Леонид Васильев - Судьбы дорога
После церемониала взбодренный военком пригласил Анатолия в гости. За столом царствовала Нина Сергеевна, порозовевшая, одетая по-праздничному, с искорками в добрых глазах, она угощала гостя своими кулинарными секретами.
Анатолий вдруг увидел на стене репродукцию картины Левитана «Золотая осень», он даже встал, чтобы ближе видеть. На ней тоненькие осинки и березки смотрятся в холодную синь реки и вызывают щемящую грусть. Воробейчик улыбается.
– Василий Иванович, – у меня дома такая же картина, но ваше полотно больше раза в четыре. И как я понимаю, чем больше формат пейзажа, тем сильнее он впечатляет.
Мужчины стоят рядом, обсуждая фрагменты картины. Хозяин дома поясняет:
– Эта картина Исаака Ильича являет собой философские размышления о матушке природе России, о ее красоте и богатстве. Тернист путь художника в поиске истины, образов, индивидуальности. Психика Левитана давала сбои. Душевная угрюмость держала его за руки во время работы. Он долго не мог, не умел писать светло и прозрачно. Тусклый свет лежал на холстах, краски хмурились. Он никак не мог заставить их улыбаться. К Левитану приходили приступы болезненной хандры. Она усиливалась от недовольства своими работами, от сознания, что рука не в силах передать в красках то, что давно уже созрело его свободное воображение. Два раза во время хандры Левитан стрелялся, но остался жив.
– Да, уж, – качая головой, соглашался Воробейчик, – тернист и не легок путь художника – живописца.
За разговорами время прошло незаметно. Капитану в гостях было хорошо, но ему не терпелось скорее увидеть ту, ради которой он приехал в Волгино в этот предпраздничный день, увешанный красными флагами и приветственными транспорантами. Услышав сигнал подъехавшей машины, Воробейчик, поблагодарив гостеприимных хозяев, тепло с ними попрощался.
Вот и аптека. Семен остановил машину. Воробейчик, прихватив подарок и, уже открыв дверку на выход, вдруг увидел стоящих женщину и мужчину. Анатолий сразу узнал Наташу, она стояла рядом с незнакомцем, казалось он стремился к ней, а она не отталкивала и больше слушала, чем говорила. Лицо её казалось отрешенным, а собеседник, неуклюже положив на ее плечо руку, что-то говорил. Эта мизансцена вызывала у Воробейчика неприятные чувства. Он даже хотел выйти из машины и разъяснить ситуацию, но по виду мужчина был трезв. Анатолия осенила мысль: «А если это ее муж? Есть сын, значит, есть отец – куда я лезу?.. Я об аптекарше ничего не знаю, ведь, говорят же: „чужая жизнь – потемки“. Вот те на-а!.. А я все думаю о ней днями и ночами, значит, все это мираж?.. Какой же я – пацан: дурак – контуженный!» Глянув на молодую пару еще раз, где мужская особь что-то бормотала Наташе на ухо, капитан, скрипнув сиденьем, толкнул водителя в плечо. Уазик Семена помчался домой.
Журавлёв, видя, как изменился в лице его друг, о чем думал, терзался, мучился, всю дорогу молчал, понимал, – что сейчас вмешиваться и о чём-то спрашивать, не следует.
Резко изменилась погода. Проглянувшее ранее солнце спряталось за нависшей над лесом хмарью. По шершавым стволам деревьев, как будто стекали небесные слезы. Молча приехали в родную обитель, прощаясь, пожали друг другу руки.
Анатолий повесил шинель в прихожей на вешалку, поставил в угол картину и прошел на кухню. Достал из холодильника бутылку, молча выпил рюмку, закусив корочкой хлеба, уставился на божницу. О ногу Анатолия терся кот «Тарзан», как бы понимая хозяина и жалея его. Матушка сидела возле окна и что-то вязала.
– Сынок, что случилось? Гляжу на тебя – ты как не свой.
– Успокойся ты, мать, ничего не случилось, устал я, прилягу.
Анна Васильевна, взглядом проводив сына, продолжала вязать носки к зиме, но материнское сердце подсказывало ей, что у Анатолия на сердце кручина.
Капитан прилег на диван, не раздеваясь, положив сцепленные руки под голову, задумался: «Кто тот человек? Если это муж ее то, что к ней липнет у прохожих на виду? Если любовник?.. То серьезная женщина этого приставания не допустит, а что если она хочет склеить личную жизнь, как разбитую вазу? – вдруг пришло в голову Анатолию. Но он не заметил в лице Наташи той решительности, наоборот, оно было бесстрастным. Нет… Что-то тут не так». Любовь и ревность подобно зверю метались в железной клетке. Сердце ныло, и вновь стянуло болью ногу. Взгляд капитана пал на потолочную матицу с крюком и кольцом для детской колыбели.
