Алексей Шерстобитов - Шкура дьявола

Когда моя девочка услышала от отца о моем затянувшемся опоздании, совместила это с тем, что видела из окна – меня помахавшего рукой и удаляющегося в сторону набережной, решила, что ей необходимо сейчас же во всем разобраться самой, а соответственно и всем присутствующим.

Вся заплаканная и всхлипывающая от моего внешнего вида, а переодеваться я не стал, и как есть стоял в порезанной шинели и с раздувающейся щекой, но вполне счастливый от нежданно появившейся возможности увидеть и обнять ее еще раз. Обхватив меня и сильно прижавшись, она повторяла:

– Негодяй, противный, зачем ты так со мной, я не смогу без тебя… – Оторвавшись, постучала своими кулачками по моей груди, и потребовала обещания, всегда возвращаться на такси. Получив ответ:

– Все что хочешь, ради твоих поцелуев летать научусь…, ну прости меня, малыш, я сам не свой, ну прости! А после сегодняшней ночи вообще чумной… Не передумала за муж выходить?… – Ее глаза обратились ко мне и обожгли лучащейся признательностью и неудержимым чувством. Это были те самые глаза, в которых я всегда находил то, что искал, а находя, утопал даже не сопротивляясь, и с которых сейчас, после поцелуя в носик аккуратно слизнул слезинки, что вызвало улыбку:

– Конечно… – И взяв меня за руку, продолжая тихонько всхлипывать, но уже скорее хлюпая от радости, подвела к родителям и констатировала:

– Вот, Леличка замуж предлагает… – И поцеловала мою руку в ранку на кисти, где запеклась кровь, увидев, которую вновь всхлипнула.

– А ты?… – В унисон, удивительно громко произнесли те, что даже вызвало любопытство к происходящему у дежурного офицера, уже сделавшего свое дело и лениво принимающего рапорт по всей форме от своего подчиненного.

– А я прямо щас хочу!.. – Неожиданно озадачила дочь перенервничавших отца и мать:

– Но сейчас, дочушка…, этооо…, уже почти ночь… – Все явно растерялись, но через секунду уже выбрасывали чрезмерное перенапряжение через гомерический хохот.

Кратенько было решено дожидаться лета, а сейчас организовать встречу родителей и наиболее частые встречи детей. Но первая от сегодняшнего дня состоялась лишь через три недели, по моем приезде из Луги, где ежедневные стрельбы, лыжные кроссы и другие приятности с проживанием в палатках с дровяными печами и земляным полом, продолжали вычеканивать из нас настоящих офицеров.

Продолжение микроподвига на набережной выразилось в короткой заметке в какой-то газете и ценным подарком перед строем в виде электробритвы с дарственной надписью – бесценной вещи того времени, вызвавшей зависть у половины взвода.

Гордости будущей супруги не было предела. Ярославна…, кстати, ей нравилось когда я ее так называл, но все же предпочитала «мама», старалась не хуже настоящей и уже начинала поговаривать о внуках, что было нам только на руку, ибо не нужно было искать или придумывать мотиваций для уединения в специально, только что, обставленной Ией своей спальни, которая, между прочем, последний раз претерпевала изменения в интерьере, когда она, совсем еще девочкой, пошла в первый класс.

«Папа» предсказал нам прекрасное будущее, но посоветовал не обращать на произошедшее внимание, что я и поспешил сделать.

Наш Вань-Вань-Чун, поначалу старался не любопытствовать, но потом его прорвало и он потребовал обрисовать в подробностях каждое движение и каждую мелочь в ощущениях, на что убил две тренировки, заставляя каждого повторить все, что тогда проделал я. Он был по доброму горд, и имел на это полное право, потому как в моих движениях полностью прослеживалась его школа, запомненная мышцами и примененная автоматически, не задумываясь.

При выпуске из училища я подарил ему эту бритву, так ни разу ей и не попользовавшись – отдавая ему дань его заслуг за участие в моем возмужании и становлении. Да и не известно чем бы еще все тогда закончилось не будь у меня привитых им навыков. Одной безбашенности и смелости мало, что бы достигнуть цели, зато часто достаточно, чтобы или глупо выглядеть, или лишиться здоровья, а то и вообще все потерять.

Перекрытый на выходах курсантами, вагон обычной электрички нес нашу роту в сторону новых испытаний, которые для меня утяжелялись разлукой с человеком, ради которого я с сегодняшнего дня не курил и это самое меньшее, чем я мог доказать свое отношение (хотя разве нуждается подобный обоюдный всплеск в доказательствах), замешанное на чувстве, мощнее которого еще ни к кому не испытывал, а главное взаимном и как оказалось, неизменно сильном до самого конца.

