Ольга Грейгъ - Революция полов, или Тайная миссия Клары Цеткин

Не менее трудными были для Вали и послевоенные годы. Что также отражено в документах к актовой записи. Она знала, что ее муж погиб, и в 1949 году сошлась с фронтовиком, лишившимся обеих рук. Вскоре молодая женщина забеременела, но младенец родился мертвым. Василий — так звали нового мужа — все чаще после этого стал пить, и его нередко находили валявшегося в грязи около местной чайной. Валя приходила за ним, молча тащила домой, умывала, обстирывала, но калека не мог продержаться больше трех дней, и вновь уходил в жуткий и безысходный запой.

В очередной раз придя в поздний час к питейному заведению и окинув отрешенным взглядом тело мужа, лежащего на земле, она устало подняла его и, таща домой, понимала, что является объектом привычно наблюдающих за ней с презрительной горечью соседей. Притащив и положив Василия на пол в прихожей, она набрала в таз воды, и, приступая к туалету, вдруг поняла, что моет холодное, коченеющее тело. Возможно, он даже умер не вот-вот сейчас, а часа два или три назад, и она тащила домой мертвеца… Как в тумане Валентина сорвала остатки мужниной одежды, обмыла, а после нарядила в чистый дешевый костюм, горько и тягуче подвывая при этом грустные, однообразные ноты.

После всех этих событий, нагроможденных одно на одно, сердце женщины словно замерло, казалось, никакие эмоции больше не способны ее преобразить, позвать к жизни, исполненной пусть тихой и меланхоличной, но радости. Она жила и действовала, будто на автомате. Все, чего Валентине хотелось от жизни, — это чтобы ее сын, ее любимый и единственный мальчик поступил в институт и получил высшее образование. Когда в 10-м классе Боря сказал матери, что будет поступать в МГУ, та всполошилось: ведь это же университет, все знают, что туда поступают только дети начальства…

Но сын оказался умен и напорист, и в начале сентября она получила письмо, что он стал студентом. Жгучие слезы хлынули из глаз, она впервые за много лет расчувствовалась, целуя письмо от сына и выплакивая в него свое бесконечное изнеможение.

А наутро Валентина не вышла на работу, правда, там ее никто не хватился. Лишь на третий день отсутствия мастер забеспокоился и послал ее товарку узнать, что да как… Нет, Валентина не заболела, она умерла сидя, скрючившись на стуле, опустив голову на стол, одной щекой прижимая письмо, на котором расплылись от влаги буквы. Такую картину застали напарница и участковый, которому довелось вскрывать дверь.

Срочно был вызван Борис, о случившемся оповестили и двоюродную сестру покойницы, одинокую тетку, жившую в соседнем районе. Валю тихо похоронили, двери дома заколотили, председатель сельсовета все принял по описи, Борис и тетка расписались в каком-то журнале, да и разъехались по своим делам…

С тех пор минуло не так уж много лет, Борис выучился, стал мужем и отцом двух девчушек. И все бы хорошо, но одного не мог он понять, почему участившиеся жестокие нападки тещи стала поддерживать его жена? Ухудшившаяся обстановка негативно сказывалась на детях. Те иногда занимали нейтральную позицию, иногда жалели отца, но чаще прислушивались к матери. И это стало раздражать Бориса, постепенно он чувствовал, что становится чужим для самых родных — своих детей.

И все же мужчина был буквально шокирован, когда пришла повестка, гласившая, что в такой-то день нужно явиться в суд для рассмотрения дела о расторжении брака. Подумав, Борис решил, что, учитывая интересы двоих детей, судья их не разведет, а посоветует уладить семейные проблемы мирным путем.

Но бывают же совпадения! — судью звали точно так же, как и его жену, Софьей Моисеевной; даже внешне она показалась Борису знакомой, настолько походила на тещу. А, может, так в тот момент только чудилось?

Судья, без тени сомнения задала ему суровый вопрос:

— Кто вам дал право разрушать честную советскую семью пьянством и изменами жене?

От внезапного поставленного в таком ключе вопроса Борис буквально опешил, горло пересохло, острый кадык запрыгал на шее, и он не смог ничего ответить, издав лишь сдавленное сипение.

Однако ответы или оправдания никого не интересовали. Все тем же суровым голосом судья выдавала некие истины, принимаемые ответчиком за ахинею. Она гулко вещала, что его отец алкоголик (имея в виду отчима), а мать антиобщественная работница, имела судимость, вела безобразный образ жизни…

— Наверняка наследственность проявилась и в вас, молодой человек! Подумайте, какое воспитание вы можете дать вашим детям? — добивала она Бориса, враз ощутившего себя никчемным человеком, покорно пребывающим в неосязаемом и непонятном тумане.

В какой-то момент его сознание прояснилось и, подстегиваемый негодованием, мужчина покинул зал заседания. Следующие три дня прошли в неустанном верчении дел, за спешкой он не успел как следует осознать, что вообще с ними происходит.

