Сергей Есин - Дневник. 2009 год.
Статья Калюжного – это уже история. Здесь расследование двух нескольких эпизодов, которые все время будоражат русскую мысль. Первый – цареубийство и призыв к всенародному по этому поводу покаянию, а второй – катынское дело и польский вопрос. Что касается Катыни, то, помнению автора статьи, этот вопрос был расследован и закрыт на Нюрнбергском трибунале. Приведя целый ряд убедительных доказательств, в том числе и таких, что поляки были нужной на строительстве дороги рабочей силой, автор пишет. « В общем, советской власти убивать их в 1940 году было просто ни к чему. А вот расстрелявшим их гитлеровцам в 1943-м объявлять, что это сделали Советы, было даже «к чему». После своего поражения под Сталинградом им было позарез нужно испортить отношения Сталина с союзниками, предотвратить открытие `второго фронта в Европе – вот и запустили фальшивку. Когда Горбачёв возжаждал любви Запада, он вытащил фальшивку из чулана, стряхнул с нее пыль и предъявил миру. И началось. Только ленивый не пнул нашу страну за убийство невинных поляков».
Дальше в статье шел довольно подробный экскурс, как поляки выселяли с территорий, отошедших к ним не без помощи СССР, после войны немцев, но это другая тема – недоброжелательства друг к другу славян. Но первая половина статьи посвящена, как я уже сказал, цареубийству, самому Николаю Второму и покаянию. Любопытнейший экскурс я пропускаю – это самое интересно, но вот вывод. Кстати, знакомство с этой статьей и этой аргументацией может хорошо подойти к моему роману, лечь в последнюю главу. Для меня здесь еще и ответ на мучающий меня вопрос: мое двойственное отношение к царю, к власти. Здесь, чтобы понять, что она такое, достаточно почитать пушкинского «Дубровского» и отношение к царю, как к страдающему человеку.
«Русская Православная церковь дала оценку той трагедии, канонизировав царя-мученика, и это – справедливо и правильно. Поле деятельности Церкви – вне мира сего. Деяния царя – дело светское, смерть царя – дело церковное.
Призывы к народу каяться, звучащие время от времени со стороны так называемого дома Романовых, – просто политическая игра, не имеющая отношении к реальной истории и подлинной жизни страны. Зачем каяться? Кому? По какому канону? Что от этого произойдёт?.. Ответа нет и быть не может. А кабы был, то уместно было бы самим потомкам бывшей царской династии повиниться перед народом за преступления, совершённые их предками. Коих немало».
16 июля, четверг. Утром пытался заехать в ЦДЛ за книжками на конкурс «Пенне», но в десять тридцать «под лампой» темно, летнее время никто не хочет приходить пораньше на работу. Вся предыдущая порция книг – это писатели, вернее, те из них, кто традиционно охотится за премиями, и совершенно открытые графоманы, невероятно много о себе думающие. Графоманов хватит и сегодня у нас в институте.
Сегодня день «аппеляций» к оценкам на присланные абитуриентами тексты. Раньше это было квалификационным отбором, теперь при нашем умном министерстве превратилось в экзамен. Но откуда мы знаем, что ставим оценки за работу, сделанную именно самим абитуриентом, а не его мамой, папой, нанятым литератором? Сидели в 23 аудитории вместе с Алексеем Антоновым и Олесей Николаевой. Косяком шли графоманы от поэзии, в основном девочки, у которых главным двигателем их молодого творчества стали железы внутренней секреции. Олеся Александровна наотмашь с ними расправилась в рукописях, поставив по 10 баллов, а проходной – 40. Теперь зализываем эту обиду, рассказываем, что такое поэзия. К сожалению, сразу не сообразили, что надо объявлять результаты в самом конце процедуры. После того, как один или два раза и в поэзии и в прозе мы, скорее из чувства сострадания и жалости, изменили оценку, видимо, разнесся слух о либерализме комиссии, и сразу же появилось еще несколько человек, пожелавших воспользоваться добротой.
В два часа дня вместе с сыном Сережей заехал в институт С. П. Они уже побывали и в Крыму, и в Турции, неужели мне весь отпуск киснуть в Москве? Сначала мы долго решали: просто экскурсионный тур или, как и в прошлый год, экскурсии и отдых? Решил, что вместе – так дешевле, отдельный номер дорого, а жить с кем-нибудь чужим некомфортно, – поедем в Италию: Неаполь, Рим, Флоренция, Венеция. Для меня, так любящего античный и исторический мир, это очень важно. Тут же у наших знакомых туроператоров, снимающих помещение во флигеле Литинститута, нашлись и не очень дорогие путевки – 32 тысячи. Мне только быстро придется сбегать на Бронную сфотографироваться, а анкеты заполнять и привозить документы будет С. П.
