Марио Варгас Льоса - Сон кельта. Документальный роман
В конце лета, немного оправившись, Роджер отправился в Цоссен. Волонтеры уже щеголяли в новых мундирах и кепи с ирландской кокардой. Лагерь содержался в порядке и функционировал исправно. Однако полсотни солдат держали взаперти, и от безделья они томились унынием, как ни старался капеллан Кротти подбодрить их. Он устраивал спортивные соревнования, конкурсы, читал лекции, проводил диспуты. Роджеру показалось, что настал самый благоприятный момент, чтобы дать им стимул.
И, рассадив их вокруг себя полукольцом, рассказал, что можно сделать, чтобы выйти из Цоссена и получить свободу. Если сейчас нельзя сражаться в самой Ирландии, то почему бы не вступить в бой где-нибудь еще, где идет та же битва, ради которой и создавалась бригада? Мировая война охватила даже Ближний Восток. Германия и Турция пытаются отнять у Великобритании ее владения в Египте. Почему бы им, ирландцам, не принять участие в этой борьбе против колониализма и не принести Египту независимость? Численность бригады пока невелика, она не сможет действовать как отдельная войсковая часть, но будет национальным ирландским формированием.
Этот план раньше уже обсуждался с германскими военными и был принят ими. Согласились и Джон Девой, и Макгэррити. Турция была готова включить бригаду в состав своей армии на условиях, предложенных Роджером. После долгих споров тридцать семь ирландцев решили отправиться воевать в Египет. Остальные попросили дать им время на размышления. Впрочем, и тех и других несравненно сильнее волновало нечто гораздо более насущное: военнопленные из Лимбургского лагеря пригрозили, что сообщат об отступниках британским властям, и те лишат их оставшиеся в Ирландии семьи пенсий, положенных всем, чьи ближайшие родственники находятся на фронте или в плену. Если это произойдет, их отцы, матери, жены и дети умрут с голоду. Что скажет по этому поводу сэр Роджер Кейсмент?
Для него было совершенно очевидно, что британцы непременно пойдут на это и по отношению к нему самому. Вглядываясь во встревоженные лица вокруг, он сумел лишь заверить солдат, что их семьи не будут брошены на произвол судьбы. Если правительство перестанет выплачивать пенсии, патриотические организации возьмут это на себя. В тот же день Роджер написал в „Клан“, прося создать фонд помощи семьям, которые могут пострадать от таких действий. Сам он, впрочем, иллюзий не питал: деньги, попадавшие в казну „волонтеров“, ИРБ и „Клана“, шли прежде всего на закупку предметов первой необходимости — то есть оружия. В тоске и смятении он твердил себе, что по его вине пятьдесят бедных семейств будут голодать, быть может, заболеют туберкулезом и не переживут наступающей зимы. Доминиканец пытался успокоить его, теперь на Роджера его резоны не подействовали. И еще одна тревога прибавилась к тем, что не терзали его, — все недуги его обострились от этого. Было плохо не только физически — он чувствовал, что теряет душевное равновесие, как случалось в самые трудные периоды в Конго и Амазонии. Казалось порой, что его голова обращается в извергающийся вулкан. Неужели он теряет рассудок? Вернувшись в Мюнхен, он продолжал слать в США и в Ирландию письма, требуя организовать помощь семьям добровольцев. Поскольку письма эти, чтобы сбить со следа британскую разведку, шли кружными путями, через несколько стран, где меняли конверты и адреса, то и ответы запаздывали на месяц или два. Хлопоты его были в самом разгаре, когда прибыл наконец Роберт Монтейт и взял на себя все чисто военные вопросы. Капитан, сочетавший с редкостной порядочностью жизнелюбие и высокий дух авантюризма, привез и официальное обещание — если семьи волонтеров будут лишены пенсий, ирландские революционеры немедленно подадут им руку помощи.
Едва оказавшись в Германии, Монтейт немедленно приехал в Мюнхен знакомиться с Кейсментом, к которому питал давнее восхищение и потому обращался с подчеркнутой почтительностью. Он не ожидал увидеть его в столь бедственном состоянии. По словам Монтейта, никто в Ирландии даже не подозревает, что здоровье Роджера подорвано до такой степени. Но Кейсмент запретил ему распространяться на эту тему и вместе с ним вернулся в Берлин. Представил капитана чиновникам германского министерства иностранных дел и Адмиралтейства. Монтейту не терпелось поскорее взяться за дело и начать военную подготовку бригады, чье будущее видел в самом радужном свете, чего никак нельзя было сказать о Роджере, ибо тот в глубине души считал, что затея его провалилась. Но в течение тех шести месяцев, что Монтейт провел в Германии, он — как и патер Кротти — был для Кейсмента просто Божьим благословением. Оба они не давали ему погрузиться в беспросветность уныния и подавленности, от которых порой бывало недалеко и до безумия. Монах и капитан были совсем разными людьми, и каждый, как не раз говорил себе Роджер, воплощал в себе грань ирландского национального характера — воителя и святого. Общаясь с ними, он часто вспоминал свои разговоры с Патриком Пирсом, когда тот отождествлял алтарь и оружие, уверяя, что при слиянии двух ипостасей — мистика-мученика и воина-героя — высвобождается та духовная и физическая сила, которая и разобьет цепи, сковывающие Эйре.
