Вальтер Гёрлиц - Германский Генеральный штаб. История и структура. 1657-1945

Все, кто стремился к миру, вздохнули с облегчением. Гальдер решил немедленно воспользоваться благоприятной возможностью и уговорить Гитлера отвести войска из пограничной зоны. Тем более, что для этого был прекрасный предлог: невозможно удерживать такие значительные силы долгое время в одном положении. Глядишь, и удалось бы вообще сорвать план наступления. Канарис совершенно успокоился и объявил, что пятьдесят лет Европа будет жить в мире. Он основывался на том, что просто невозможно мгновенно провести тайную мобилизацию, на следующий год отменить ее, а затем вновь объявить. Подобные действия могли иметь только один результат: Гитлер окончательно бы потерял доверие генералов. Даже Остер, который никогда не был оптимистом, уверился, что все худшее осталось позади. Как нельзя лучше воцарившуюся атмосферу характеризует следующий эпизод. Фон Бранденфельс, начальник отдела личного состава вооруженных сил, рассказывал, что офицеры засыпали его вопросами, действительно ли удалось избежать мировой войны.

Но радость была недолгой, да и, честно говоря, для нее не было серьезных оснований. Разве можно было поверить, что Гитлер всерьез откажется от своих планов! Как бы то ни было, но празднования в связи с годовщиной битвы при Таннеберге были отменены.

Гитлер, по-видимому, очень надеялся, что Англия сохранит нейтралитет. Рузвельт и Даладье обращались к Гитлеру с просьбой не нарушать мир, и это убеждало его в слабости западных держав. Военные даже не представляли, что происходит в высших сферах власти; Гитлер не считал нужным посвящать их в происходящее. Приведу такой пример. Шведский промышленник, друг Геринга Биргер Далерус решил выступить посредником между Лондоном и Берлином. Ему удалось встретиться с Гитлером, который вел себя словно буйнопомешанный. Когда Далерус подчеркнул опасность войны с Англией, Гитлер принялся кричать, что Германию нельзя победить. «Германия выиграет молниеносную войну, – кричал фюрер. – Если будет война, я построю подводные лодки, подводные лодки, подводные лодки!» Тут фюрер начал что-то неразборчиво бормотать, а затем вскричал: «Я построю самолеты, самолеты, самолеты и уничтожу врагов!» В этот момент Далерус понял, что с таким человеком невозможно ничего обсуждать. Интересно, что даже Йодль не знал об этой встрече и впервые услышал о ней на Нюрнбергском процессе.

Муссолини тоже пытался выступать с миротворческой миссией, поскольку на этом этапе не собирался ввязываться в войну. Но Гитлер настаивал на войне. Он направил Польше ультиматум, поставив ее перед выбором: или она вступает в борьбу, или подчиняется желанию Гитлера.

Польша провела мобилизацию. Германия возобновила подготовку к нападению, назначенному на 30 августа. В последний момент атака опять была отложена. 31 августа пришел приказ начать наступление ранним утром 1 сентября. Наступление началось 1 сентября в 5 часов 45 минут. Гитлер был настроен решительно и не собирался ограничиваться словами, хотя польские власти были готовы пойти на серьезные уступки. Когда польский посол, после консультаций со своим правительством, позвонил, его грубо спросили, есть у него полномочия вести переговоры.

Ранним утром 1 сентября сорок четыре немецкие дивизии ворвались на территорию Польши. Небо над Польшей наполнилось ревом самолетов люфтваффе, тех самолетов, которые, как заявил Геринг, будут падать на врага, как ангелы-мстители. Относительно слабая армия, постоянно усиливаемая резервом второй очереди и дивизиями ландвера, удерживала линию Зигфрида.

В 11 часов в серой полевой форме собственного изобретения Гитлер выступил в рейхстаге. Сила, сказал он, натолкнулась на силу. Некое пророчество прозвучало в его словах, когда он заявил, что или вернется с этой войны как победитель, или не уцелеет. Единственный член рейхстага посмел возразить против войны. Им был Фриц Тиссен, один из королей немецкой тяжелой промышленности, который в свое время финансировал Гитлера и теперь считал, что Гитлер его предал. Он усматривал в договоре с русскими некую угрозу большевизации Германии и предполагал, что война с Польшей закончится мировой войной.

Муссолини до последней минуты пытался изменить ситуацию, договориваясь о встрече четырех держав. Ставились следующие условия. Польша должна пойти на перемирие. Немецкие войска остаются на занятых территориях. Англия была готова согласиться только при том, что немецкие войска отойдут на исходную позицию к границе, и выдвинула это требование в ультимативной форме.

