Под псевдонимом Серж - Владимир Васильевич Каржавин
Фёдор повеселел:
– Вот и отлично! Сам суди: человек, идущий на связь вместо Росицкого, должен: первое – быть на него похожим; второе – говорить на французском, английском, знать украинскую мову; и третье – Фёдор вдруг захохотал на весь кабинет, – быть классным разведчиком, вроде моего друга Лёхи Балезина!
Тут рассмеялся и Алексей. И перевёл разговор:
– Ты хоть знаешь, что твоё «Динамо» в Англии произвело фурор?
– Знаю, как не знать. И знаю, что чемпионом 1945 года стало. Ещё знаю, как отыскать в поезде такого, как ты, Лёха. Я всё знаю!
За окном давно уже стемнело. Ершов нажал на кнопку звонка. В дверях появился дежурный, тот самый бравый капитан, что нёс чемодан Балезина.
– Панченко, сообрази-ка нам чаю и бутербродов, – скомандовал Фёдор, а когда капитан удалился, облегчённо произнёс: – Уже поздно; все детали операции обсудим завтра на свежую голову. А сейчас давай-ка по сто пятьдесят коньячку, мы ведь за Победу с тобой ещё не пили!
* * *
Ленивое декабрьское солнце едва освещало верхние этажи домов. Внизу, на нижних этажах, булыжной мостовой и противоположной стороне улицы, царила тень. Снег в городе ещё не выпал, но приближение зимы чувствовалось. На улицах прохожих было мало, день был будничным.
Алексей Балезин шёл не торопясь по тротуару, время от времени поглядывая на номера домов. Чтобы лучше быть узнанным, он не надел головного убора и поэтому слегка поёживался от холода. Нагрянули воспоминания: далёкий 1919-й, когда он под видом француза Сержа Дюваля расхаживал по Хитровке, пытаясь выйти на Яшку Кошелькова или на кого-нибудь из его ближайших подельников. Чувства были примерно те же, и главное – обострённое чувство опасности. Но были и различия. Во-первых, тогда в 19-м, он был одинокий человек – ни родных, ни друзей – поэтому и не особо ценил свою жизнь. Сейчас, в 45-м, его ждут дома, и погибать было никак нельзя. Во-вторых, на Хитровке была многоголосая толпа, пусть во многом криминальная, но это были свои, говорящие на родном русском. Здесь же, на львовской улице, лишь одинокие молчаливые прохожие, и город кажется каким-то чужим. А ведь он красив, этот Львов, и внешне не пострадал от войны: ни бомбёжек, ни разрушений. Даже памятник Мицкевичу цел. За что же вы, господа бандеровцы, пощадили поэта, ведь он был поляк. Но главная разница между 19-м и 45– годом заключалась в том, что тогда противостоял уголовный элемент; нынешний противник был намного серьёзнее.
У массивных ворот по нужному адресу Балезин, он же Росицкий, остановился. Зашёл во двор. Двор был пустой и совсем тёмный. Алексей огляделся: возможно, сейчас за ним наблюдают. Потом зашёл в один из подъездов, поднялся на последний этаж и позвонил в дверь квартиры.
Ему открыла высокая молодая женщина в пёстром домашнем халате; тёмно-русые волосы окаймляла голубая лента. Взгляд её показался Балезину приветливым, но настороженным.
– Вам кого? – спросила она… по-французски, и это по условию конспирации означало, что Алексей должен был с ней разговаривать на том же языке. Это ему не составило труда.
– Извините, в этой квартире когда-то проживала моя мать Росицкая Елена Мирославовна со своей сестрой. Мать давно умерла, поэтому я ищу её младшую сестру Галину Мирославовну. Может быть, вы что-нибудь знаете о ней?
На овальном лице хозяйки квартиры не дрогнул ни один мускул.
– Сожалею, но ничем помочь не могу, – произнесла она и, выждав паузу, добавила: – Вы, наверное, давно не были в нашем городе?
– С апреля 1936 года, – ответил Балезин. Это было вторым условием конспирации – назвать в разговоре дату своего последнего приезда. Пароль, как таковой, в чистом виде не существовал.
– Подождите меня на улице, мне надо одеться.
Едва Балезин спустился вниз и показался во дворе, женщина подняла телефонную трубку и набрала номер.
– Он приходил, – мягким голосом доложила она. – Говорили на французском. Дату последнего приезда назвал правильно.
– Добре, – раздался голос на другом конце провода. – Действуй, как договорились. Я пройду мимо и посмотрю.
Долго ждать незнакомку Балезину не пришлось. В строгом тёмно-синем пальто и такого же цвета модной шляпке, в руках кожаная сумочка с блестящей застёжкой – для послевоенного города она выглядела весьма привлекательно.
– Меня зовут Мария, – представилась она уже на украинском.
– Росицкий Евгений.
Они направились к центру города. Несколько минут шли молча. Чтобы как-то смягчить напряжение, Алексей спросил:
– Вы хорошо владеете французским. Жили во Франции?
– Нет. Просто до войны преподавала иностранные языки в лицее, единственном украинском лицее в городе. Могу поговорить с вами на английском или на немецком. Хотите?
– Нет уж, давайте лучше на родном языке, хотя я его изрядно подзабыл.
В центре города народу было больше. Они присели на одну из лавочек. Балезин достал сигареты. Предложил Марии. Та отказалась. «И как это раньше я курил такую гадость», – подумал он, затягиваясь.
– Вы девять лет не были во Львове. Город изменился? – спросила Мария.
– Я тогда в 36-м был всего два дня и, кроме кладбища, демонстраций и полицейского участка, ничего не видел. Поэтому за точку отсчёта надо брать 1920 год. Что изменилось? Трудно сказать. Похоже, ничего. Город в войну не пострадал.
– И всё-таки я вам напомню. Вон там начинается улица…
Мария, точно профессиональный гид, стала перечислять центральные улицы, площади, всё, что там располагалось. Алексей почти не слушал, он понимал, что у квартиры Марии была только первая его проверка. Очутись вместо него под видом Евгения Росицкого кто-нибудь другой, не владеющий французским, подмена сразу бы обозначилась. Но Мария не тот человек, кто ему нужен. Тот, кто ему нужен и, что равнозначно, кому он нужен, где-то поблизости, скорее всего, выжидает, высматривает. Зачем Мария завела эту нудную лекцию по истории города? А затем, чтобы он, Росицкий-Балезин оставался сидеть на лавочке и покуривать минут 10—15 для всеобщего обозрения.
Алексей начал запоминать всех, кто прошёл мимо. Вот две пожилые дамы что-то обсуждают… вот твёрдой походкой прошагал майор-пехотинец… молодая парочка… приятной внешности мужчина лет 35 с кривыми козацкими усами… школьники… домохозяйка… снова этот усатый… останавливается, просит прикурить. Может, он и есть?
– Извините, мне пора, – голос Марии прервал его раздумья.
Балезин поднялся. Мария стояла напротив. На высоких каблуках она была лишь немного ниже его. На овальном её лице впервые обозначилась улыбка. «Как жаль, что такую красивую женщину втянули в опасные игры», – подумал Алексей, глядя
