Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века
Мне сделалось больно, гадко... Захотелось проучить эту отвратительную старуху. Быть может, представительницу какой-нибудь организации по торговле живым товаром...
Вдруг старуха, заметив что-то впереди и схватив девочку за руку, перебежала на другую сторону... Это произошло быстро и незаметно. У ближайшего фонаря блеснуло серое пальто и сверкнули полицейские пуговицы...
Я простоял еще несколько минут. Прошел околоточный... В переулке было совершенно тихо. Никого не было видно... Парочка бесследно скрылась, точно растаяв в темноте... [...]
Вскоре мне пришлось встретиться с одним господином, хорошо знающим Москву и в особенности ее закулисные, темные стороны. Я рассказал ему про этот случай. Он расхохотался...
– Вот открытие! Да ведь это давно всем известно.
По его словам, эту старуху и многих ей подобных любители сильных ощущений все знают. Район их действий очень большой... Никто в то же время не знает местопребывания их, так как «душки» ни за что не соглашаются привести «любителя» к себе.
На днях я сидел в одном из кинематографов. Сзади в темноте раздавался хохот... Кто-то слегка взвизгивал... Слышалось прерывистое дыхание с сильным запахом водки... Когда зажгли огонь, я оглянулся...
С ярко блестящими глазами, в которых горел пьяный огонек, с чувственной, циничной улыбкой, близко прижавшись к соседу, захмелевшему пожилому господину, – сидела та «душка», которая предназначалась мне... Здесь я окончательно убедился, что ей действительно не больше 10—11 лет, несмотря на разврат, наложивший свою отрицательную печать на ее лицо и манеры... »
Стоит отметить, что в начале ХХ века «жертвы общественного темперамента» играли немалую роль в становлении московских синематографов или, по выражению того времени, «иллюзион-театров». Среди представителей «Темной Москвы» существовали особого рода комиссионеры, которые могли за короткое время создать популярность только что открытому кинозалу. Специалисту-«иллюзионщику» нужно было создать у москвичей впечатление, что новый «театр» посещает много зрителей. Газета «Голос Москвы» объясняла сущность этого требования: «...по глубокому, несокрушимому убеждению рядового москвича там, где много народа, непременно хорошо, хотя программа во всех иллюзионах до тошноты одинакова». Чтобы добиться постоянного заполнения зала, комиссионеры раздавали бесплатные билеты «этим дамам», а «скучающим господам» указывали адрес кинотеатра.
Как это выглядело на практике, описал очеркист газеты «Раннее утро»:
«...в одном из „иллюзион-театров“ на этой улице публика сильно разнится от публики других синематографов... Тут вы можете встретить очень много молодых девушек и очень много мужчин всех возрастов, но преимущественно пожилых.
Этот синематограф уже давно сделался излюбленным местом не невинных часто свиданий, а торгом любви. Кто они, эти молодые девушки, наполняющие ежедневно залы этого заведения, летящие, как бабочки на огонь, к его ярко освещенному подъезду?.. Тут вы найдете, главным образом, скромных тружениц: портних, модисток, белошвеек, продавщиц, заработка которых очень часто не хватает на удовлетворение самых первых необходимых потребностей – на стол и квартиру. Здесь вы встретите и увязающих в омуте столичной жизни девушек из семей мелкого мещанского уклада жизни... Здесь вы встретите и содержанку, мало обеспеченную своим содержателем и вынужденную искать заработка на стороне... но не встретит ваш взор здесь настоящих жриц любви, профессионалок, у которых «на лбу роковые слова»[170]... Здесь формируются, здесь выходят на дорогу те, кто, торгуя телом, являются «клапаном общественного темперамента»...
* * *За тем, чтобы этот синематограф не сделался местом сброда «профессионалок», следят сами хозяева его. Пустить к себе опытных жриц любви – значит набросить тень на свое заведение, подорвать доходы... Но быть честными посредниками между гибнущими мотыльками и «приличными господами», предоставить для этого только помещение своего театра, но служить и советом, и делом, – это и «приличнее» и, пожалуй, безопаснее... Вовремя предложенная молодой девушке контрамарка на постоянное бесплатное посещение иллюзиона, несколько указаний «приличному господину», – разве это предосудительно и разве бездоходно? И делают свое гнусное дело содержатели «иллюзиона» с интересной программой, с постоянно свежим товаром, торг которым достоин виселицы...
