвали «штабом ветеранов».

Он умер, как солдат в наступлении, на полном ходу…

ОН ЗНАЛ ОДНО СЛОВО — «ВПЕРЕД!»

И ветер Победы

Насквозь прожигает меня…

В ночной атаке полк овладел Песчанкой, пригородом Сталинграда. Когда немного улеглись страсти боя и были отданы последние распоряжения подразделениям, я вдруг вспомнил, что почти сутки ничего не ел. Полк готовился к решающему штурму, и было не до еды. А тут замполит напомнил:

— Не перекусить ли нам, Григорий Михайлович? Пока враг снова не полез в контратаку. День обещает быть нелегким…

Вижу, майор Саченко откровенно доволен удачей полка. Весело поблескивают в отсвете близкого пожара толстые стекла очков, за которыми угадываются сияющие глаза. Это, по сути, одна из первых настоящих побед полка за последние дни. И кому–кому, а замполиту она особенно радостна.

— А молодцы наши солдаты! Хвалятся: тот одного, тот троих уложил. Довольны победой! Почувствовали ее вкус. Ох, как это сейчас важно!..

Глядя на замполита, я вспомнил наше первое знакомство.

Тогда, принимая полк, я сказал замполиту:

— Очень надеюсь на вашу помощь. В полку я новый человек, почти никого не знаю.

Худощавый русоволосый майор с близорукими глазами, интеллигентным лицом тихо ответил:

— Постараюсь помочь. — И добавил: — Все будет хорошо, Григорий Михайлович! Уверен — полк завоюет доброе имя.

Возраст у нас был почти одинаковый, но воинское звание разное: я — капитан, замполит — майор. Мне было приятно, когда он называл меня по имени–отчеству, так меня еще никто не величал. Но оказалось, майор Саченко так обращался и к солдату, и к командиру дивизии. От этого отношения становилось теплее, что так необходимо было в суровой фронтовой обстановке. Наш комдив не особенно жаловал «гражданские привычки», но замполиту 299‑го стрелкового прощал их. Может, потому, что знал: Саченко — политработник сильный, у него свой подход к людям.

— Кем вы до войны работали, Василий Трофимович? — поинтересовался я, будучи почему–то заранее уверен, что замполит по профессии учитель. Он всегда говорил спокойно, не повышая голоса, словно диктовал урок.

— Журналистом. В республиканской газете…

Журналистов я. глубоко уважал, считал их людьми особыми, вроде писателей, инженеров человеческих душ. Таким был и Саченко. Василий Трофимович очень многих солдат полка знал лично, мог сказать: откуда родом, чем занимался до войны, на что способен. Надо сказать, что полк наш был многонациональным. Многие солдаты — казахи, узбеки, таджики — не знали русского языка или слабо им владели. Замполит выискивал переводчиков и через них беседовал с людьми. И бойцы тянулись к замполиту, называли его уважительно «ата» — «отец».

Замполит всегда давал дельные советы и сам прислушивался к советам других. Когда в бою погиб командир одного из взводов, Саченко подсказал:

— Назначьте сержанта Маслакова. Стоящий будет командир, он прошел сталинградскую школу.

Это была лучшая из характеристик, и Маслаков в дальнейшем оправдал ее.

В канун наступления я ни разу не видел, чтобы замполит отдыхал. Он дневал и ночевал на переднем крае, в ротах и батальонах. Его полевая сумка всегда была набита газетами, письмами, листовками. Большие собрания он проводил редко, два–три человека — вот и вся его аудитория. Все расспросит у солдата: когда обедал, чем повар кормил, есть ли махорка, давно ли получал письма. А то вдруг скажет: «Ну–ка, Семен Иванович, сними сапог». Удивленный солдат снимет сапог, а замполит проверит портянки: не мокрые ли ноги. Беда тому командиру, который «недоглядел, не учел, не проверил». За фронтовой быт солдата замполит спрашивал строго.

Под Кировоградом мы держали оборону зимой. Помню, навалило тогда много снега. Полк сидел в окопах и траншеях, глубоко зарывшись в мерзлую землю. Но все мы думали о скорой команде «Вперед!».

Здесь нас и застал Новый, 1944‑й год. В канун праздника замполит вдруг предложил:

— А не устроить ли, Григорий Михайлович, для солдат елку?

