Сергей Романовский - Наука под гнетом российской истории
Дальнейшая судьба академических уставов мало инте-ресна. Они принимались в 1935, 1959, 1963 и в 1991 г. (вре-менный). По сути эти Уставы ничего не меняли. Когда уверенный в своем самоправстве и полном всеобщем послушании Н.С. Хрущев дозволил в 1959 г. Академии наук самой утверждать свой Устав, она уже настолько сроднилась с ранее действовав-шим, что практически ничего в нем менять не стала, ибо правила бытия вполне устраивали академическую номенклатуру. С другой стороны, никакую самодеятельность Академии бы, само собой, не позволили. Ибо утверждала она текст согласованного в ЦК КПСС Устава.
ЦК бдительно следил за Академией и определял даже время принятия нового устава. Так, 11 апреля 1963 г. вышло постановление ЦК КПСС и Совмина «О мерах по улучшению деятельности Академии наук СССР». Его главный вывод – подошло время нового Устава. 1 июля 1963 г. он был утвержден Общим собранием. Устав этот стал последним в советском периоде истории Академии наук.
В марте 1987 г. Общее собрание приняло множество поправок к этому Уставу и он продолжал действовать вплоть до конца 1991 года, когда был принят временный устав РАН. Он по свой сути ничего не изменил – ни в статусе Академии, ни в порядке избрания новых членов.
Так и живет Академия наук, опираясь на временный Устав. По-видимому, руководство штаба нашей науки понимает, что время косметических зачисток советского устава про-шло, а на радикальные преобразования решиться не может.
Итак, живя по советскому Уставу, Академия наук благополучно миновала все рифы горбачевской перестройки, не заметила ГКЧП и целехонькой въехала в посткоммунистическую Россию. В Академии все по-прежнему, все советское – только денег не хватает. Профессор С.И. Яковленко точно заметил: “Зная, как проходят ученые в Академию, как они туда выбираются и по каким критериям, Академия наук в ее нынешнем состоянии не может быть организацией, стимулирующей и раз-вивающей науку” [564].
Что имел в виду С.И. Яковленко? Разберемся в этой осно-вополагающей проблеме более обстоятельно. Тем более порядок пополнения Академии наук не изменился – в основных своих чертах – с 1927 года, со времени принятия ее первого советского Устава.
Вообще говоря, существуют два принципиально разных подхода к пополнению Академии: один – «сверху», когда кандидата на освободившуюся вакансию предлагают академики соответствующего отделения, другой – «снизу», когда кандидатов в Академию наук подбирает вся научная общественность страны, устраивая тем самым, как выразился академик Ю.А. Осипьян, “национальные выборы”. Первый подход был традиционен для нашей Академии до 1917 года. Он же практикуется практически во всех Академиях мира [565].
Надо сказать, что оба подхода не без издержек. При выборах «сверху» академическая система становится замкнутой, она открывается лишь для тех, кого сама же и избирает. При выборах «снизу» Академия наук оказывается под перекрестным огнем общественности и если эта самая общественность выражает мнения политических верхов, то Академия вынуждена избирать тех, кого ей рекомендуют. Наука при таком порядке выборов со временем неизбежно отодвигается на задний план.
Еще с конца XIX века, когда Академия наук не избрала своими членами И.М. Сеченова, Д.И. Менделеева, А.Г. Столетова, она узнала истинное мнение о себе так называемой демократической русской интеллигенции. Д.И. Менделеев прямо говорил о том, что Императорская Академия наук перестала быть русской, при выборах новых членов научные заслуги кандидатов не являются основным критерием. Устранить подобные издержки он предлагал контролем за выборами со стороны научной общественности университетов, институтов, научных обществ [566]. В полном объеме эти мечты Д.И. Менделеева воплотились при советской власти, уже в первом советском Уставе Академии наук 1927 года. Именно в нем были подробно прописаны новые «де-мократические» правила избрания новых членов Академии. Суть их в том, что список кандидатов в «бессмертные» формировавался теперь трудовыми коллективами вузов, институтов, промышленных организаций и т.д. А академики тайным голосованием в предметных комиссиях, отделениях и, наконец, на Общем собрании выбирали из этого списка тех, кто удовлетворял требованиям Устава.
Зачем был внедрен именно такой порядок выборов?
Его чисто внешняя демократичность была лишь ширмой, прикрывавшей истинные намерения большевистской власти. А состояли они в том, что таким способом достигалось предельно быстрое «осовечивание» Академии, ибо «снизу» предлагали тех, кто не вызывал сомнений у властной партийной элиты. Поэтому избрание в Академию наук нужных советской власти ученых, да еще избрание «демократическое», с тройным фильтром голосования решало эту задачу наиболее простым и надежным способом.
