Борис Носик - С Невского на Монпарнас. Русские художники за рубежом
Источник левой руки — источник материальной энергии. Он протекает в наземном городе Шамбала. Это город насилия, которым повелевает Король страха.
Тот, кто вступит с ним в союз, сможет повелевать миром».
Похоже, что многих диктаторов в XX в. очень соблазняла помощь Короля Страха, ибо власть их держалась на укоренении страха в ничтожных «винтиках» — рабах.
Во время его пребывания в Дарджилинге, а может, и до этого в душе Рериха созрел план великого путешествия по Средней Азии — через перевалы Тибета и Западные Гималаи в Китайский Туркестан. На Алтай, в Сибирь и Монголию, потом к Югу через пустыню Гоби, Тибетское нагорье и Восточные Гималаи обратно в Дарджилинг.
Готовясь к этому величайшему своему путешествию, Рерих посещает США, откуда идет приток средств, заезжает и в Европу, навещает в Берлине советское посольство, ведет там какие-то переговоры, потом навещает Порт-Саид и пирамиды в Гизе, остров Цейлон, штаб-квартиру теософического общества в индийском Адьяре и, наконец, возвращается к подножью Гималаев — в Дарджилинг.
Рерих серьезно готовится к тяжелому переходу, предвидя пограничные трудности, завязывает связи с дипломатами разных стран и попутно создает девятнадцать картин, изображающих духовных учителей христианства, буддизма, ламаизма, синтоизма и даже духовного водителя алтайцев…
В марте 1925 г. вместе с женой и сыном Юрием Николай Рерих из кашмирского Шрингара двинулся в путь во главе своей экспедиции. Из Кашмира экспедиция идет по караванному пути в тибетский Ладак, который считается родиной Гессер-Хана. Если верить просвещенной миссис Дэвид Ниель, «Гессер-Хан — это герой, новое воплощение которого произойдет в Северной шамбале». Рерих снова прикоснулся к легенде. Может, это и было одной из целей его паломничества. В сентябре, покинув Ладак, экспедиция Рериха через семь горных перевалов входит в китайский Туркестан.
«Рассказать красоту этого многодневного снежного царства невозможно… — пишет путешественник, — такие фантастические города, такие многоцветные ручьи и потоки, и такие пурпуровые и лунные скалы. При этом поражающе звонкое молчание пустыни…»
Лично мне в долгие годы моей российской жизни посчастливилось открыть для себя горы Кавказа, Тянь-Шаня и Памира, много счастливых месяцев и недель провести в горах, так что самым понятным для меня в извилистом пути малопонятного человека Н. К. Рериха является как раз стремление этого петербуржца в горы. «Лучше гор могут быть только горы», — пели у нас под Эльбрусом загорелые горнолыжники, забывая обо всех равнинных Владыках… Но так и не вставший на лыжи бородатый теософ Рерих копал глубже. «Все учителя ходили в горы, — пишет он, — самое высокое знание, самые вдохновенные песни, самые прекрасные звуки и краски рождались в горах. На самых высоких горах сосредоточено Высшее. Высокие горы — свидетели великих событий. Даже дух древнего человека радовался величию гор».
Помнится, как однажды, пропетляв среди каменных стен на афганской границе, крошечный чешский самолет в первый раз в жизни доставил меня в памирский Рушан. На тесном летном поле рядом с нами стоял под погрузкой вертолет геологов.
— Куда летите? — спросил я.
— На Саезское озеро. Людей доставим — и обратно.
— Возьмете меня? — спросил я нагло.
— Летим…
Таких ослепительных льдов и снегов я никогда не видел. Мы пролетали шеститысячные пики, носившие какие-то унизительные большевистские клички. Но даже эти клички не снижали их, не пятнали их белизны…
Вот по таким снегам Рерих бродил долгие месяцы. В Хотане, на китайской стороне местные власти надолго задержали и разоружили его караван. Рерих терпеливо писал полотна из серии Майтрейя, на которых человек посвященный нашел бы немало символов и тайных знаков, пророчивших наступление века Шамбалы. Однако век Шамбалы все не наступал, а задержка в Хотане затянулась на долгие месяцы. Потеряв философское спокойствие, Рерих пытался связаться с Нью-Йорком, Парижем или хотя бы с Пекином и попросить содействия. Он неоднократно обращался за помощью не только к британскому консулу в Кашгаре, но и к советскому консулу. Последнее может показаться странным, если вспомнить, что он был «белый» эмигрант, бежал от большевиков и выступал против них в Лондоне. Однако, если учесть то, что случилось дальше, то хочешь не хочешь придется искать объяснения этим странностям.
