Чингиз Гусейнов - Семейные тайны

Странные мы, задумается порой Бахадур, и с ним случаются бессонницы,- и все сведения о нас уместились в томе малиновой, под цвет чертополоха, Аранской Энциклопедии, АЭ, начатой в эпоху Устаева, продолженной в годы Джанибека (и Расула тоже), выход ее растянулся аж на четверть века, словно не спешили самопознаться, чтоб узнали и другие, что есть и мы на этой планете, а тут вдруг взрыв, всплеск: "Мы!.. Мы!.." (спасибо соседям).

И многие годы при укомплектованном штате тасовался-перетасовывался словник, чтобы понять, кто мы и откуда, то ли пришлые, как о том трубят недруги, то ли жили здесь всегда, энергия растрачивалась на интриги-пересуды, земляческие баталии, но регулярно созывались производственные летучки, вахтеры, отдежурив сутки, сменялись, были пожарники, сейфы, сургучи-печати, зарплата переводилась на сберкнижки, премии и все прочее, уборщицы сдавали в макулатуру тюки бумаги, чтобы заполучить… ну, к примеру, роман "Исповедь проповедника", шифрованное такое чтиво, рассчитанное на любителей разгадки ребусов,- не важно, прочтет кто или нет, а важно, чтоб стояла на полке… Ох и взбудоражил этот писака-горемыка с зудом наведения порядка по обе стороны горной гряды Каф осиное гнездо, а то и змеиный клан, пытаясь постичь нашу природу.

А пока вымучивался с оглядкой-опаской словник будущей энциклопедии, молодые успели состариться, вывешен был не один некролог, и молча собирались у портрета, вычитывая текст и впервые узнавая, с кем бок о бок трудились все эти годы. Действовали оздоровительные комиссии, совершались коллективные выезды за город, на пляж, когда море было чистое, в лес - полюбоваться дубовыми рощами Карабаха, ныне вырубленными, между отделами проводились волейбольно-шахматные соревнования и добились включения в спортивный реестр такой популярной игры, как нарды, и по легкой атлетике тоже, начиная бег с гигантского конференц-зала с выходом в сквер, куда надо выпрыгнуть через подоконник, и далее опять через забор - в бывший губернаторский сад, мимо безымянной могилы, лишь плита, и никто не мог вспомнить, когда она появилась,- ее не было, и вдруг вот она, выросла за день, но кругом земля не разрыта, и успел разрастись сорняк, много раз принимали решение раскопать и выяснить, но руки не доходили, не осмеливались: оттепель сменилась нежданно наступившими жаркими днями, затем была объявлена семилетка фейерверков, и все в ожидании чуда глазели на расцвеченное огнями небо, потом пришла пятилетка почетных похорон, и могила оказалась созвучной общему траурному настрою, впрочем, могила есть могила, и ее грех (?) разрывать.

Потом пошли слухи, что бегуны тревожат дух якобы похороненного здесь автора все того же злополучного романа "Исповедь проповедника", и фраза полетела над краем: "Доконали бедолагу!.." Сказывают, мечтал об уединении, сожалея на склоне дней своих о содеянном, ибо думал, что творит во благо родного края, о процветании которого денно и нощно мечтал, а вышло, что во вред и зря старался.

И однажды кому-то усомнившемуся взбрело в голову раскопать могилу, и в ней, случается такое, никого не оказалось: кто-то из клана, очевидно, аранцев, воспользовавшись исчезновением ниспровергателя, поторопился успокоить живущую в свое удовольствие публику, дескать, хулителя уже нет, кейфуйте, делайте карьеру, обогащайтесь и размножайтесь, довольные днем текущим и не думая о будущем.

Но если он жив, коль скоро могила пуста, то определенно пишет, ибо ни на что другое, увы, больше не способен, а впрочем, разве что изменишь?..

да, много воды с тех пор утекло, новые времена, новые пути-дороги, новые семейные тайны, и не скоро сокрытое вчера станет завтра явью, хотя, казалось бы, сброшены все покрывала и не прячется под чадрой ни один лик: будь то женский или мужской, и такое случалось, а страсти, которые были, есть и будут, в ком-то угасли, в ком-то разгораются, а в ком-то, ясное дело, еще копятся, чтоб вспыхнуть всепожирающим огнем, и потому автор, гонимый течением дней, просит читателя не утруждать себя поисками аналогий в романе, написанном в память об умершем друге, чья жизнь была полна надежд, которым уже никогда не сбыться, и ветхие страницы треплет ветер, пахнущий далеким детством.

- как ты там, друг?..

"похороните и забудьте дорогу к могиле",- завещал он, так и не разъяснив причину, и каждый раз, проходя мимо его дома, я слышу его голос и задерживаю шаг:

- насылсан, ийи даст? - неизменно спрашивал он, и отчего-то по-турецки, мол, как тебе живется, друг сердешный?

- яхшыйам,- отвечал я ему на своем тюркском, дескать, никаких печалей, но он чувствовал, что на душе у меня неспокойно и, понимая, что словами мало что выразишь, брал в руки тар, и струны звенели, погружая меня в удивительно чистый мир, полный света и добра, и все люди казались мне родными, еще не все потеряно, думал я, коль скоро есть у нас такая музыка, только боги и могли ее создать, эту музыку, и таяла, таяла боль, гордостью, наполнялось сердце, и я вспоминал своих сородичей, родных вспоминал.,, но отчего так горько на душе, и еле сдерживаюсь, чтоб не разрыдаться, льются и льются слезы, и никак не приходит успокоение.