Николай Стариков - Судебный отчет по делу антисоветского право-троцкистского блока

Вышинский. Значит, что выходит?

Казаков. Значит, выходит, что я рассчитывал, но я не убил.

Вышинский. Вы вводили эти лизаты для чего? Для того, чтобы убить Менжинского?

(Казаков молчит).

Вы вводили лизаты с этой целью? Вы тогда были уверены, что они помогут вашим преступлениям?

Казаков. Видите ли, лизаты имеют двоякое действие...

Вышинский. Это мы знаем, какое действие ваши лизаты могут иметь. Вы осмеливаетесь утверждать, что эти три лизата были безвредны для Менжинского?

Казаков. Да, эти три лизата были безвредны.

Вышинский. А могли ли вы провести Ягоду?

(Казаков молчит).

В виду невозможности получить прямой ответ на этот ясный вопрос, я прошу суд прервать заседание и дать возможность экспертизе ответить на вопрос, поставленный мною Казакову.

Председательствующий (к экспертам). Можете вы сейчас ответить?

Эксперты. Нет, мы просим после перерыва.

Председательствующий. Объявляется перерыв на полчаса.

Председательствующий (после перерыва). Эксперты могут дать заключение по дополнительным вопросам Прокурора?

Эксперт профессор Бурмин. Да, мы готовы (зачитывает).

Вопрос: Был ли какой-либо контроль и мог ли быть этот контроль при приготовлении лизатов И. Н. Казаковым?

Ответ: Никакого контроля не было и быть не могло, ибо в то время (в 1933 и первой половине 1934 года — время лечения Казаковым покойного товарища Менжинского) метод приготовления лизатов был Казаковым абсолютно засекречен.

Вопрос: Сыграло ли решающую роль применение Казаковым лизатов щитовидной железы, придатка мозга и мозгового слоя надпочечников в ухудшении состояния здоровья товарища В. Р. Менжинского?

Ответ: Применение указанных выше лизатов (щитовидной железы, придатка мозга и мозгового слоя надпочечников) при тяжелом сердечном заболевании, которым страдал покойный В. Р. Менжинский, было недопустимо, и этого не мог не знать И. Н. Казаков.

Вредные действия этих лизатов в данном конкретном случае усугублялись тем обстоятельством, что В. Р. Менжинскому в течение длительного времени одновременно применялись препараты наперстянки, действие которых под влиянием лизатов безусловно усиливалось.

Такое сочетание методов лечения не могло не привести к истощению сердечной мышцы больного В. Р. Менжинского и тем самым к ускорению наступления его смерти.

Эксперты:

Заслуженный деятель науки профессор Д. А. Бурмин.

Заслуженный деятель науки профессор Н. А. Шерешевский.

Профессор В. Н. Виноградов.

Профессор Д. М. Российский.

Доктор медицинских наук В. Д. Зипалов.

9 марта 1938 года. Москва.

Вышинский. Я прошу разрешения огласить показания подсудимого Казакова, имеющиеся в т. 19 на листах 68 и 69, где он изложил содержание формулы № 2 и показал следующее: «Поскольку в эту формулу входили уже три симпатикотропных лизата, лизат щитовидной железы, мозгового слоя надпочечников и придатка мозга, причем при повышенной дозе приема внутрь процесс ослабления и истощения запасных сил больного сердцем Менжинского, вследствие усиленной работы, вызванной комбинацией лизатов и сердечных лекарств, начал резко нарастать, в ночь с 9 на 10 мая Менжинский скончался при явлениях упадка сердечной деятельности».

Подсудимый Казаков, вы и сейчас согласны с тем показанием, которое вами было дано раньше?

Казаков. Согласен и подтверждаю полностью.

Председательствующий. Расскажите о вашей антисоветской деятельности.

Максимов-Диковский. Мое сближение с правыми относится к 1928 году в бытность мою слушателем Института красной профессуры. В институте я близко познакомился с аграрником Гайстером, который тогда был уже правым.

С начала 1929 года я также уже стоял на позициях правых, вступил на антипартийный контрреволюционный путь.

Следуя тактике центра правых, я не только никогда не выступал против политики партии, но даже старался не сближаться с теми правыми, которые уже успели скомпрометировать себя. Как и все правые, я маскировался и двурушничал.