В конце января Рериха выпустили (благодаря содействию британского консула), из Хотана. Через Яркенд, Кашгар, Курчар и Каршар караван его добрался в самый большой город Китайского Туркестана — в Урумчи, и тут Рерих получил советскую визу, а может, даже и приглашение посетить Москву. Для Рериха это, видимо, не было неожиданным, но его биографов этот зигзаг до сих пор озадачивает до такой степени, что авторы лучшего из биографических словарей русских художников стыдливо сообщают, что художник «в мае 1926 г. проездом посетил Москву». При простом взгляде на географическую карту оба небрежных слова — и «проездом», и «посетил» — застревают в горле. Остается гадать, чего хотел наш странник от Москвы, и чего хотела от него большевистская Москва. С Москвой более или менее понятно: Москва добивалась именно в те годы международного признания легитимности большевистского правительства, и русская эмиграция должна была сыграть в этих усилиях Москвы вполне определенную роль. Недаром же в Париже (в рамках разведоперации «Трест») затеяна была шумная кампания «возвращенчества», а парижские художники-эмигранты, ведомые М. Ларионовым и Зданевичем, во всеуслышанье заявили о своей лояльности большевизму. Собственно, эмигрант Рерих очень точно угодил в струю «возвращенчества» и «признания легитимности». Он даже заявил в Москве о своем намерении вернуться и взять советское гражданство — вот только завершит путешествие, доберется до Индии… Гражданства он не взял, сославшись на какие-то временные осложнения, а в последующие четверть века все обещал Москве вот-вот вернуться, не сегодня — завтра, все собирал вещи, все покупал билеты… Собственно, никому он (равно как и прочие эмигранты) не нужен был в Москве. Москве нужны были жесты примирения со стороны эмигрантов и экономическая помощь Запада. А благосклонные и признательные эмигранты даже полезнее были для родины на своих новых местах, тем более в таких чувствительных точках планеты, как взбудораженная приграничная Азия. И надо сказать, что предусмотрительный Рерих отдавал себе в этом отчет и хорошо подготовился к московскому визиту. Биографы рассказывают, что он вручил советскому наркому Чичерину ларец со священной гималайской землей — с каких-то могил каких-то там махатм (не слабый символ чужой земли), сопровождаемый не только многозначительной подписью («Посылаем землю на могилу брата нашего махатмы Ленина»), но и посланием влиятельных мудрецов-махатм оголодавшему «советскому народу». В этом послании некие политически грамотные махатмы (братья злодея Ленина) одобряли и похваливали все, даже самые катастрофические и кровавые мероприятия большевистской власти, суля ей свою беззаветную помощь в преобразовании континента. Сам шеф Восточного отдела Коминтерна тов. Петров (он же Раскольников) не сформулировал бы эти похвалы лучше и не облек бы их в более восточную форму, чем тов. Рерих (подписавшийся псевдонимом «махатмы»). Вот он, этот бессовестный текст:
«На Гималаях мы знаем совершаемое Вами. Вы упразднили церковь, ставшую рассадником лжи и суеверий. Вы уничтожили мещанство, ставшее проводником предрассудков. Вы разрушили тюрьму воспитания. Вы уничтожили семью лицемерия. Вы закрыли ворота ночных притонов. Вы избавили землю от предателей денежных. Вы признали, что религия есть учение всеобъемлющей материи. Вы признали ничтожность личной собственности. Вы угадали эволюцию общины. Вы указали на значение познания. Вы преклонились перед красотою. Вы принесли детям всю мощь космоса. Вы открыли окна дворцов. Вы увидели неотложность построения новых домов Общего блага! Мы остановили восстание в Индии, когда оно было преждевременным. Также мы признали своевременность Вашего движения и высылаем Вам всю нашу помощь, утверждая единение Азии!»
Трудно представить себе, где собрал Рерих общее собрание «махатм» для принятия столь политически грамотного (с коминтерновской точки зрения) обращения. Ну, может, сгонял на день — два в Шамбалу. На каком языке писали махатмы, отчего их стиль так подозрительно похож на слащавый стиль рериховской прозы? Откуда они так точно определили задачи социалистического строительства в данный момент, остается лишь гадать… О последнем, впрочем, можно догадаться, уже и читая путевое письмо Елены Ивановны Рерих из Кашгара, где супруги посещали советское консульство и каждый вечер, сидя под портретами Ильича и Эдмундовича, потешали разговорами любознательных московских разведчиков:
