Алексей Самойлов - Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками

– А, может, все, ну, не все, а многие наши беды идут от того, что XX век, как его аттестовал Мераб Мамардашвили, век сложный, не терпящий инфантилизма, а мы – так сложилась наша история – не готовы практиковать сложность и часто поддаемся соблазну простых решений и в силу особенностей нашей национальной ментальности привязаны (это отметил первый русский нобелевский лауреат академик И. П. Павлов) не столько к фактам все усложняющейся действительности, сколько к словам: отсюда огромное значение для нас имеют слова, вторая сигнальная действительность – в ущерб первой?..

– О да! Слова – это естественнейшая наша стихия. В потоках слов мы, как рыба в воде. Мы верим словам. Мы любим слова. Мы ценим их высоко. «В начале было Слово» – это про нас. Поэтому, наверное, у нас величайшая литература, и это одна из немногих (сравнительно) областей культуры, где мы более чем конкурентоспособны. Слова так легко нас возбуждают и побуждают. И так легко успокаивают нас – убаюкивают, приводят в состояние благорасположенности и светлой веры. У нас безусловно что-то с второй сигнальной особенное, и это было бы совсем неплохо, если бы только не имели для нас такого веса слова власть предержащих в ущерб словам наших же замечательных писателей и философов. «…Реки останавливали словом, словом разрушали города…» – и всегда это были голоса более или менее свирепых начальников, ведущих с нами очередную войну.

– В процессе эволюции происходит усложнение систем. Некоторые отечественные футурологи полагают, что люди – всего лишь звено на пути эволюционного усложнения материи и накопления в ней информации. И уже возник зародыш следующего эволюционного звена. 11 мая 1997 года можно считать началом конца человека: в этот день суперкомпьютер Deep Blue обыграл в шахматы чемпиона мира Гарри Каспарова. Выйдя из этой символической точки, футурологи совершают воображаемое путешествие в совсем недалекое будущее, где всем будет управлять Планетарный Мозг будущего, который настолько превзойдет интеллектуальные возможности человека, насколько наши интеллектуальные возможности превосходят ум жука или комара. Человечество же будет выполнять некие обеспечивающие жизнедеятельность супермозга функции – производить энергию, поставлять информацию.

Как Вам такая картинка?

– Нарисованная Вами картинка уже давно (лет восемьдесят, как) сделалась азами и задами мировой научной фантастики.

Она не способна удивить кого-либо и ничьего воображения не поражает. Все это вполне возможно, но – не завтра, конечно, и даже не послезавтра. Вряд ли Планетарный Мозг появится до того, как мы поймем, что такое наш собственный мозг. Что такое мысль. Что такое сознание. А до такого понимания пока далеко, как до горизонта.

– Как соотносится наступающая информационная эра и ноосфера? Не кажется ли Вам утопичным учение о сфере разума? Не слишком ли мы уповаем на разум? На мировоззрение современного рационализма? Не уместнее ли нам помнить слова Эйнштейна: «Как много мы знаем, и как мало мы понимаем!» Не приходим ли мы к смене цивилизационной парадигмы, при которой человек уже не будет мерой всего сущего, венцом творения?

– Венцом творения мы перестали себя считать уже довольно давно, и ничего страшного из этого обстоятельства не проистекло. Но вот как только мы перестанем считать человека мерой всего сущего, мы перестанем быть людьми. Мы останемся при этом разумными существами, но утратим суть морали, основу всех нравственных норм – человечность. Это – проверено. На протяжении веков в разные годы и в разных странах мы пытались установить какие-нибудь другие «меры сущего» (верность богам, верность идеям, верность вождям), и каждый раз превращались в разумных зверей, теряли человеческий облик, делались нравственными калеками. Ноосфера – замечательная штука, но человека делает человеком сфера нравственности, вне ее он – просто опасное животное, обладающее так называемым разумом.

– Как воспрепятствовать расчеловечиванию человека и человечества? Уже упомянутый мною А. И. Зайцев уповал на необходимость спасительного четвертого всемирного культурного переворота, где синтезировались бы достижения компьютерной техники и обращение к бессмертной античной традиции, что означало бы на практике новый подход к образованию: с упором на изучение не только современных языков, но и древних (греческого и латыни), а также математики и физики. Какие пути спасения цивилизации и культуры видите Вы? Какие катаклизмы ждут нас в XXI веке – техногенные катастрофы, ядерный апокалипсис, локальные этнические и религиозные войны, экологическая «черная дыра»?..