Берлин не отреагировал на требование Англии, и 3 сентября в 11 часов Англия объявила Германии войну, а в 17 часов войну объявила Франция. Ближе к вечеру Гитлер поинтересовался у Риббентропа, когда Англия вступила в войну. Геринг сказал генерал-полковнику Шмундту, что, «если мы проиграем, Бог сжалится над нами!». Геббельс хранил гробовое молчание. Впоследствии Йодль признался, что известие об объявлении войны Англией и Францией сразило его, как удар дубинкой. Канарис заявил, что это конец. В такой обстановке начиналась Вторая мировая война, против которой так энергично и так безуспешно боролся Генеральный штаб.

В сообщениях, которые Чиано получал в то время от итальянского посла в Германии Бернардо Аттолико, говорилось, что в столице воцарилась гнетущая атмосфера. Город не заполняют толпы ликующего народа, как это было в 1914 году, когда по улицам проходили войска. Теперь на улицах можно видеть плачущих женщин и молчаливых мужчин, ведь многие из них знали о войне не понаслышке.

Вечером 3 сентября Гитлер отправил Муссолини письмо, в котором сообщил, что примет его предложение о совещании, если получит определенные гарантии. Но Британия решила вести войну, и мир мог продлиться не больше года. Момент был наиболее благоприятный. Польская армия будет уничтожена за короткое время, и нельзя допустить, чтобы дипломатические интриги свели на нет все усилия Германии. Гитлер понимал, что эта война будет битвой не на жизнь, а на смерть, но твердо верил в свой успех.

Внезапно начавшаяся война поставила Генеральный штаб перед новой проблемой. Прусское офицерство всегда выполняло свой долг. Офицеры Генерального штаба дали клятву человеку, который так легкомысленно развязал войну и теперь собирался лично вести ее. Военная присяга, которую когда-то давали королям, хотя короли и отреклись от престола, оставалась священной для солдата.

Понятно, что офицеры, среди которых были тайные противники Гитлера, по-своему разбирались с собственной совестью. Гальдер, например, считал, что его военный и моральный долг совпали. Теперь, когда началась война, он должен приложить все силы, чтобы выполнить свой профессиональный долг. Выбор в таких ситуациях всегда труден, а зачастую мучителен, особенно для тех, кто, как Бек, понимал, что поражение неизбежно и те, кто вынужден поддерживать Гитлера, будут отвечать за его преступления.

В ходе мобилизации ряд генералов, чья политическая благонадежность вызывала сомнения, были отправлены в отставку. Фрич и Бек были на слишком плохом счету, чтобы их призвали на службу, а вот фон Лееба задействовали, несмотря на то что Гитлер считал его «неисправимым антинацистом», как Гаммерштейна-Экворда и Клейста. Гаммерштейн-Экворд, похоже, всерьез обдумывал план, невероятно наивный, пригласить Гитлера с инспекцией в свои войска и арестовать. Говорят, что нечто подобное действительно произошло. Перед отъездом британского посольства из Берлина фон Шлабрендорфф, оппозиционер-консерватор (его имя не вошло в прусскую историю) открыл одному из секретарей посольства план ареста Гитлера.

Гитлер не упускал ни одной возможности, позволявшей ему ограничить влияние генералов. Во время оккупации Богемии и Моравии он несколько отошел от практики предыдущего года и вернулся к традиционной прусской политике военного времени, предоставив командующим полномочия в том районе, где дислоцируются их войска, но прикомандировав к ним партийных комиссаров. Теперь все было иначе. 30 августа был создан министерский совет по защите гражданского населения, и по предложению Геринга, председателя совета, Гитлер принял, с учетом сложившейся ситуации, беспрецедентные меры. Превратив гаулейтеров в комиссаров, он защитил себя от переворота, который могли учинить непокорные генералы.

Эти мероприятия были всего лишь предвестниками следующих нововведений, которые не только еще больше подорвали авторитет командиров, но и должны были полностью уничтожить принцип, на котором строились человеческие взаимоотношения в армии. В «основном приказе № 1» от января 1940 года указывалось, что каждый, кто обязан выполнять приказ, получит информацию, которая абсолютно необходима для его выполнения, только в самый последний момент. Этот приказ, рожденный человеком почти патологической подозрительности, шел вразрез с традициями, заложенными Мольтке-старшим и Гнейзенау.