— Какую еще елку! — не понял я, занятый полковыми делами. — И где, в окопах? На передовой?

— Нет, в полковом клубе. Пригласим лучших воинов из рот и батарей. Пусть отогреются, чайку горячего попьют, песни попоют. Устроим солдатскую самодеятельность. Елка, ведь, товарищ командир, тоже политработа!

И улыбнулся своей доброй, подкупающей улыбкой.

В полку знали: в бою майор Саченко другой, неулыбчивый. Он ходил в атаки наравне со всеми, мужественно и отважно. После боя, когда докладывали о потерях, замполит становился хмурым, сосредоточенным. Ему сдавали партийные и комсомольские билеты павших, и сразу помрачневший Саченко своим ровным, аккуратным почерком выводил на билете: «Пал смертью храбрых в боях за Советскую Родину».

…Итак, о елке. Замполит не случайно упомянул о полковом клубе. Был у нас такой, созданный его стараниями. Правда, не в доме, а в землянке, в чистом поле, неподалеку от переднего края, под толстым перекрытием в несколько накатов. Шел третий год войны, и мы научились создавать настоящие подземные крепости. Вмещалось туда человек 40–50.

Елку–красавицу доставили из ближнего леса. Принарядили цветными бумажками, вместо конфет навешали патронных гильз, смастерили звезду. Нашелся и Дед Мороз, старшина одной из рот, и Снегурочка из девушек–связисток.

Ближе к полуночи начали подходить с переднего края гости: лучшие стрелки, пулеметчики, артиллеристы, связисты, минометчики — одним словом, цвет полка. От имени командования я тепло поздравил собравшихся с Новым годом, рассказал о задачах полка, выразил уверенность в новых победах над врагом. Затем состоялся концерт солдатской художественной самодеятельности. Появились затейники, зазвенели песни, начались танцы. Закончилось все коллективным ужином. И так повеяло от этого новогоднего вечера мирным, домашним уютом, довоенным праздником, что на минуту даже забылось, что рядом линия фронта, что завтра бой, а в поле — зимняя стужа.

Под утро солдаты и сержанты расходились по боевым позициям — довольные, веселые, в приподнятом настроении. И те, кто дожил до Победы, до конца дней своих запомнили новогоднюю елку под Кировоградом. Прав был мой заместитель по политчасти: «Елка — тоже политработа»!

Я, кадровый военный, часто поражался «боевому чутью» замполита, до войны человека сугубо гражданского, его умению разбираться в сложной боевой обстановке.

В сентябре сорок третьего вышли мы к Днепру и с ходу захватили на противоположном берегу юго–восточнее Кременчуга небольшой плацдарм. За правый берег зацепились пока только передовые подразделения полка. Основные же силы дивизии были еще на подходе, и майор Саченко торопил меня:

— Вперед, вперед! Пока враг в панике, надо с ходу все, что можно, переправить на тот берег.

Для меня, как командира, поддержка замполита была очень важна: значит, я правильно оценил обстановку, нельзя терять времени и ждать подхода главных сил, надо немедленно зубами зацепиться за правый берег. И мы, как могли, ускоряли переправу рот и батарей полка.

На ту сторону Днепра майор Саченко переправился вместе со мной. При нем была неизменная полевая сумка, набитая бумагами, пистолет в парусиновой кобуре.

Перед форсированием Днепра я слушал его беседу с солдатами. Разморенные долгим переходом, они на коротких привалах падали на землю, закрывая от усталости глаза. Никому не хотелось говорить, никого не хотелось слушать. Понимал это и майор Саченко. Как понимал и то, что слово может придать силы, воодушевить.

Начал он с того, что Днепр в старину называли Славутичем, что после Волги это вторая по величине река в европейской части страны. И вдруг спросил:

— Кто из вас сражался на Волге, в Сталинграде?

Солдаты начали молча переглядываться. Потом раздался голос:

— Я…

Потом еще:

— Я…

Человек пять отозвалось. Обрадовался им замполит, как добрым знакомым. Теперь уже словно только с ними, ветеранами, вел разговор. А слушали все.

— Значит, будете вы, герои Сталинграда, сыновьями Волги и Днепра — Славутича. Одна боевая слава у двух великих рек. Кстати, недаром ведь Днепр называют рекой трех народов — русского, украинского и белорусского. На его берегах зарождалась их культура. Слышали о Древней Руси?