Алла Ярошинская - Чернобыль. Большая ложь
Первым действием властей было их полное бездействие. Власть как будто заклинило. Казалось, что вслед за реактором в ней что-то сломалась. Потом началась паника. Всё, что, очнувшись, стали делать власти, носило стихийный характер. Они не были готовы к такой широкомасштабной ядерной катастрофе. Но они были готовы – как всегда – к широкомасштабному вранью. Об этом свидетельствует и тот факт, что медики не провели вовремя йодную профилактику (в течение первых восьми дней после аварии). Зато потом наврали всему цивилизованному миру с три короба. (Об этом подробнее поговорим в следующей главе.)
Несмотря на то что для измерительных и дезактивационных работ были привлечены химические и инженерные войска, специальная боевая и транспортная техника, оборудование Министерства обороны СССР, войска гражданской обороны, властям не удалось быстро и качественно провести отселение даже 116 тысяч человек, которые оказались в тридцатикилометровой – «черной» – зоне чернобыльского следа.
Отчуждение территорий тридцатикилометровой зоны вокруг «подбитого» реактора, выселение людей из деревень, попавших в нее, проводилось исключительно на основании закрытых правительственно-партийных постановлений. Со стороны это выглядело как непреодолимая стихия, людям ничего конкретно не объясняли, местные начальники просто объявляли, что на некоторое время им придется выехать из деревни, на две-три недели, а потом они снова вернутся. Хотя, по свидетельствам руководителей некоторых загрязненных районов, они догадывались о том, что эти граждане уже никогда не вернутся в свои родные места, в пронизанные потоками радиации дома.
Действия правительства и Политбюро носили нервозный, зачастую хаотичный и предельно закрытый характер. Об этом свидетельствует дух и тон их секретных протоколов. Они метались, и им было страшно. Чем страшнее им становилось перед лицом неуправляемой ядерной реакции, тем больше секретных документов они выдавали.
До 1989 года никакой научно разработанной специальной правительственной программы помощи пострадавшим от аварии на ЧАЭС так и не появилось. И не потому, что в СССР не было научных сил для ее разработки. Проблема заключалась в другом – в СССР не было свободы. Закрытость общества и гласность чернобыльских событий были идеологически несовместимы.
Первые четыре года после аварии на ЧАЭС организация работ по ликвидации последствий аварии и помощи населению, пострадавшему от нее, была подчинена жесткой партийной командно-административной системе управления по вертикали. Для этого в недрах ЦК КПСС была создана (уже известная тебе, читатель, своими тайными протоколами) оперативная группа Политбюро ЦК КПСС, которая секретно действовала в течение почти двух лет и куда стекались все отчеты из республиканских правительств, министерств обороны, здравоохранения, других. Здесь заслушивались отчеты членов оперативной группы, принимались решения по всем вопросам жизни и смерти ни в чем неповинных рабов Системы – это госпитализация, выписка, пересмотр в сторону увеличения предельно допустимых доз, переселение, непереселение и реэвакуация людей, оказание помощи сотрудникам ЧАЭС, установление льгот для компенсационных выплат, медицинского обслуживания и даже – «помывки людей». Всё – секретно. (Ну едва не по Оруэллу!)
Закрытость и несогласованность действий различных ведомств приводили зачастую к служебным злоупотреблениям. Например, в Народичском районе официальные лица, которые распределяли выделенные для переселенцев квартиры в других городах (Киеве, Львове, Житомире и т. д.), брали себе по нескольку квартир, отказывая в них тем, кто действительно в этом нуждался. Вся прелесть подобных ситуаций для властей заключалась в том, что народ не мог пойти в суд – официально ведь в стране ничего не произошло. Законов нет – гуляй, советская власть!
В 1987–1988 годах было принято еще несколько десятков совместных постановлений ЦК КПСС и Совета министров СССР, а также постановлений на уровне властей пострадавших республик. Зачастую это были преступные решения, как, например, со строительством жилья для переселенцев в таких же пораженных зонах. Другие были просто невыполнимы. Например, о «строгом обеспечении» людей, живущих в радиационных зонах, «чистыми» продуктами. В то время в СССР не хватало продуктов для населения не только пораженных деревень, но и для всех остальных, за исключением Москвы и Ленинграда, куда приезжали иностранные туристы. В связи с этим постановления ЦК КПСС по улучшенному питанию жертв аварии на ЧАЭС были заведомо невыполнимы. Жители из пораженных зон, которые согласно закрытым решениям партии и правительства получали 30 рублей «гробовых» на «чистое» питание, не могли его купить в сельской лавке. Магазины были практически пусты. Да и сами деньги были просто смехотворными.