Подстрекаемый тещей, он обратился в домоуправление с просьбой о выписке его из квартиры, а, получив выписку, прибежал в отдел кадров с заявлением. Но инспектор отдела кадров сказала, что согласно существующему положению, он должен отработать две недели. Услышав это, Борис, находящийся на грани срыва, влетел в кабинет директора, где стал нести несуразицу, крича на всех, заглядывающих в двери, словом, был неуправляем. Он опомнился лишь когда увидел прямо перед собой женщину-кадровика, протягивающую ему трудовую книжку.

— Вы уволены, уходите.

Понятно, что полученный расчет позволит ему какое-то недолгое время жить, подыскивать работу и пристанище… из этих денег Борис и купил билет до станции, где жила его старая тетка.

Теперь понимаешь, с каким настроением он вошел в вагон и сел напротив? — спросил меня попутчик и, взглянув на стакан в затертом железном подстаканнике с символикой железной дороги, сам уставился в невидимую точку на стекле, за которой мелькали пейзажи родины.

Лишь отходя ко сну, через несколько проведенных в той же вагонной тесноте часов, он подытожил:

— Вот тебе и «человек родился». Актовая запись о рождении не бывает сама по себе. К актовым записям советские люди всегда прикладывали доносы. На актовых записях ставились значки и формулы, разобрать которые могли лишь специалисты, те, кто работает с этими бумагами. А как думаешь, сейчас такая же система?

И, не дожидаясь никакого ответа, отвернулся к подрагивающей в такт колесного перестука перегородке.

История 19

«ТОГО ЛУЧШЕГО, К ЧЕМУ МЫ СТРЕМИЛИСЬ, НЕТ…»

Хор версальский

Мы — владельцы ренты.

Хор парижский

Ваши квартиранты мы, мы — рабочий класс.

Хор версальский

Нет, вы — коммунисты, воры, инсургенты…

Хор парижский

Вы ж — эксплуататоры обнищавших масс.

Хор версальский

Мы не виноваты, если вы фортуною

Несколько обижены… божья воля тут.

Хор парижский

Нет, пускай обсудится городской коммуною

Все, как капитал заедает тяжкий труд.

Пусть решит сомнения голос всей столицы.

Хор версальский

Голос массы уличной? Это пустяки!

Вас в Париже тысячи, нас же единицы…

Хор парижский

В перестроечную эпоху Горбачева в конце 80-х годов XX века в двухкомнатной московской квартире одиноко доживала век бывшая инструктор Хамовнического райкома партии. Еще со времен Гражданской войны верно служила она партии, мобилизуя по призыву Ильича людей на борьбу с Деникиным, Врангелем, формировала рабочие отряды комсомольцев. В общем, отправляла несметное количество одураченных страхом и пропагандой людей на бойню. Сначала — на бойню, на смерть, а потом — на комсомольские стройки, на освоение новых земель и т. д. Жила словно всю жизнь не на службе, а на войне.

Однако, несмотря на все старания и беззаветную, рабскую преданность идеям социализма-коммунизма, она не пробилась выше, и, как была в 1919 году инструктором, так и ушла в 60 или в 65 лет на пенсию инструктором райкома партии. Ее уже никто и не держал на месте, но она приходила за зарплатой, да все пыталась доказывать, какая она честная настоящая коммунистка, и как нужна окружающим молодым коммунистам ее верная подсказка. «ВеГной доГогой идете, товаГищи», — молча поддерживал ее каждый приход бронзовый площадный стоялец с протянутой рукой на райкомовском пятачке, которому поклонялась старая женщина, как идолу. Ей казалось, что Владимир Ильич одобряет все ее поступки, и потому проходя каждый раз мимо него, бросала на бронзового истукана суровый значительный, словно заговорщицкий, взгляд.

Эта женщина, знавшая не так мужчин, как партийные догматы, жила неподалеку от своего райкома, в доме партийной элиты района; рядом находилось здание, некогда называвшееся домом политкаторжан. Уже при Горбачеве его реставрировали, сделали там шикарные двухуровневые квартиры, отделанные в евростиле. И как раз в это смутное перестроечное время из-за границы вернулась старая коммунистка, сотрудница Коминтерна. Старушке уже было под 90, из них более 60 лет она прожила за границей. Она прошла всю Европу, много работала, и, естественно, при всем фанатизме коммунистических идей у нее сформировалось несколько иное мировоззрение, чем у коммунисток, всю жизнь проведших в пределах Советского Союза. Эта профессионалка партийной разведки видала прельстительную жизнь высокой политической элиты других стран, побывала в постелях известных политиков; она носила в себе самые тайные секреты мужчин избранного круга. В общем, ее полная опасностей многоликая жизнь была во многом похожа на жизнь других успешных сотрудниц Коминтерна, одной из которых была и удивительная Анжелика Балабанова (тайну жизни и смерти этой уникальной разведчицы еще никто из отечественных историков не открыл! Хотя вряд ли кто в ближайшие десятилетия получит доступ к настоящим архивам, касающимся жизни этой женщины…)