В последующие годы, в 1930, 1931 годах, мои связи с правыми усилились. Я знал через Гайстера о том, что тройка — Рыков, Бухарин и Томский — усиливает свою борьбу с партией, что в ряде областей РСФСР и национальных республик они создали свои подпольные нелегальные организации. В конце 1931 года в одну из встреч с Гайстером он упрекнул меня в пассивности. Когда Гайстер узнал, что я кончаю институт, он спросил меня, как бы я отнесся к тому, если бы он рекомендовал меня на довольно ответственную работу в секретариат Куйбышева. Я не отказался. В начале 1932 года я был вызван к Куйбышеву и через некоторое время приступил к работе.

На протяжении 1932 года связь с правыми усиливалась. Я познакомился через Гайстера с другими правыми — с Розенталем и Кравалем. Я познакомился со Смирновым — работником Госплана, с Дейчем и так далее. Затем Гайстер связал меня с Енукидзе.

От Енукидзе я узнал, что правые стоят за свержение существующего руководства для того, чтобы изменить политику, направить развитие страны по пути реставрации капитализма.

В середине 1934 года, примерно, в конце августа, Енукидзе позвонил мне однажды и вызвал к себе для разговора, который имел для меня в дальнейшем наиболее серьезные последствия. Во время этого разговора Енукидзе сказал мне: «Если раньше правые рассчитывали на то, что удастся свергнуть Советскую власть при помощи организации отдельных наиболее антисоветски настроенных слоев и, в частности, кулачества, то сейчас положение изменилось. Ставка на это бита и необходимо перейти к более активным методам захвата власти». Эти наиболее активные методы он мне тут же расшифровал: центр правых, в согласии с троцкистами, принял решение о необходимости учинить ряд террористических актов против членов Политбюро. Это должно быть достигнуто методом подрыва здоровья вождей.

«Вы, — говорит он, — должны принять участие в террористическом акте против Куйбышева, подготовка к этому уже начата. Врачи Левин и Плетнев сумеют сделать свое дело. От вас требуется, во-первых, дать им возможность не мешать тому, чтобы они часто посещали больного, чтобы не срывались их так называемые визиты к больному; и второе — в случае острого заболевания, припадков каких-нибудь, не торопиться с вызовом врача, а если нужно, то вызывать только тех врачей, которые его лечат».

Тут же он сказал, что нашим участником является Ягода и что он имеет возможность к любому нашему стороннику, становящемуся предателем, принять те или иные меры, которых у него в распоряжении вполне достаточно.

Я ему не ответил ни да, ни нет. Разговор был отложен, но вскоре возобновлен. Вскоре он вызвал снова меня к себе. Тут же присутствовал и Ягода. Опять зашла речь исключительно о подготовке террористического акта против Куйбышева. Я на это пошел. События дальше развертывались быстрыми темпами. В результате так называемого лечения здоровье Куйбышева все ухудшалось. Наступил период, когда Куйбышев стал собираться в командировку в Среднюю Азию. Енукидзе опять меня вызвал и потребовал: «Во время поездки в Среднюю Азию вам обязательно надо вызывать врача из Москвы. Поедет Левин».

По приезде в Среднюю Азию Куйбышев заболел ангиной, затем появился нарыв в горле. Куйбышев отказался от вызова врача из Москвы, и операцию делал местный врач в Ташкенте. Операция прошла благополучно. Но по возвращении в Москву здоровье Куйбышева ухудшилось, получились осложнения после перенесенной болезни в Средней Азии. Несмотря на такое состояние здоровья, врачи, которые были у него раза три, находили состояние здоровья его удовлетворительным. А я его утешал, ссылаясь на заявления врачей.

Наконец разразилась катастрофа, в тот самый день, когда Куйбышев находился на работе. Он почувствовал себя плохо, был очень бледен, налицо были несомненно те признаки, что приближается припадок. Это было в 2 часа дня. Он ушел домой. Я позвонил Енукидзе и сказал, что Куйбышев ушел домой, что ему очень плохо. Я не сомневался, что это результат лечения, которое проводилось. Енукидзе потребовал от меня не нервничать и выполнять то, что требуется, не торопиться с вызовом врача. Прошло минут 15-20. Куйбышев ушел в 2 часа, а смерть его наступила в полчаса третьего. Мне позвонили из дому, что с Куйбышевым плохо. Я врача вызвал, но, когда врач приехал, Куйбышев уже был мертв, было слишком поздно.