Ровно в полночь гаснут электрические лампочки у подъезда иллюзиона. Швейцар «заведения» в каких-то фантастических аксельбантах, в фуражке капитана английского корабля и с усами настоящего русского унтера выпускает последних посетителей. И многие из них, пришедшие в иллюзион в одиночку, разъезжаются парочками... Проворные лихачи, знающие, что у дверей этого театра всегда можно найти хороших седоков, знают также, куда надо везти только что познакомившихся при добром содействии хозяев синематографа... Наступает ночь мимолетной любви с ее тяжелым пробуждением... »
Чтобы понять, почему в начале XX века фойе кинотеатров служили привычным местом свиданий, следует учитывать одно обстоятельство. На него обратил внимание историк московского кинематографа В. П. Михайлов:
«В то время вход в кинематографы был бесплатным, билеты нужны были лишь для того, чтобы пройти в кинозал. Свободный вход в фойе кинотеатра был рассчитан на то, что общая атмосфера ожидания зрителей, предвкушавших удовольствие от предстоящего просмотра боевика, шум голосов, доносившийся из-за дверей зрительного зала, лежащие повсюду в фойе программки с перечнем сюжетов картин – все это должно было пробудить даже у случайно зашедшего в иллюзион прохожего желание увидеть фильм, а для этого надо было сделать лишь несколько шагов к кассе и купить билет.
Однако далеко не каждый из оказавшихся в фойе кинотеатра спешил посмотреть картину. Фойе кинематографов довольно скоро стало в Москве одним из излюбленных мест встреч: здесь знакомились и назначали свидания, спасались от летней духоты улиц и обогревались в зимние морозы, сюда забегали на минуту отдохнуть уличные продавцы, проститутки поджидали своих клиентов... В фойе всегда было шумно, играли музыкальные автоматы, на маленькой эстраде актеры исполняли скабрезные куплеты, рассказывали популярные тогда еврейские анекдоты (потом эти музыкальные аттракционы градоначальник запретил). Возможно, поэтому у многих москвичей, как у А. Цветаевой, надолго сохранилось в памяти от раннего кинематографа «ненавистное фойе, где столько людей и столько пошлости»»[171].
Возможно, именно такого рода атмосфера подвигла художника Аристарха Лентулова на довольно безнравственный поступок.
Иначе чем можно было объяснить его поведение в кинематографе «Люкс» весной 1914 года? Когда погасло электричество, Лентулов начал перемещаться из кресла в кресло, пока не оказался рядом с двумя зрительницами – почтенная дама пришла смотреть фильм вместе с дочерью-гимназисткой. Неожиданно девочка ощутила, что мужская рука гладит ее колени. Истошный крик перепуганной гимназистки прервал сеанс.
Зажегся свет, и художника задержали. Он стал просить прощения, но мать девочки твердо сказала:
– Сначала получите от меня пощечину.
Лентулов гордо отказался. Однако, когда приступили к составлению протокола, ссылаясь на свое «общественное положение», стал просить окончить дело миром. Натолкнувшись на отказ, он, в конце концов, заявил с бравадой:
– Ну, что ж, не приговорят же меня за это в каторжные работы.
Организатор «Бубнового валета» оказался прав – «бубнового туза» (знака каторжника) ему носить не пришлось, но полтора месяца ареста по приговору мирового судьи он все же получил.
Конечно же, скандалы такого рода в кинематографах были не часты. В крайнем случае, зрители могли поспорить из-за места – они в то время были не нумерованы. Большинство же москвичей наслаждались новым видом искусства вполне безбоязненно, хотя многие не подозревали, что «демонстраторы» (так называли киномехаников) в буквальном смысле играют с огнем.
Связано это было с техническими особенностями кинопоказа. Вот что рассказывал ветеран отечественного кинематографа Н. Д. Анощенко о происходившей у него на глазах демонстрации фильма:
«Войдя с Володей за интриговавшие меня таинственные ширмочки, стоявшие в сараеподобном „зрительном зале“ этого кинотеатра, я увидел на железном столе какой-то аппарат (потом узнал, что это – „головка проектора“), на котором красовалось изображение поющего галльского петуха, что явно говорило о том, что этот аппарат выпущен фирмой „Патэ“ и что его родина – „Ля бель Франс“... Ведь именно оттуда к нам в Россию пришел „Синематограф“ и его первые дельцы, поставлявшие нам и фильмы, и аппаратуру для их показа, так как в России ни тех, ни других не делали.