Зато впервые за десятилетия после появления ядерных производств в СССР было наконец-то создано Министерство атомной энергии. (Ранее все ядерные дела маскировались в СССР под так называемым Министерством среднего машиностроения.) С его созданием появился субъект права, который мог нести ответственность за свою деятельность в сфере применения «мирного атома».
Только спустя более трех лет после катастрофы было создано две программы ликвидации последствий аварии на ЧАЭС – украинская и белорусская. В России же, где Чернобылем накрыло шестнадцать областей, никакой программы не было и спустя три года, существовала некая система неких мер только для Брянской области на период с 1988 до 1990 года. О существовании этих документов знали только чиновники, которые были причастны к их написанию. Именно написанию, а не научной разработке – настолько далекими они оказались от реального положения дел.
И только спустя четыре года после катастрофы, 25 апреля 1990 года, было принято первое постановление по Чернобылю обновленным законодательным органом страны – горбачевским Верховным Советом СССР – «О единой программе ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС и ситуации, связанной с этой аварией». Этим постановлением утверждалась первая Государственная союзно-республиканская программа неотложных мер на 1990–1992 годы по ликвидации последствий аварии в масштабах всей страны.
И вот здесь впервые за всю ядерную историю СССР мы, депутаты, поручили правительству «разработать проект Закона о чернобыльской катастрофе и представить его в Верховный Совет СССР в четвертом квартале 1990 года. В Законе определить правовой статус жертв катастрофы и участников ликвидации последствий аварии, людей, занятых выполнением работ в пораженной зоне, а также подвергшихся вынужденному переселению, правовой режим зоны бедствия, порядок проживания и деятельности населения, порядок прохождения воинской службы, формирования и функционирования территориальных органов государственного управления, общественных организаций в пострадавшей зоне».
Но, как, собственно, и ожидалось (мы знали, в какой стране живем), ничего этого вовремя сделано так и не было. Через год, уже в следующем постановлении Верховного Совета СССР от 9 апреля 1991 года «О ходе выполнения постановления Верховного Совета СССР от 25 апреля 1990 года „О единой программе по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской атомной электростанции и ситуации, связанной с этой аварией“» было отмечено, что «задержалось представление в Верховный Совет СССР подготовленных проектов „Закона о Чернобыльской катастрофе“ и „Закона об использовании атомной энергии и ядерной безопасности“, что не дало возможности принять их до настоящего времени». Правительство и аппарат просто саботировали поручения депутатов.
Началом настоящей чернобыльской законодательной истории стал только 1991 год. Спустя лишь пять лет после катастрофы в Чернобыле в республиках СССР впервые были приняты более-менее полноценные законодательные акты, регламентирующие ответственность государства за нанесенный гражданам ущерб в результате деятельности ЧАЭС. Это три документа: закон Белорусской ССР «О социальной защите граждан, пострадавших от катастрофы на Чернобыльской АЭС» от 22 февраля 1991 года; закон Украинской ССР «О статусе и социальной защите граждан, пострадавших от аварии на Чернобыльской АЭС»; закон Российской Федерации «О социальной защите граждан, подвергшихся воздействию радиации вследствие катастрофы на Чернобыльской АЭС» от 15 мая 1991 года.
В том же году мы приняли и первый общесоюзный закон «О социальной защите граждан, пострадавших вследствие чернобыльской катастрофы». Как видно уже из самих названий законов, они касались пострадавшего населения и ликвидаторов. Экологические проблемы и ядерные риски задевались в них только косвенно. Но и это по сравнению с полным правовым вакуумом в атомной сфере, десятилетиями преступно существовавшим в стране с ядерной дубиной, было не просто значительным шагом вперед, а, можно сказать, законодательной революцией.