Не доезжая двух остановок «Камень» – старший лейтенант Каменев, командир взвода в составе которого я проходил обучение, скомандовал:

– Третий взвод, «к вагону»… – Предупрежденные за пять минут о надвигающемся марш – броске, причем только для нашего взвода, остальные четыре насмешливо оставались на своих места, а особенно остроумные предлагали курево или свои лыжи – «гробы» с резиновыми креплениями, одевающиеся прямо на сапоги.

Убедив себя, что это к лучшему – как минимум легкие отчистятся, я как мог, добавлял шуму к топоту, выбегающих молодых людей в форме, обвешанных разной всячиной от подсумков под магазины с боеприпасами и противогазов, до самих АКМ и забитых разным всяким вещмешков. Надо было умудриться не застрять в проходах, неся еще торчащие в разные стороны лыжи и палки к ним.

Обещанной лыжни не оказалось, и время в пути растянулось более чем вдвое. Но удрученных и понурых не было, тем более, что не хотелось пасовать и отставать от «старлея», выполнявшего, еще старшиной, свой интернациональный долг и потерявшего на этой стезе не только здоровье, но и часть организма – «отстрелянную» почку.

Предполагалось прибыть к финальной точке к отбою, но навалившаяся беспросветная темнота заставила привал плавно перейти в обустройство лагеря, а заодно научила переносить и холод, и усталость, в пусть и небольшой но мороз: -15 градусов по Цельсию. Нарубив лапника и уложив его на место уже прогоревших, специально разожженных для этого кострищ, успевших не только немного растопить верхний слой земли, но и чуть прогреть и высушить его.

Завалившись на наброшенные поверх веток плащ-палатки, как можно ближе друг к другу, и ими же накрывшись, создавали почти герметический конверт. Оставшиеся три курсанта для несения караула – все таки лес, да и потом служба, набросали сверху достаточный для сохранения тепла слой снега. Через пол часа все согрелись и сбившись гуртом, заснули, кроме нас, кто вызвался сам не спать ночью.

Рассредоточившись по периметру и соорудив небольшие «гнезда» – углубление, все трое на фоне вымотанности, начали почти сразу бороться со сном, неугомонным оказался только «Камень». Через каждые пол часа переходя к следующему, он поддерживая чем мог. К сожалению вестового с сообщением отправить возможности у него не было, рация не предполагалась, а мобильных телефонов не было совсем, поэтому он переживал: как отреагирует без предупреждения на задержку командование. На удивление все кончилось спокойно и без эксцессов, не считая зависти сокурсников.

Когда очередь дошла до меня, и он, откликнувшись на запрос пароля, заскочил в мою ячейку, то первый вопрос, который задал звучал совсем неожиданно:

– Ну что снайпер, как считаешь, удачную позицию выбрал для своей воинской специальности?… – Сон как рукой сняло:

– Никакую, товарищ старший лейтенант.

– Что собираешься делать?

– Менять… – А что еще можно было ответить? К тому же, один урок я уже получил и ночь пройдет не зря, а именно этого и добивался взводный, к тому же не давая нам замерзнуть или заснуть.

– Ну-ну, приступай, пол часа у тебя есть, если буду искать больше пяти минут, дам поспать 30… – И определив границы и ориентиры истоптанным курсантами снегом вокруг лагеря, исчез в почти полной темноте, лишь слегка, на близком расстоянии, размешанной отражающейся от снега луной, спрятавшейся за облаками.

Ради такого дела я постарался и через час уже дрых, так и ненайденный, но проявившийся сам…

В пропавшем сне и смерть резвится…

Возбужденный предвкушением завтрашнего дня организм никак не желал подчиняться режиму, а вот подъем из-за этого переносить никто не станет. Пошел второй час шебуршению в выборе удобной позы на узкой армейской кровати, но все тщетно. Кажется и Виталька тоже не мог уснуть – всему виной суета сегодняшнего дня, прошедшая в переезде из зимнего лагеря Луги в Питерские казармы и все, этому сопутствующее до самого отбоя. В протяжении всего дня суетилась чехарда в составлении списка убывающих завтра в увольнение, который менялся как придется и как получится.

Прибегать к могуществу будущего тестя не хотелось, да и самому было бы неприятным это выделение среди ребят, с которыми прожито уже четверть взрослой жизни и перемолото всякого разного, о чем я и подразумевать, будучи еще школьником, даже не мог. Это были мои соратники, мои братья, единомышленники и уже часть моей жизни, которая казалось, никогда не сможет отделиться или забыться. Души наши так скрепились, а сердца спаялись, что любое, даже небольшое отклонение в настроение любого из нас чувствовалось за версту, а любое желание, бывало, определялось заранее. Были моменты, когда мы молчали целыми днями совершенно не нуждаясь в разговоре, понимая все по взглядам. Правда потом прорывало – мысли все же требовали выплеска и обсуждения, но это особенная необходимость, скорее даже потребность проверить или найти постоянно блуждающую рядом истину.