Какие открытия готовят наука, искусство нового века?

– Ничего не стоило бы снова предложить «джентльменский набор»: генетика – информатика – космос – нанотехнологии. Но я вынужден повторить еще раз: конкретности непредсказуемы. Например, с высокой степенью вероятности мы можем утверждать, что пилотируемый полет на Марс в XXI веке состоится, но мы не знаем: когда именно? каким именно образом? какие даст результаты? Скорее всего будут побеждены СПИД и многие формы рака. Проблема голода будет решена еще в паре десятков стран. «Электронная» книга заменит бумажную… И так далее. С катаклизмами сложнее, но и проще в то же время. В середине века наступит энергетический кризис – если не удастся запустить какие-то альтернативные источники энергии, вроде термояда. Это – очень серьезно, потому что придется отказаться не только от привычной уже роскоши урбанистической цивилизации – отказаться придется также и от роскоши демократических институтов, вроде выборности и свободы слова. Человечество окажется в одночасье отброшено на двести лет назад, и за сохранение элементарного порядка при таком катаклизме придется заплатить весьма высокую социально-политическую цену… Обязательно появится какая-нибудь новая «чума XXI века» взамен побежденного СПИДа. И наркомания, вполне возможно, выйдет на уровень мировой социальной катастрофы… Да стоит ли гадать? Все равно не угадаем, и все равно самой страшной угрозой окажется та, о которой мы сегодня и представления никакого не имеем – «Дьявол из машины».

– Джордж Сорос, выступивший со статьей «Свобода и ее границы», подверг критике современный капитализм («Культ успеха вытеснил веру в принципы. Общество лишилось якоря»). По мнению суперкапиталиста Сороса, открытому обществу – как промежуточной территории – угрожают как тоталитарные доктрины, которые привели бы к господству государства, так и бесконтрольный капитализм, который привел бы к крайней нестабильности и, в конечном счете, к краху. А нам, России, что прежде всего угрожает в грядущем веке?

– Нам еще долго будет угрожать возвращение в XX век со всеми его тоталитарными прелестями. У власти сейчас находятся люди (молодые, энергичные, амбициозные), для которых конец 70‑х и начало 80‑х – время выдвижения в карьеру, доброе время, хорошее время, когда Империя уже тряслась на глиняных ногах, но еще так много им обещала, и гимн этой империи вызывал у них (тогда еще совсем молодых и очень серьезных) самые достойные чувства. Это мы, шести десятники, – задыхались в атмосфере лжи и несвободы, а они – о, они были полны энтузиазма и воодушевлены открывающимися перед ними перспективами. Они воспринимают наше недавнее прошлое совсем не так, как мы, шестидесятники, и для них возвращение туда отнюдь не означало бы катастрофу и беду. Они вполне способны рассматривать такой регресс как классическое ленинское отступление – шаг назад для того, чтобы впоследствии совершить скачок вперед. Остается надеяться только, что здравого смысла хватит понять, что такой шаг назад на самом деле это шаг в яму, из которой снова придется выбираться так же мучительно, как в конце восьмидесятых. Но угроза остается, и будет оставаться до тех пор, пока к власти не придет следующее поколение – тех, кто родился в 70‑х и никогда не принимал «причастия буйвола».

– И два совсем простых вопроса, Борис Натанович, подводящих итог всему сказанному, всей «математике грез»: есть ли будущее у будущего?

– Да. В пределах миллиарда лет.

– Когда мы (Россия) будем жить по-человечески?

– Через два-три поколения. В середине века, скажем. Согласны?

Виктор Сухоруков

Взрываю за собой мосты

«Что бы я ни делал, я должен делать это с любовью. Даже если играю убийцу. Чтобы играть достоверно, я должен его любить. Обаяние необходимо. Я должен быть, как ни странно, обаятельным – для еще большей ненависти зрителей к моему персонажу. Сладкий яд сильнее горького».