Глядя в потолок, вспомнил Анатолий слова покойного учителя по рисованию – Игната Васильевича: «Когда человек при деле, некогда заниматься самокритикой. А если смотреть в потолок и решать, на что похож кусок отвалившейся штукатурки, из этого ничего хорошего не будет. Если человек умеет рисовать, он рисует, а когда не умеет, занимается „сочинительством“. Не топчись на одном месте, будь в движении, общайся с людьми».
Капитан потряс головой, открыв глаза, набрав полную грудь воздуха, затаил дыхание и подумал: «Надо взять себя в руки, освободиться от химеры».
Так размышляя над собой и маячившей рядом судьбой, Анатолий успокоился, достал с полки книгу и стал листать ее. Взгляд остановился на серединной странице, он прочитал строчки стихотворения А.Блока, которые частично вернули всколыхнувшую душу к успокоению.
Скрипка стонет под горой.В сонном парке вечер длинный,Вечер длинный – лик невинный,Образ девушки со мной.Скрипки стон неутомимыйНапевает мне: «Живи»…Образ девушки любимой —Повесть ласковой любви.
За окном сумерки сменились тьмой длинной ночи. Деревья, крепко переплетясь ветками, друг с дружкой, слились в единую бурую массу. В черной космической бездне далеким маяком зажглась первая звезда. А где-то на земле в одиноком окошечке деревянной избы долго горел огонек не затухающей любви.
Глава восьмая
Этот прошедший день, принесший капитану Воробейчику печаль и разочарование, неотвратимо коснулся и егеря Журавлева. Приехав домой, он не обнаружил привычного огонька в окнах, призадумался: «В это время жена всегда была дома с детьми, неужели задержалась в сельмаге, хотя рабочий день уже давно закончился, а детей, вероятно, оставила у бабушки?»
Семен подъехал к дому своей матери, жившей отдельно в конце улицы. От нее узнал, что с базы Орса пришла машина груженная разными товарами и продуктами, Зина ушла в магазин. Журавлёв решил пойти и помочь жене таскать мешки, ящики и прочие коробки.
У сельмага толпятся односельчане.
– Здравствуйте, люди! – поздоровался егерь.
– Здорово, Семен! – невесело отвечали мужики.
– Чего стоим, чего ждем?
– Хотим, вот, свеженького привоза попробовать, да продавщица закрылась и не пускает.
– Наверно, она по накладным товар сверяет? – предположил Журавлев.
К нему подошел старичок в телогрейке, отозвал в сторону, шепеляво сообщил:
– Семен, мы с мужиками товары на склад перетаскали уж давненько, твоя Зина за работу обещала поставить магарыч. Ты уж прости, я украдкой подсмотрел через неприкрытую штору и вот, что узрил: твоя жена с водителем за прилавком пили водку. Зина веселая была, а потом они ушли в темный склад, где на полу мешки лежат.
Семен, чувствуя, как у него внутри закипает, вскочил на завалинку, прильнув к краю окна, глянул в зал магазина. Действительно, в помещении никого не было, а дверь в подсобное помещение, именуемое складом, захлопнута изнутри.
Журавлев точно знал, в эту кладовку электричество не проведено; не трудно догадаться, что там делать в темноте.
Семен соскочил с завалинки, стал колотить в дверь, но в ответ реакции не последовало. Вырвав из забора штакетину, Журавлев ударил по оконному стеклу.
– Кто это тут хулиганит?! Я вот сообщу участковому! – открывая дверь, громко кричала Зина, но, увидев грозное лицо мужа, осеклась и, пряча дыхание и пунцовое лицо, пробормотала:
– Это ты, Семен, чего не ждешь меня дома?
Семен, едва сдерживая гнев, дрожащими губами прошипел:
– Почему ты в это время здесь, а не дома с детьми?
– Видишь, товар привезли!
– Вижу, товар давно привезли! Почему от тебя алкоголем разит?.. Тьфу! Ладно, собирайся, дома поговорим!
Журавлев заметил крадущегося к машине шофера, он бросился к нему и, боксерским ударом, сбил его с ног.
Егеря знает вся округа, особенно те особи, пытавшиеся с ним общаться в невежливой форме. Семен рывком поднял шоферюгу, пробормотав ему в ухо:
– Уважаемый, как тебя зовут?
– Ну, Никита, а тебе-то, что с того?
– Так вот – Дон Жуан Никита, если я тебя еще раз увижу возле моей жены, то тебе будет не полезно. Для убедительности слов Семен еще раз ударил приезжего, тот, брякнув зубами, снова оказался на земле. Журавлев даже не оглянулся, к нему подошел все тот же старичок и, беззубо хохотнув, сообщил:
– Семушка, как ты ловко его уложил, он, ведь, на голову тебя выше!
– Что ж поделаешь, приходится валить и высоких, – пожал плечами Журавлев, – на моей работе быть слабым – себе во вред!