Да, эти двое были непохожи друг на друга, но оба от природы были наделены такой чистотой, великодушием и преданностью высокому идеалу, что Роджер, видя, что они не тратят времени на колебания настроения, на праздные умствования и бесплодные самокопания, стыдился порой за свои душевные метания и бесконечные сомнения. Каждый из них, раз вступив на свою стезю, шел ею и с нее не сворачивал и не страшился возникающих препон, потому что был уверен: в конце пути непременно увидит, как восторжествует Бог над силами зла, а Ирландия — над своими угнетателями. „Учись у них, уподобляйся им и будь как они“, — повторял Роджер как заклинание.
Роберт Монтейт был очень близок к Тому Кларку, которого попросту обожествлял. И о его табачной палатке на углу Грейт-Бритн-стрит и Сэквилл-стрит, где размещался подпольный штаб ирландских националистов, говорил как о святилище. По словам капитана, именно оттуда старый лис, выживший после стольких лет заключения в английских тюрьмах, определял всю революционную стратегию. Разве не достойно это восхищения? Стоя за прилавком своей лавчонки в центре Дублина, этот пожилой, малорослый и тщедушный, согбенный годами и недугами человек, отдавший всю жизнь борьбе за Ирландию, отбывший за нее пятнадцать лет тюремного срока, сумел создать „Ирландское Республиканское Братство“ — военно-политическую тайную организацию, чья сеть охватила всю страну, — и не попасться в руки британской полиции. Роджер осведомился у капитана, в самом ли деле ИРБ так сильно и разветвлено, как об этом говорят.
— У нас есть роты, взводы, отделения, которыми командуют офицеры, — с восторгом отвечал тот. — Есть свои арсеналы, своя система связи, шифров и паролей. — Не думаю, что найдется в Европе другая армия, которая была бы столь же боеспособна и столь же четко сознавала, что и когда ей надлежит делать.
Опять же по словам Монтейта, все было готово. Остановка только за германским оружием: как только оно будет получено, немедленно начнется восстание.
Капитан без промедления взялся за дело — начал обучать и муштровать полсотни цоссенских добровольцев. Он несколько раз посещал Лимбургский лагерь, пытаясь преодолеть предубеждение остальных ирландских военнопленных по отношению к бригаде. Удалось уговорить еще нескольких человек, но подавляющее большинство по-прежнему относилось к этой идее с открытой враждебностью. Однако не было на свете силы, которая заставила бы капитана пасть духом, опустить руки, отчаяться. Его письма к Роджеру, снова уехавшему в Мюнхен, были исполнены воодушевления: им были проникнуты все рассказы о жизни крошечного отряда.
Когда спустя несколько недель Роджер вернулся в Берлин, они обедали в маленьком ресторанчике, где любили сходиться румынские беженцы. Капитан вдруг расхрабрился и, тщательно подбирая слова, чтобы не обидеть Роджера, сказал ему:
— Сэр, не считайте, что я вмешиваюсь не в свое дело, и простите, если то, что я скажу, покажется вам дерзостью. Но поверьте — так больше продолжаться не может. Вы представляете слишком большую ценность для Ирландии и для нашего общего дела. Заклинаю вас — во имя тех идеалов, ради которых вы сделали так много… Покажитесь врачу. У вас нервы не в порядке. Это бывает. И немудрено. Ответственность и заботы сделали свое дело. Вам нужна помощь.
Роджер в ответ пробормотал нечто уклончивое, а потом заговорил о другом. Однако слова капитана встревожили его. Неужели его душевное состояние так бросается в глаза, что даже Монтейт, такой неизменно почтительный и сдержанный, осмелился заговорить об этом? Роджер запомнил это и вскоре решился посетить доктора Оппенхайма, жившего за городом, среди рощ и ручьев Грюнвальда. Врач был уже стар и внушал доверие, ибо казался человеком опытным. У них было две долгие консультации, и Роджер описал ему свое состояние, пожаловался на бессонницу и страхи. Потом его подвергли подробнейшему опросу и заставили пройти мнемотехнический тест. И наконец доктор Оппенхайм сообщил, что ему непременно следует лечиться в санатории. В противном случае его уже начавшаяся душевная болезнь будет прогрессировать. Он сам позвонил в Мюнхен и договорился, что доктор Рудольф фон Хёсслин, его коллега и выученик, положит Роджера к себе в клинику.