Но уже вскоре, а точнее с конца 1929 года, когда Академия наук была поставлена на колени и без сопротивления выполняла любые предписания властей, подобный порядок выборов стал необходим уже самой Академии. Почему? По очень простой причине: с помощью изобретенной коммунистами новой «демократической» технологии пополнения Академии наук ее президиум, оказавшийся в полной зависимости от партийного руководства страны, стал сам подбирать людей, могущих проводить нужную линию и к тому же способных организовать и контролировать научные коллективы. Фамилии этих людей «спускались» в низовые организации, а те выдвигали их как своих кандидатов. Дальнейшую работу академическое чиновничество проводило уже со своими академиками и те, как правило, голосовали за нужных людей.
Поэтому академиками теперь становились преимущест-венно директора институтов, назначаемых «на должность» совсем по другим критериям, весьма далеким от науки. Чуть позднее, когда стали организовываться региональные отделения Академии наук, звание действительного члена Академии стало своеобразной взяткой – компенсацией за перемену московской прописки на периферийную.
Выступая в марте 1991 г. на годичном Общем собрании Академии наук член – корреспондент Е.А. Радкевич резко критиковала подобную практику: “сегодня такой «выдвиженец» возглавил академический институт, завтра – проштрафился, но членом – корреспондентом АН СССР он все равно останется. В итоге девальвируются научные кадры Академии наук. Ситуация, видимо, непоправимая, поскольку тенденция эта очень устойчи-вая” [567]. Е.А. Радкевич знала эту «проблему» изнутри, ибо сама в свое время “волею Президиума” Академии оказалась на Дальнем Востоке вдали от столичного шума и суеты.
В 60 – 70 годах членство в Академии наук было еще престижным и желанным для многих столичных чиновников. Они без сожаления расставались с креслами начальника управления или заместителя министра отраслевого министерства и отправлялись на периферию руководить рядовым академическим институтом. Компенсацию в виде звания члена – корреспондента Академии наук они считали вполне достаточной.
“За последнее время – говорил на том же Общем собрании академик П.В. Волобуев, – из-за наплыва в Академию так называемых организаторов науки, а также партийных и министерских работников, авторитет звания академика упал” [568]. Такие речи стали произноситься на излете перестройки, когда свое-мыслие перестало быть опасным.
…В 1929 году Академию наук вынудили принять в свои ряды первую десятку ученых с партийными билетами в кармане. Потом это стало делом обычным. Наконец, настало время, когда беспартийные неофиты Академии оказывались белыми воронами в сплошь коммунистической Академии наук.
В конце 30-х годов, в пору расцвета обезмысленной советской науки, Академия наук, завершив процесс полной советизации, распахнула свои двери для булгаковских шариковых и швондеров. Академиками стали все лидеры псевдонауки: М.Б. Митин, П.Ф. Юдин, Т.Д. Лысенко, А.Я. Вышинский и еще многие другие.
15 декабря 1955 г. академик П.Л. Капица жаловался Н.С. Хрущеву, что советская наука оказалась избыточно засоренной сорняками. Причину он видел в том, что спрос с науки стал непропорционально мал. При социализме, мол, денег на науку не жалеют. А это все равно, что удобрять землю без меры. На такой земле обильно произрастают сорняки. Ставки приличные, ответственности – ноль, работа престижная – чем не идеальная среда для сорняков? Прополки же нет. Да кто, собственно, будет полоть? Ведь сорняки захватили все командные посты в науке и теперь они и не сорняки вовсе, а совсем даже наоборот [569].
Подобная логика была характерна для многих ученых: ведь они сверяли свои взгляды на науку с «социалистическими идеалами» и не могли себе даже представить, что идеалы эти остались таковыми лишь для потребителей. Производители же реальной политики уже давно руководствовались совсем иными критериями, а потому целенаправленное взращивание послушной научной серости оказалось политикой вполне сознательной. Для партийного руководства она никогда не отождествлялась с «сорняками». Ведь не мог же забыть П.Л. Капица, что за 7 лет до его письма, в 1948 г. накануне открытия знаменитой сессии ВАСХНИЛ, где столь образно описанные им научные сорняки принимали парад мичуринской биологии, 35 человек решением ЦК ВКП(б) взяли да и назначили академиками ВАСХНИЛ [570].