Еще утром, когда абитуриент только просыпался, немножко поболтали с Анатолием Королевым о литературных разностях. В том числе и о похоронах Аксенова. Для прессы, которой как обычно, в летний период писать особенно не о чем, эта смерть как манна небесная. Анатолий сказал, что народу было не так уж много, как представило это нам телевидение. Особенно отмечена шляпа Беллы Ахмадулиной и страсть писателей на похоронах говорить о себе в связи с покойным. Аксенов лежал в гробу, практически умерев полтора года назад, полтора года машины работали и гнали кровь к уже умершему сознанию. Я интересовался, не была ли здесь применен какой-то медицинский прием, но, к моему облегчению, все это оказалось естественным процессом. Умер, уже нет очень интересного писателя, но ряд его образов еще до самой теперь уже моей смерти будут жить теперь в моем сознании. Я люблю две его вещи: «Апельсины из Марокко» и последнюю новомирскую «В поисках жанра».
Говорили с Анатолием и о том, что сейчас все выступающие публично писатели обязательно говорят о своих страданиях и о борьбе с ними советской власти. А уж что говорить об Аксенове – он властью был, если не обласкан, то она относилась к нему в высшей степени терпимо, сейчас бы сказали – либерально. У меня тоже отец сидел, и если бы был чином повыше, и взяли его пораньше, а не в войну, то и меня бы куда-нибудь далеко послали, и дед сидел, недогляд властей. Чуть время изменилось, надо было воевать, некогда было сажать всех. Даже последняя новомировская его публикация – это литературное начальство сдалось: а то, как обещал, уедет! Так все равно уехал, и во время – приехал.
17 июля, пятница. Начну с основного события дня. Пропускаю утреннюю уборку, долгое ожидание, когда С. П. сначала отправит с родственницей сына в Крым, потом съездит в институт в турбюро, чтобы отдать документы и внести аванс. Володька с Машей пришли после весело проведенной ночи, по их словам домой вернулись только в пять, совершенно пьянющие. По дороге в машине вдруг раздался телефонный звонок. Это Гриша Заславский. Начал он так: Сергей Николаевич, я знаю, что вы человек порядочный, но вот я прочел в интервью с Лямпортом о том, как вы его провожали. Тут же выяснил, что это во вчерашнем exlibris'e. Я сразу вспомнил, что вчера заходил в Книжную лавку, чтобы купить книжку «Твербуля» – он в связи с кризисом подорожал и стоит теперь 334 рубля – и вдруг, повинуясь какому-то наитию, взял еще последний и предпоследний номера exlibris'а. Я ведь уже давно не успеваю читать текущую литературную периодику, а тут почему-то взял. Естественно, всю дорогу мучился, что же в газете написано обо мне. Но до чтения было еще далеко. Надо было заехать в «Перекресток» затовариться продуктами, издесь я снова не могу умолчать, что вдруг стали платными пластмассовые пакеты, в которые раньше упаковывались продукты. В моих глазах магазин сразу что-то потерял, теперь меня будет интересовать, что выиграют на этой экономии.
На даче благодать, но надо было поливать теплицы и грядки, готовиться к обеду; за газету я принялся лишь где-то в третьем часу. Лямпорта подают, как «самого скандального критика». Я сразу же подумал, если бы хоть что-то подобное по плотности и накалу было в «Российской газете», отдел культуры которой я читаю регулярно. Но по порядку, здесь еще будут и цитаты. Это уж такое мое свойство я часто говорю со своим будущим читателем через авторов, с которыми я совпадаю. И каждый раз радуюсь за такого автора: ай да молодец! Это ведь небольшое достижение – особым образом подумать, но надо еще и сформулировать, надо еще осмелиться высказать. А я-то только подтявкиваю, укрывшись чужим авторитетом, только потираю ручки.
Интервью началось с представления интервьюера Михаила Бойко и самого Лямпорта. С тактичного заявления первого, что он не во всем согласен со своим героем. Я лично, согласен с Лямпортом во всем. Кстати, постоянно называя критика простенько Ефимом, сам Бойко никогда не обмолвился, что по отчеству его собеседник – Петрович. Имеет ли это отчество к взглядам гениального самоучки-литератора Ефима, я не знаю, но мне показалось, что это нужно было бы написать. Детали опускаю ради отдельных высказываний.
«Моя рецензия на книгу Владимова, вызвавшая гнев Третьякова, называлась «Литературный власовец». В ней, коротко говоря, я написал, что формально-стилистически книга Владимова представляет собой типичный клон советско-секретарской литературы и ее художественная ценность равна нулю; а с содержательной стороны книга – прямая апология предателя, фашиста генерала Власова, и через эту апологию предательства она есть не что иное, как пропаганда исторического немецкого национал-социализма. Учитывая, что отечественный либерализм на данном этапе совсем обезумел и в своей антикоммунистической страсти готов обниматься хоть с чертом, хоть с Гитлером, то у меня нет никаких сомнений в том, что Владимов получит за свой роман премию Букер.
